Валькур заказал два больших «Примуса».

– Взять хотя бы убийство Сиприена и его жены. Каждая нанесенная им рана, убийство сыновей, способ, выбор оружия - во всем есть свой смысл. Каждое зверство показательно и символично. Оно должно служить моделью на будущее. Ты стал свидетелем небольшой репетиции геноцида. По всей стране сегодня на каждом из постов убили какого-нибудь Сиприена. Что ты можешь сделать, чтобы помешать?

Валькур не смог найти в ответ ни слов, ни доводов. Все, о чем говорил его друг, правда. Кроме одного. Его собственное бессилие не делало из него соучастника, его присутствие не означало одобрения и уж тем более безразличия. Он хотел бы быть генералом, но был лишь одиноким свидетелем. И все, что он мог сделать, - только то, на что способен одиночка.

Перед уходом Валькур сказал Рафаэлю, который был тутси: «Рафаэль, Жантий - хуту. Ты много говоришь, изобличаешь, но, как и все те, кто хочет твоей смерти, определяешь ее происхождение и будущее по цвету кожи и по ее тонкой талии. Ты прав, белые породили в этой стране нечто подобное нацизму. Им это явно удалось, ведь даже ты, противник дискриминации, из-за одной лишь формы носа принимаешь хуту за тутси. Когда наступит апокалипсис, как ты часто твердишь, ты возьмешь в руки мачете, исключительно для самообороны, и к тебе подойдет коренастый коротышка. Ты сделаешь вывод: это хуту. Он скажет, что потерял документы. Так оно и будет, но ты ему не поверишь, потому что он коренастый. И со спокойной душой, без тени сомнения собственном патриотизме и демократии чешских идеалах, думая о самообороне или мстя за своих, ты убьешь тутси, который, к несчастью, родился с внешностью хуту. Рафаэль, Жантий - хуту. Но тем же вечером, когда ты убьешь тутси с внешностью хуту, ты спасешь Жантий. Ведь ее тело похоже на твое. Ты тоже рассуждаешь как они. Это и есть тюрьма и смерть».

Заместитель генерального прокурора не захотел принять Валькура, но в приемной канадца внимательно выслушали и приняли прошение о расследовании. А чтобы продемонстрировать чужаку, которого здесь только терпели, явное презрение, с которым принимали обвинение сил правопорядка суверенного государства, дело канадца поручили самому младшему помощнику прокурора. Молодой человек задыхался в тесном костюме, а из-за тугого воротника у него на шее набухли вены. Он сильно вспотел. В петлице он носил значок президентской партии. Валькура допрашивал агрессивно, словно тот был преступником. Настоящая гиена. Валькур терпеливо и вежливо отвечал на самые абсурдные вопросы, отметая всякий соблазн указать на противоречия, скрытые оскорбления и туманные аллюзии. С такими людьми надо быть гибким, как тростник.

– Мы из-за вас уже потеряли время с этой историей об исчезнувшей проститутке. С какой стати мы должны: серьезно относиться к вашим заявлениям теперь?

– Мсье, я видел трупы, раны, двух убитых детей. Этого должно быть достаточно, чтобы начать следствие.

– Вы много пьете, господин Валькур или, может быть, как многие иностранцы, покуриваете коноплю.

– Я люблю пиво, а курю только «Мальборо».

После каждого вопроса Валькур ловил себя на одной-единственной мысли: зачем он теряет время, рискуя навлечь на себя неприятности, только лишь ради того, чтобы узнать правила игры? Перед тем как прийти сюда, он сказал Жантий, восхищавшейся его отвагой: «Я не храбрец, вовсе нет. Скорее, даже трус. Но я не могу поступить иначе. У меня даже нет ощущения, что я исполняю свой долг. Я действую по привычке, потому что так должно быть в цивилизованном обществе. Я как ребенок, неукоснительно подчиняющийся заученным правилам. Когда кого-то нечаянно толкаешь, то просишь прощения, говоришь продавцу "спасибо"и "до свиданья", открываешь дверь женщине, помогаешь незрячему перейти улицу, говоришь "добрый день"перед тем, как заказать пиво, в метро уступаешь место пожилой даме, голосуешь, даже если ни один из кандидатов не нравится, а если становишься свидетелем преступления, идешь в полицию, чтобы пролить свет на происшедшее и чтобы в конце концов справедливость восторжествовала. Нет, дорогая моя, я не храбрец, я всего лишь пытаюсь поступать как принято, а здесь это не так-то просто».

– Вы обвиняете начальника жандармерии в соучастии в убийстве двух взрослых людей и двух детей, - продолжил заместитель прокурора. - Вы отдаете себе отчет в тяжести обвинений, которые ко всему прочему исходят от иностранца, работающего на благо руандийского государства и услуги которого оплачиваются из республиканского бюджета?

Да, конечно, он полностью это осознавал.

– К нам поступил рапорт того самого начальника жандармерии, в котором он заявляет, что на него напала банда повстанцев из РПФ и во время стычки он потерял двух патриотов. Предатель-хуту возглавлял этих мятежников, которые, как вы знаете, не руандийцы, а угандийцы, выдающие себя за беженцев-тутси. Этот господин торговал на рынке табаком, и звали его Сиприеном. Мы говорим об одном и том же человеке? Его жена попыталась прийти мужу на помощь и также была убита в ходе стычки. Таковы факты, изложенные в рапорте. Вы по-прежнему хотите подать жалобу и опротестовать версию всех патриотов, защищавших пост?

– Придется выбирать, господин заместитель. Жандарм мне рассказал о неустановленных автомобилях, а вам о нападении РПФ. Скажите мне, господин заместитель прокурора, где вы изучали право?

– В Канаде, господин Валькур, у вас в Монреале, по стипендии канадского правительства. Я жил неподалеку от парка Лафонтена. Не знаю, знакомо ли вам это место?

Валькур родился в доме номер 3711 по улице Ментана, недалеко от центрального парка. Неожиданно ему захотелось спать. Да, он настаивал, что-бы приняли его жалобу. Да, конечно, он будет свидетельствовать в суде и надеется на правосудие. «Если, конечно, здесь оно существует, как и в окрестностях парка Лафонтена, господин заместитель».

– Вы не боитесь последствий, господин Валькур?.. Я имею в виду, власти могут превратно истолковать ваши поступки.

Валькур медленно поднял руку, словно в знак примирения, желая сказать: достаточно, я ухожу, этот цирк меня утомил. Конечно, он предполагал, какие могут быть последствия его разоблачений. «Конечно, боюсь», - думал он, глядя на рынок, куда уже никогда не вернется торговать табаком Сиприен. Он прекрасно осознавал, что каждый шаг, каждый поступок превращает его в пленника, отрезая пути к отступлению. Как можно молча наблюдать за происходящим? Тем более когда в твоем номере рядом с Жантий спит малышка. Нельзя допустить, чтобы однажды она оказалась совсем одна, кто-то должен рассказать ей о смерти ее родителей, об убийцах и абсурдной ненависти, толкнувшей их на это преступление. Никого другого, кроме себя и Жантий, он не представлял в этой роли. Статья, репортаж, возможно, взволнуют общественное мнение и повлияют на правительство, а потом об этом узнают в других странах, убеждал себя Валькур, проходя мимо «Кигали найт», где на всю катушку отрывались французские десантники. «Какой же я идиот! Должны погибнуть десять тысяч африканцев, чтобы один-единственный белый человек насупил брови, даже если он и сторонник прогресса. Нет, даже десять тысяч недостаточно. К тому же такая смерть лишена всякой привлекательности. Она как позорное пятно на теле человечества. Трупы, разрубленные людьми, разодранные стервятниками или бродячими собаками, не показывают по телевизору. А вот печальные жертвы засухи, дети со вздутыми животами, чьи огромные глаза не вмещаются в телеэкран, умирающие от голода и стихийных бедствий, - вот это может взволновать. И тогда уже формируют комитеты, мобилизуются работники гуманитарных миссий. Поступают пожертвования. Дети подбадриваемые обеспеченными родителями, разбивают свои копилки, Правительства, улавливая флюиды народной солидарности, начинают буквально драться за возможность оказать гуманитарную помощь. Но, когда вполне обычные люди убивают себе подобных, таких же обычных людей, с особой жестокостью, подручными средствами"тогда мы отводим глаза. А если это еще и такие никчемные люди, как те, что живут здесь…» Валькур сам не очень-то понимал зачем, но решил в очередной раз побеспокоить канадского генерала. Он не питал никакой надежды повлиять на ход событий, но все же настоял на приеме.