Кошма подо мной превратилась в ковер-самолет, но не так, страшновато переворачиваясь, как бывает у впервые напившегося вина юнца, словно норовя его поставить вверх ногами, а словно теряя вес, взлетая над душистой ночной степью, в которой горели зингарские костры и наперебой пели цикады.

«Ты куда это собрался?» – вдруг спросил ехидный голос в мозгу.

«Уйди, зараза» – отмахнулся я от голоса.

Кошма куда-то летит, темная земля уже совсем далеко внизу. Даже костер виден как крошечная одинокая звезда на бескрайнем черном небе.

«Не бойся, – вдруг сказал голос, любимый и нежный. – Мы с тобой».

– Ты? Здесь?

– А разве здесь плохо? – спросила жена, усаживаясь на траву.

Широкое поле над излучиной чистой реки. Жаворонки в безоблачном небе, и в душистых травах им подпевают кузнечики.

– Дети?

– Вон они, видишь? – указала она нежной загорелой рукой.

Олвин купал Шутника, загнав его по колени в прозрачную воду. Конь шалил, пугался щекотки и все время норовил слегка ущипнуть губами сына, за какую привычку и получил свое прозвище. Лиана с кошкой на руках стояла на берегу, глядя, как возится в чистом речном песке маленький Дим.

– А где мы?

– А ты не догадываешься? – улыбнулась она, сверкнув жемчужными зубами.

– И давно?

Она не ответила на вопрос, чуть приподняв брови. Затем сказала:

– Смотри, что у меня.

На уже расстеленной на траве накидке появилась корзинка, сплетенная из разноцветной лозы, откинулась крышка. Рука жены нырнула внутрь и вытащила оттуда два яблока, чудесных даже с виду, золотисто-красных.

– Хочешь? – спросила она.

– А почему бы и нет? – ответил я, чувствуя, как тепло и хорошо становится на душе.

– Давай руку, – сказала она, и я протянул свою левую, разрезанную наискосок по ладони кинжалом.

– Ой, вот как… – вроде как даже озадачилась она. – Тогда подожди. Ты что мне обещал?

– Когда? – чуть поразился я вопросу. – Я много что обещал тебе в этой жизни.

– Вот глупый! – засмеялась она. – Когда в храме нас мужем и женой объявили! Тогда что обещал? Все остальные обещания ерунда по сравнению с этим.

– Ну как что! – Я даже приподнялся на локте возмущенно. – Любить и беречь.

– До каких пор?

– Пока нас не разлучит смерть.

– Тебя обманули, – сказала она, откусив от яблока и протягивая его другой стороной мне. – Смерть никого не разлучает, если он того не заслуживает. Смерть – это судья справедливый, тот, кого не обманешь. Видишь, и мы остались с тобой.

– Я проснусь? – спросил я.

– Конечно, – ответила она. – Но мы-то все равно будем тебя ждать. Здесь времени нет и здесь хорошо. И дети счастливы. Только смотри, не промахнись мимо этого места. Судья не любит нарушенных обещаний, а ты… – она снова взяла меня за надрезанную ладонь, – ты взял еще одно, такое же большое, как то, что сказал тогда в храме. И запечатал своей кровью. Ты понял?

Я лишь молча кивнул, наблюдая, как разрез на руке наливается огнем, словно лава проступает в щели в земле.

– Ты всегда был понятливым, – снова серебристо засмеялась она и вдруг рванула на груди легкое платье, как-то сразу оставшись обнаженной. – Иди ко мне тогда, я ведь так по тебе скучала.

– А дети?

– Здесь высокая-высокая трава, которая скроет все, что ты захочешь скрыть, – улыбнулась она. – Иди ко мне. И поцелуй.

Черное небо, одинокая звезда костра, запах травы, другой, не такой, как там, где мы только что с женой любили друг друга, и запах женщины. И голая стройная спина, выбирающаяся из фургона, черные как смоль длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам.

– Ты… – растерянно спросил я.

Женщина обернулась, превратившись в красивую девчонку лет восемнадцати, белозубо улыбнулась, сверкнула черными как угли глазами, хихикнула и сказала, сделав странный жест рукой:

– Спи, вольный!

И я уснул, мгновенно, без сновидений, успокоенный и уверенный в том, что мне надо делать. А проснувшись поутру, нашел у себя в руке красно-золотое яблоко, правда, не надкушенное.

– Второе? – спросил я себя с недоумением.

Надкусил его и удивился, что даже яблоко пахнет степными травами. И съел его без остатка.

Утром я понял, что пошел на поправку. Черный гной боли ушел из души, оставив заживающий, налившийся жарким огнем шрам. Не было больше сомнений, что нужно делать, надо было просто ехать и делать. Делай что должно, и будь что будет, а мои все равно меня дождутся, если я их не подведу.

Я встал на ноги окончательно. А на следующий день уже пересел в седло Кузнеца и поехал рядом с фургонами. Красный Ар и старик только лукаво щурились, глядя на меня, и обменивались фразами на непонятном мне зингарском языке. А я украдкой заглядывал в фургоны, желая увидеть ту, кто приходила ко мне ночью, и не находил. И все больше убеждался в том, что она мне привиделась.

На границе степи и плоских приморских гор на табор попытались напасть какие-то оборванцы, но зингары оказались не лыком шиты. Похватав из фургонов длинные однозарядные винтовки, они открыли ответную стрельбу, быстро разогнав нападавших, да и я сделал с десяток выстрелов, кого-то подстрелив.

– Совсем выздоровел, взводный, – сказал Ар, снова усаживаясь на облучок и указав на место справа от фургона, приглашая меня к разговору.

– Да похоже на то, спасибо напитку твоему, – сказал я, пристраиваясь поближе.

– А что напиток? – даже удивился он. – Напиток простой, там лишь травы степные, а степь – это воля. Ты вольный, и мы вольный народ, это наш напиток. А что он тебе показал, мне не ведомо, это только тебе знать.

– Скажи, а в таборе есть девчонка, лет восемнадцать с виду, красивая, глазастая, длинные волосы до пояса.

– Одета как? – деловито спросил зингар.

– Гхм… одета? – растерялся я. – Да я ее неодетой видел. А так красивая, справная, как жена моя была до свадьбы.

– Может, ты свою жену во сне и видел? – захохотал зингар. – А по описанию твоему, друг, так половина девчонок в таборе похожа. Нет, не видел такой, не скажу.

– Ну, может, и приснилась, – согласился я.

К предместьям Свободного города Рюгель подошли на следующий день. И там же я увидел море, которое в последний раз видел только на княжеской службе, голубое, бескрайнее, переливающееся белым жемчугом пены по синей скатерти, пахнущее йодом и свежестью.

Сначала показались предместья из глинобитных домиков, затем дома каменные, покрепче, а ближе к морю, на холме, стояла могучая каменная крепость, в бойницах которой виднелись серьезные пушки. Такую брать – кто хочешь зубы обломает. Такие стены и осадная артиллерия не возьмет. Свободные купеческие города были богаты и держали немалые наемные полки, в которые с охотой шли жители северных и предгорных княжеств, соблазненные хорошей платой и не убоявшиеся опасностей и суровой дисциплины. Эти самые города еще и объединяться могли для большой войны. Но вообще купечество было неагрессивным, предпочитая торговать и приумножать богатство, из которого ссужали под процент окрестных князей, и которые ссуды те тратили на закупку товаров все у тех же купцов. Ну и товар сам производился в этих городах, в княжествах все больше крестьяне трудились, кормили всех.

– Тут попрощаемся, друг вольный, мастер Арвин, – сказал Красный Ар. – Дальше в городе нам делать нечего. А ты езжай, у тебя свой путь, мы тебе мешать только будем. За лошадку спасибо, у меня на ней дочь ездить будет, тебя благодарила.

Я обернулся на стук копыт и чуть не вывалился из седла. На Голубке сидела девчонка, та самая, из моего сна. Хоть нижняя часть лица ее была прикрыта шемахом, глаза перепутать я не мог, никогда их не забуду. Да и все остальное – молодые зингарки ходят в шароварах и маленьких блузках, сверкая голым пузом и спиной.

– Прощай, мастер Арвин, – ехидно ухмыльнулся цыган, и табор тронулся с места.