Антим проворно уходит. Слышны голоса и растущий шум. Акаст отворяет дверь чертога и останавливается на пороге.

Акаст. Да там и другой! Кто же это еще? Кого еще обнимает безумная Лаодамия? Какое еще горе, какой стыд она готовит мне и городу? Входит в чертог. В это время рабы поспешно раскладывают костер. Он медленно разгорается. Его пламя бледно в ликующих лучах восходящего солнца. Из чертога слышен шум, гневные крики Акаста и пронзительный вопль Лаодамии.

Лаодамия. Не тронь, не тронь моего милого!

Акаст выносит из дому статую Протесилая. Лаодамия выбегает за ним. Хватает за руки Акаста и вопит.

Лаодамия. Не дам, не дам! Оставь, оставь его мне. Не гляди, что он так недвижен, — только днем повосковел он, — ночью он опять придет ласкать меня и шептать мне слова нежной любви.

Акаст (гневно кричит). Рабы, что же вы смотрите! Неистовая вцепилась в мои руки, не справиться мне с нею. Отнимите от нее восковой кумир!

Рабы несмелою толпою окружают Лаодамию и отнимают от нее статую.

Лаодамия. Рабы, не смейте! Не дам, не дам моего милого!

Антимохватил Лаодамию сзади и тащит ее к порогу дома. Статуя в руках Акаста. В это время, привлеченные молвою и шумом, начинают приходить по одной, по две подруги Лаодамии в простых домашних одеждах.

Лаодамия. Горе мне! Отняли моего милого!

Подруги. Что здесь? Что это отняли у Лаодамии?

Окружают Лаодамию и Акаста. Во время последующих речей рассматривают статую, обнимают Лаодамию, тихо говорят с вновь приходящими женами.

Акаст. О Лаодамия, теперь я понял причину твоего упрямства!

Подруги. Это — статуя, которую изваял Лисипп. Какой он искусный! Воск точно живой. Только не дышит.

Акаст. Не знаю, кем создан этот кумир, но я видел — как живого обнимала его Лаодамия.

Подруги. Несчастная Лаодамия! Бездушным кумиром утешалась ты, и того у тебя отнимают.

Акаст. Да как же не отнять! Не хочу я, чтобы она так мучилась. Ведь она — царица, ей надо выходить замуж, а вот она так изводится!

Подруги. Несчастная Лаодамия, — не забыть ей Протесилая!

Акаст. Так вот они, очистительные обряды! Это — чары преступные, нечестивые. Придумал их тот, кто замыслил нарушить волю богов, разорвать преграду между жизнью и смертью, распространить власть мертвых над миром живых. Мертвого гостя Лаодамия призвала к себе из Аидова темного царства — вот зачем ей этот идол! Поймите, что его надо сжечь.

Подруги. О страшных делах вещаешь ты нам, Акаст.

Костер на дворе разгорается.

Акаст. Смотрите сами, — вот, это не более как воск, — а она его обнимала, обольщенная каким-то неведомым демоном, враждебным жизни, обнимала, — и разжимались восковые руки для нечестивых страшных объятий. Слуги выносят из чертога венки, кимвалы, тирсы, бубны, одежды и все складывают в разгорающийся костер.

Лаодамия (шепчет). Милый воск.

Акаст. И этот восковой идол, так дивно изваянный, — вот чем ворожила ты, нечестивая! Пора, пора нам разрушить это злое очарование!

Венки и одежды пылают. Акаст несет статую к огню. Лаодамия — до этого времени она неподвижно стояла у порога, удерживаемая подругами и рабынями, — вдруг метнулась к Акасту. Обвила руками статую. Сопротивляется Акасту и слугам, которые опять отнимают у нее милый кумир.

Лаодамия. Не отдам моего друга! В этом воске — душа моя, душа Протесилая. Не отдам, не отдам!

Подруги (плачут и восклицают). Бедная Лаодамия! Как нам жалко тебя! Но мы не можем помочь тебе. Не одолеть, не одолеть, милая, тебе сильных! Отнимут у тебя твое утешение. Покорись, Лаодамия, милая, не спорь тщетно с ними!

Кто-то из слуг сильно толкнул Лаодамию. Она шатается. Подруги поддерживают ее. Статуя сломана. Акаст поспешно бросает ее в огонь.

Акаст. Гори, гори, проклятый кумир!

Лаодамия. О, неразумная я! Не сама ли я вымолила только три часа!

Пылает костер. Воск тает. Поспешно входит Лисипп.

Лисипп. Поздно прихожу я. Свершилось безумное дело. Милый лик друга моего сожгли.

Лаодамия. Милый отрок, и ты плачешь. Взяли моего друга. Сожгли. Власть воздвигли над нашею любовью люди!

Лисипп(у костра). Они все смеют.

Лаодамия. Сожгли. Но я пойду за ним. Огонь, сладкою мукою сожги земное мое и темное тело, — и пойду за милым моим к широким воротам Аидова чертога! Бросается к огню.

Акаст. Держите, держите безумную!

Подруги. Милая царица, что ты замыслила?

Подруги и рабыни удерживают Лаодамию. Она вырывается. И вдруг ослабела, как тающий воск. Бессильно отдается милым подругам, и они отводят ее к порогу.

Лаодамия. Как тает воск.

Подруги. Лаодамия, милая, что с тобою? Лицо твое бледно, и глаза не смотрят, и ты шепчешь тихо.

Лаодамия. Как тает воск.

Акаст. Утешайте, утешайте ее, милые подруги, — тяжела ей потеря милого и последняя разлука с ним. Но вот сгорит проклятый, чародейный идол — и утешится моя Лаодамия.

Лаодамия падает.

Подруги. Помогите царице, ей тяжко! Поддержите ее, она падает. Она вся стала желтая, как воск. Повосковелые губы так страшно шевелятся, и она шепчет тихо.

Лаодамия. Где мой кумир? Где мой венок?

Подруги. Все в огне.

Лаодамия. Милый мой!

Подруги. Царица умирает. Тело ее бессильно и недвижно. Осторожно, осторожно опустим ее на траву, дальше от костра. Царица умирает. Милая Лаодамия, что ты шепчешь? В последний твой час что ты нам скажешь?

Лаодамия. Как тает воск.

И умерла Лаодамия на пороге недостроенного дома. Акаст молча плачет. Подруги с воплями окружают тело.

Подруги. Умерла, умерла Лаодамия. О, дивная смерть! Плачьте, плачьте о милой Лаодамии, но с плачем соедините и великую радость и славьте, славьте небесную очаровательницу, роковую Афродиту! Слава, слава тебе, Афродита! Над смертию торжествуешь ты, небесная, и в пламенном дыхании твоем тает земная жизнь, как тает воск.

Ликующие лучи восшедшего над землею солнца заливают всю сцену. Пламя костра пылает, подымаясь прямо кверху, яркое, но бледное. Светлою завесою от востока закрывается сцена, — завеса чистая и белая, — ясная смерть.

<1907>

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Реатов, 44 года.

Александра, 20 лет.

Дунаев, 26 лет.

Комната в доме Реатовых. Александра в трауре, с фотографическим портретом в руках. Входит Реатов.

Реатов. Моя дочь в приятном обществе.

Александра (вздрогнула, уронила портрет). Ах, папа! Ты меня испугал, — я задумалась.

Реатов. И жених на полу, — славно! Дай мне еще на тебя поглядеть. Ты похорошела.

Александра. Ах, папа!..

Реатов. А глаза красные, это нехорошо. Ты все плачешь. Давай-ка лучше подымем жениха и поставим его на стол.

Александра. Отец, такое горе, такое горе!

Реатов. Ну, полно, деточка, не плачь. Мама счастливее нас: у нее нет желаний, неисполнимых, безумных… Но как же ты похорошела! Как давно мы не виделись с тобой! Шесть лет. Ты девочкой была, таким нескладным подростком, а теперь — смотрите, жених какой-то уже нашелся.

Александра. Какой-то! Он — милый и добрый.

Реатов. Милые письма ты ко мне присылала раньше, до него.

Александра. Я думала, тебе неинтересно и некогда читать мою болтовню.

Реатов. Нет, Санечка. Присядем здесь, вот в этом уголке, и будем говорить много и долго. Расскажи мне о себе. Все по-прежнему, не правда ли? Трепетные огоньки перед иконами, и мольбы кому-то о чем-то, и странные жесты, — и эти долгие молитвы на коленях.