Лаодамия. И зачем, из-за чего пошли они в такой далекий и трудный путь! Блудницу прославить и увенчать, призрак воплотить, медом жизни напоить беглую тень, — о безумные!

Подруги. Высокому безумию — слава.

Лаодамия. Зачем, зачем слава, омытая в крови? Мне нужна любовь.

С шумом и плачем в чертог быстро входят жены, девы, дети, старцы, вельможи и народ, и с ними Нисса.

Жены и Девы. Царица Лаодамия! Вестник, посланный вождями нашего войска, пришел и принес тебе, царица, и городу вести. Одежда его в пыли, истомлен великою он усталостью, и нерадостен его мутный взор. Боимся, что многие печали возвестит он тебе, царица, и нам.

Лаодамия. Протесилая моего убили! Чуяло мое сердце!

Вестник (входит и обращается к царице). Царица Лаодамия, тебе и городу возвестить великую скорбь послан я ныне вождями.

Лаодамия. Протесилая моего убили!

Вестник. Царица, ты знаешь, что долго стояли мы в Авлиде, и ветра не было. И знаешь ты про смерть Ифигении, и про то, как мы покинули Авлиду. Путь был труден, и велики раздоры среди вождей, и море бурно. Но все корабли пришли к троянским берегам. Тогда мы вспомнили слова вещателя.

Лаодамия. Несносный вестник, не томи меня долгим рассказом. Протесилай мой — что с ним? Скажи мне, что он жив.

Вестник. Царица, дело вестника — рассказать по порядку все, что ему велели передать вожди, и все, что он сам видел.

Лаодамия. Ни слова не дам сказать тебе ранее, чем возвестишь мне, жив ли Протесилай.

Вестник. Узнай же, царица, — царь Протесилай убит. Первый вышел он из корабля на берег вражеской земли, и сбылось предвещание — царь Протесилай первый пал, пораженный копьем дарданца.

Жены и Девы. О горе, великое горе! Бедная Лаодамия, плачь, плачь, подыми вопль до неба, — воплями и воздыханиями утоми черное горе, утешь своими слезами мстительных богинь.

Лаодамия. Первый пал! Так, злая, торопилась ты умертвить моего милого, с неумолимою поспешностью нанесла ты мне удар. Иди, злой вестник, я не хочу ни видеть, ни слышать тебя. Иди, иди — говори другим о битве, о геройстве, о доблестях павших и о славе победивших, — мой Протесилай убит.

Вестник. Царица, царь Протесилай убит, но войско наше подошло к стенам Трои.

Лаодамия. Вестник и народ, — идите отсюда на городскую площадь, — ты, вестник, говори народу все, что надлежит, все, что ты знаешь, а я останусь одна с моим горем.

Подруги. О бедная царица! Какую горькую долю дал тебе немилосердный рок! Мы узнаем от вестника о наших мужьях и сыновьях и потом придем к тебе утешать тебя или плакать вместе с тобою.

Вестник, жены и народ уходят.

Нисса. А меня, госпожа, не гони, — мне слушать не о ком, — посижу над тобою, распростертою на ложе, вея над тобою опахалом.

Лаодамия. О, горе мне! Не самая ли я несчастная из жен? Едва обняла мужа, — и нет его, — мстительные, злые, чуждые человеку силы умертвили радость мою. О злая семья верховных!

Нисса. Боги требуют покорности от людей, как господа от рабов.

Лаодамия. Обольстила его призрачная, призраком манила моего Протесилая, в царство теней легким призраком заманила его. Так поспешно, так страстно сорвали мы нежный цвет — между ласками отрока и ударом дарданца насладились мы его мгновенным благоуханием, — и где же ты, счастие наше? Увы мне, жене покинутой, неутешной! Вы, неправедные боги! Или и вовсе недоступны чертоги ваши? О, трепещите, — проклятия горячим пеплом упадут на головы ваши! Восстанет из земного праха муж, который ответит стрелой на стрелу, ударом на удар.

Нисса. Ударом на удар!

Стало темно, и неясными являются очертания предметов. Сонною мглою окутывается ложе Лаодамии. Нисса тихо отходит, и Лаодамия медленно исчезает во мгле. Афродита в образе старухи — повторяя лицом и одеждою аспект рабыни Ниссы — является и говорит Лисиппу, остановившемуся снаружи, за дверью:

Афродита. Сюда иди, за мною, Лисипп, — зачем ты колеблешься на пороге? Уже обещал ты мне, что отдашь эту статую бедной Лаодамии. Не жалей дивно изваянного воска — Лаодамию пожалей, утешь ее дивным даром.

Входит Лисипп. Он несет завернутую в полотно статую, держа ее поперек тела. Афродита поддерживает. Ставят закутанного идола у порога.

Лисипп. Хитрая старуха, куда ты меня привела? И доныне я не пойму, зачем ты хочешь, чтобы я отдал Лаодамии статую друга моего Протесилая. Для себя лепил я из воска образ моего милого, — нежною памятью воссоздал я дорогие черты. Ей ли, жадной до счастия, очаровавшей друга моего, отдам я то, что великою радостью, растворенною в печали, волновало мое сердце!

Афродита. Милый отрок, уже кончен спор наш. Лаодамии, Лаодамии дивный дар мудрых пчел, — я так хочу.

Лисипп. Жалостью отравила ты мое сердце, печаль мою о друге моем растворила ты в сожалении к жене Протесилая. Кто же ты, коварная?

Афродита. Я — неустанно зовущая.

Светел становится облик дивной богини — и под старческими чертами сквозит величие небесной красоты. И Лисипп, трепеща от внезапного восторга, склоняется к стопам богини.

Лисипп. Узнаю, узнаю тебя, великая богиня! Хотя ты и обличие старой рабыни приняла, но узнаю тебя, дивная, из морской пены рожденная Афродита, небесная очаровательница.

Афродита. Чуждый мне облик я приняла, — но ты, милый отрок, исполнил мою волю, хотя и рабынею тебе возвещенную.

Лисипп. Хвалят меня за мои изваяния и в Филаке, и далече окрест — но еще ни разу не удавалось мне вылепить такой прекрасной статуи, как эта, и так искусно ее раскрасить. Окончил я утешный мой труд — и сам ужаснулся сходству ее с моим милым Протесилаем. И ныне понял я, дивная очаровательница, — твое в этом чародейство.

Афродита. Так, милый отрок, — человек творит, но только боги чаруют.

Лисипп. Говорят в Филаке, что твоим гневом поражен царь.

Афродита. Первые брачные ласки, святые объятия, он прервал, — и навлек на себя мой гнев.

Лисипп. А ныне, богиня, что же ты замыслила? Уже умер царь, — или и царицу новою казнью ты хочешь поразить чарами этого дивного изображения?

Афродита. Не мщение и не награду замыслила я. Мы, боги, иные знаем вожделения, недоступные смертным, и высокие ставим себе цели, выше человека, выше бога, в ту область, где царит верховная Ананке-Айса. Воздвигну умершего, над смертию вознесу чары мои, обаянием моим расторгну плен Протесилая и власть незримого бога.

Лисипп. Он, друг мой, великою упоенный любовию, ныне покоится во владениях тихого Загрея.

Афродита. Расторгну, расторгну я узы смерти. Мною движутся миры.

Лисипп. Богиня, говорят старцы, что миры не ты движешь, великая движет их мать Мойр, державная Ананке.

Афродита. Смешно, когда отроки судят и рядят о богах. Я — любовь, я — роковая, я — Афродита-Мойра. Безрадостно и пустынно томился древний Хаос, и не было ничего в мире явлений, и вечные тосковали матери в довременной своей могиле, скованные ледяным сном. Но в холодном сердце Хаоса, которому дают мудрецы имя Логоса, возникла Я. И, умирая, умер бессильный, истлела безумно-искаженная личина, и проснулись вечные, и зажглись неисчислимые молнии изволений и устремлении. И все, что было в творчестве божеском и человеческом, все из Моего изникло святого лона, все мною рождено, все во Мне только дышит, все устремляется Мною и ко Мне. Только Я, только Я, — люби Меня, милый юноша, — в каждом земном прельщении открывай Мои черты, в каждом очаровании сладостной жизни узнавай Мой зов. Люби Меня.

Лаодамия выходит из мрака, объявшего ее ложе, и тихим голосом говорит.

Лаодамия. Ты пришел, Лисипп? Я ждала тебя. Нисса, уйди.

Афродита опять принимает образ старухи. Что-то бормочет и уходит.