— Вы не могли ошибиться?

— Это исключено. Правда, Марья Карловна была одета без присущей ей изысканности, но это была она. Дело в том, что я вначале услышал ее голос, а потом уже увидел. А голос Марьи Карловны нельзя спутать ни с чем.

— Так вы разговаривали с ней?

— Нет. С ней было еще несколько дам, и они беседовали между собой.

— И все–таки я склонен думать, что вы стали жертвой какого–то недоразумения. Посудите сами. Генеральша Ковалева и большевистская комендатура… Ваша случайная встреча и нежелание Марьи Карловны вас узнать. Прямо–таки фантасмагория.

— Это была она. Поэтому, Николай Иванович, у меня к вам будет просьба. Не знаю, в силу каких обстоятельств госпожа Ковалева сочла нужным скрыть наше знакомство, однако уверен, что они должны быть вескими. Ведь время сейчас такое тревожное и сложное, особенно для нас, людей без родины. Если встретите Марью Карловну, скажите ей, что ее положение я понимаю, на проявленную по отношению ко мне неучтивость не обижен и по мере своих возможностей готов оказать ей помощь. Обещаете?

— Конечно. Хотя признаюсь, что до сих пор считаю, что вы спутали госпожу Ковалеву с кем–то другим, внешне на нее похожим. — Николай Иванович надел пальто, взял в руки шляпу. Игорь и войсковой старшина уже стояли рядом с ним одетые. — Благодарим за ужин и беседу, ваше превосходительство.

— До свидания, господа. Всегда рад встрече с вами. Не забывайте старика и при случае заходите. Милости прошу…

Очутившись за калиткой и услышав, как сзади хлопнула дверь, за которой исчез провожавший их Николай Николаевич, войсковой старшина остановился.

— Деловой разговор, господин полковник.

— Весь внимание. Говорите…

— Наше посещение генерала ничего не дало. Мы не смогли установить, ни зачем он понадобился чекистам, ни ту информацию, которую они от него получили. Не так ли?

— Хуже того, Его неискренность с нами укрепила меня в самых мрачных предположениях.

— А с кем он мог быть искренним, господин полковник? С вами? Отлично зная вас как матерого белогвардейского контрразведчика и непримиримого врага большевизма? Или с нашим князюшкой? Этим господином без роду–племени, не имеющим в душе ничего святого и несколько лет лизавшим немецкие задницы?

— Как вы смеете? — срывающимся от ярости голосом воскликнул Игорь. — Предупреждаю вас…

— Помолчите, капитан, — оборвал его Николай Иванович. — А вы, Яков Филимонович, продолжайте.

— Зато меня он видит второй раз в жизни и не знает обо мне ничего. Вот я и ударю себя кулаком в грудь, признаюсь, что полностью разделяю его взгляды. Гляди, их превосходительство расчувствуется и сболтнет от избытка чувств что–либо лишнее. Не сболтнет — что я теряю?

— Мысль достойна внимания, но… У нас всего полчаса времени.

— К месту вашей ночевки минут двенадцать — пятнадцать ходьбы. Значит, я смело могу располагать пятью — семью минутами. Больше и не нужно.

— Идите, Яков Филимонович. Ждем вас через десять минут…

Открыв дверь и увидев войскового старшину, бывший генерал удивился.

— Яков Филимонович? Забыли что–нибудь или решили скоротать у меня ночь?

— Ни то и ни другое, ваше превосходительство. Просто весь вечер слушал чужие разговоры, а теперь решил сам поговорить с вами. Естественно, если вы тоже расположены к беседе.

— О чем говорите, Яков Филимонович?! Проходите в гостиную. Лизонька, водки и чаю! — крикнул бывший генерал в сторону приоткрытой двери в кухоньку, где у плиты хлопотала его жена.

— Николай Николаевич, ничего этого не нужно. Я крайне ограничен во времени. Разрешите сразу приступить к делу, из–за которого осмелился вас побеспокоить?

— Конечно, голубчик. Конечно…

— Ваше превосходительство, мы могли бы разговаривать как соотечественники, как бывшие товарищи по оружию, на худой конец, как знакомые. Но я хочу говорить с вами как честный человек с честным человеком. Поэтому прошу верить в мою искренность по отношению к вам и быть таким же ко мне.

Бывший генерал нахмурился.

— Итак, перехожу к делу. Я пришел с двумя целями. Первая: убедить, что разделяю вашу точку зрения в отношении Советской России, спекулируя на этом, попытаться войти к вам в доверие и выведать как можно больше сведений, относящихся к вашему пребыванию в ЧК. Как понимаете, эту информацию я обязан затем передать полковнику Сухову.

Николай Николаевич сложил на груди руки, с вызовом посмотрел на гостя.

— Понимаю, войсковой старшина, понимаю. Считайте, что вы уже втерлись ко мне в доверие… Итак, что вас с полковником Суховым интересует? Постараюсь сполна удовлетворить ваше любопытство.

— Господина полковника интересует многое, но все это нисколько не интересует меня. Поэтому лучше будем считать, что мне не удалось втереться к вам в доверие, — усмехнулся Яков Филимонович. — Давайте перейдем ко второй цели моего визита, которая интересует уже меня, а не господина Сухова. Ваше превосходительство, почему чекисты не применили к вам никаких репрессий? К вам, дворянину и генералу, командиру белогвардейского корпуса и личному другу таких врагов большевизма, как генералы Корнилов и Деникин? Наконец, одному из лидеров русской политической эмиграции в Польше?

— В вашем присутствии я уже отвечал на подобный вопрос, заданный мне полковником Суховым. Ничего к своим прежним словам добавить не могу.

— То есть большевики не сочли нужным мстить вам за прошлые заблуждения? Благородный жест с их стороны.

— Именно так, войсковой старшина. И никакая ирония по этому поводу неуместна.

— Я всецело доверяюсь вашему впечатлению и готов считать сегодняшних большевиков умными людьми. Ответьте, как, по–вашему, они могут отнестись к человеку, который начинал службу в Красной Армии, а затем перешел к белым. К человеку, который, очутившись в эмиграции, подавлял Болгарскую революцию двадцать третьего года и почти два года находился с вермахтом в России. Но который в конце концов понял всю гнусность совершенных им деяний и готов кровью искупить свою вину перед Россией… новой Россией. Могут ли они поверить такому человеку?

— На подобные вопросы трудно ответить однозначно. Лично я думаю, что только на слово они ему не поверят. Поймите, войсковой старшина, большевики — не добренькие дяди–всепрощенцы, а реалисты. Человеку, о котором вы говорили, прежде чем рассчитывать на снисхождение к себе, нужно будет доказать, что он на самом деле порвал с прошлым. А это доказывается не словами, а поступками.

— Мне тоже кажется, что дело обстоит именно так. Рад, что ваше превосходительство укрепили меня в этом мнении. А сейчас, Николай Николаевич, позвольте откланяться…

Сухов и Игорь, укрывшись в тени забора, ждали войскового старшину недалеко от калитки.

— Чем порадуете, Яков Филимонович? — сразу спросил бывший полковник.

— Думаю, что ничем. То ли я никуда не годный актер, то ли господину генералу действительно нечего добавить к уже сказанному, но моя миссия не увенчалась успехом. Тем не менее интерес чекистов к его превосходительству меня, мягко говоря, настораживает.

— Не их интерес к нему, а его неискренность с нами, своими друзьями, — поправил войскового старшину Сухов. — Но об этом, господа, поговорим в другой раз, когда будем располагать временем. А теперь прощаемся. Счастливого пути, Яков Филимонович.

Проводив взглядом войскового старшину, исчезнувшего в боковом переулке, Сухов и Игорь направились к центру городка.

— Николай Иванович, вы уверены, что господин Гурко сказал сейчас всю правду? — спросил Игорь.

— Да. Потому что ему нет смысла что–либо от нас скрывать.

— Вас не удивляет его желание встретиться с генералом Дубовым без свидетелей?

— Нисколько. В делах разведки он новичок, а такие люди зачастую или переоценивают свои возможности, или хотят попробовать в новом ремесле все собственными руками. Преувеличенное мнение о личных способностях и забота о своей шкуре — вот что погнало Гурко к генералу.

— Что это вообще за человек? Вы называете его новичком в нашем деле и, в то же время, назначили своим заместителем.