Высоко в горах с эмалевой главой —
Как та, где сонный пастух, на своем ложе
Исполинского пастбища лежащий привольно,
Приподняв свои отяжелевшие веки, вздрагивает и смотрит,
Многократно бормоча «Верю, отпустите мне»,
Какое время в Небесах означено луной —
С розоватою главою, что, башней там вдали вздымаясь
В солнце светлый эфир, прияла луч
Закатных солнц в повечерии — в полдень ночи,
Меж тем как луна плясала красиво-странным светом —
Взнесенная на высоте такой, высилась громада
Сверкающих колонн на освобожденном воздухе
Отсвечивая от Паросского мрамора эту двойную улыбку
Далеко вниз на волну, что искрилась там
И взлелеяла юную гору в ее логовище.
Из расплавленных звезд здесь пол, как те, что пали
[20] Через эбеновый воздух серебря саван
Собственного своего разрушения, меж тем как они
умирали —
Украшая там обители неба,
Купол, созвенным светом спущенный с Небес,
Тихонько покоился на тех колоннах, как венец —
Окно из кругового алмаза, там,
Глядело сверху в багряный воздух,
И лучи от Бога устремляли эту метеорную цепь
И дважды опять окружали сиянием всю красоту, —
Разве что между Горним небом и этим кольцом
Какой-нибудь дух беспокойный взмахнет своим
сумрачным крылом.
Но на колоннах глаза Серафима узрили
Смутность этого мира: — тот серовато-зеленый цвет,
Что возлюблен Природой, как лучший для могилы Красоты,
Подстерегал в каждом выступе, вкруг притолки каждого —
И каждый херувим изваянный, там,
Что из мраморного своего обиталища выглядывал,
Казался земным в тени своей ниши —
Ахейские изваяния в мире столь богатом.
Фризы из Тадмора из Персеполиса
[21] —
Из Баальбека, и тихой, светлой бездны
Красивой Гоморры! О, волна
[22] Теперь над тобой — но слишком поздно, чтобы спасти!
Звук любит ликовать в летнюю ночь: —
Свидетель тому ропот серых сумерек,
Что прокрадывался на ухо, в Эйрако
[23] ,
Многим безумным звездочетам, давно тому назад —
Что прокрадывается всегда в слух того,
Кто задумчиво глядит в темнеющую даль,
И видит тьму, идущую как тучу —
Не есть ли ее облик — голос ее — совершенно осязаемый
Но чт о это! — оно идет — оно доносит
Музыку с собою — то быстрый шорох крыл —
Миг Перерыва — и потом плывучая, падучая волна
Напевная — и вот Нэзасэ вновь в своих чертогах.
От дикой силы своевольной торопливости
Щеки ее заалели, и губы ее приоткрыты;
Пояс, что обвивался вокруг ее чарующего стана
Порвался от тяжелого биения ее сердца.
Посредине этого чертога, чтоб вздохнуть,
Она приостановилась и вострепетала, Занте! вся
В волшебном свете, что целовал ее золотые волосы,
И хотел бы остаться там, но мог лишь мерцать.
Юные цветы шептали напевно
[25] Счастливым цветам этой ночью — и дерево дереву: —
Брызгами водометы роняли музыку
На многие звездами озаренные могилы, или луной
озаренный дол;
Молчание все же снизошло на все телесное —
На красивые цветы, на искристые водопады,
и на ангельские крылья —
И звук один, что от духа возник,
Нес привев чарованью девой пропетому: —
«Под голубым колокольчиком или сиянием северным
Или под разросшимся диким побегом,
Что отклоняет от дремлющего
Осиянные созданья! вы, что размышляете,
С полузакрытыми глазами,
О звездах, вашим чудом
Привлеченных с небес,
Пока не засверкают они сквозь тень, и
Не снизойдут на ваше чело
Как очи девы,
Что взывает к вам ныне —
Восстаньте! от своей дремоты
В беседках из фиалок,
Долг дабы свершить приличествующий
Этим звездно-озаренным часам —
И стряхните с кос ваших,
Отягченных росой,
Дыхание тех поцелуев,
Что тяготят их еще —
(О, как без тебя, Любовь!
Могли бы ангелы быть благословенными?)
Те поцелуи истинной Любви,
Что к покою вас убаюкали!
Восстаньте! — Отряхните с крыл ваших
Всякую помеху: —
Роса ночная —
Она бы обременила ваш полет: —
И истинной любви ласки —
О! покиньте их!
Легки они на косах,
Но сердцу — свинец.
Лигейя! Лигейя!
Красивая моя!
Самая смутная мысль о которой
Обратится в напев,
О! твоя ли это воля
Носиться на ветерках?
Или все еще в причуде,
Как одинокий Альбатрос,
[27] Нависши на ночи
(как он на воздухе)
Следит с восторгом
За гармонией там?
Лигейя! где бы
Ни был твой лик,
Нет чар, чтоб отъяли
От тебя твою музыку.
Ты оковала много глаз
В дремотном сне —
Но звуки еще встают,
Что твое бодрствование блюдеть —
Звук дождя,
Что сбегает к цветку
И пляшет опять
В ритме ливня —
От прорастания травы —
Это музыка вещества —
Но слепков лишь, увы! —
Так дальше, милая,
Ты дальше лети
К ручьям, что покоятся ясные
Под лунным лучом —
К одинокому озеру, что улыбается
В дреме своей глубокого покоя,
К сонму звезд-островов,
Что украшают, как драгоценность, его лоно —
Где дикие цветы, расстилаясь,
Переплели свою тень,
На берегу его спит
Многое множество дев —
Иные покинули прохладную прогалину, и
Пробуди их, дева моя,
На болоте и на лугу —
Иди! вдохни в их дремоту,
Тихонько, на ухо,
Музыкальные числа,
Они задремали, чтобы услышать их —
Ибо, чт о , разбудить может
Ангела, так скоро,
Чей сон зачался
Под холодной луной,
Если не чара, которую никакая дремота
Колдовства не ввергнется в испытанье,
Ритмическое число
Что убаюкало его и усыпило?»
Духи по крыльям, и ангелы на вид,
Тысячи серафимов устремились чрез Горнее небо,
Юные грезы еще реяли на дремотном порханья их —
Серафимы во всем, кроме «Веденья», свет пронзающий,
Что упадал, преломленный, за грани твои, далеко,
О, Смерть! от ока Бога над той звездой: —
Сладостно было это заблуждение — сладостнее еще та
смерть —
Сладостно было то заблуждение — даже у насдыханье
Знания делает мутным зеркало нашей радости —
Для них, то был бы Самум, истребительный —
Ибо какая польза (им) знать,
Что Истина есть Обман — или что Благословение есть
Скорбь?
Сладостна была их смерть — для них умереть значило
созреть.
Последним восторгом насыщенной жизни —
За пределами этой смерти нет бессмертия —
Но сон самоуглубленный, и нет там «быть» —
И там — о! да пребудет там усталый дух мой
Вдали от Вечности Небес — и однако как далеко от Ада!
[30] Какой преступный дух, в какой смутной заросли
Не услышал волнующие призывы этой песни? —
Только два: они пали: ибо Небо не дарует милости
Тем, кто не слушает биение своих сердец.
Дева-ангел и ее любовник-серафим —
О! где (и можете искать по всему небесному простору)
Любовь была, слепая, близь трезвого Долга ведома?
Необузданная Любовь пала — средь «слез совершенного
Благой он дух был — он, что пал: —
Блуждатель у ключа одетого мхом —
Высматриватель светов, что сияют там высоко —
Сновидец в лунном луче близ любви своей:
Какое чудо в том? ибо каждая звезда там окоподобна,
И ласково так глядит сверху на волосы Красоты —
И оне, и каждый одетый мхом ключ были священны
Его сердцу, любовью одержимому и печалью.
Ночь обрела (для него ночь скорби)
На горном утесе юного Анджело —
Нависнув, она наклонилась через все торжественное небо,
И нахмурилась на звездные миры, что под ней покоились.
Здесь сидели он со своей любовью — свое темное око
приковав
Взором орла вдоль небосвода: —
Вот обратил его к ней — но тут же —
Содрогнувшись — снова к кругу Земли.
«Янтэ, милая, смотри! как дышет тот луч!
Какая в том чара, смотреть далеко туда!
Она не чудилась такой, в то осеннее повечерье,
Когда я покинул пышные ее чертоги — не оплакивая,
что покидаю,
Тот вечер — тот вечер — я должен бы помнить —
Солнечный луч упадал, в Лемносе, как ворожба,
На арабески резные золоченого чертога,
Где пребывал я, и на ткани стен —
И на веки мои — О, тяжелый свет!
Как дремотно навис он на них, погружая и в ночь!
По цветам, раньше, и по мгле, и по любви они блуждали
С Персиянином Саади в его Гулистане: —
Но, О, свет тот! — Я заснул — Смерть между тем
Проскользнула над чувствами моими на этом чарующем
острове
Так бережно, что ни единый шелковый волос
Не проснулся, как спал — не узнал, что там был он.
«Последним место на Шаре Земли, где я ступал,
Был гордый храм, именуемый Парфеноном.
[32] Более красоты ютилось вкруг его стен украшенных
колоннами,
Чем даже в горячей груди твоей бьется
[33] И когда старое Время крыло мое расчаровало,
Тогда устремился я оттуда — как орел с своей башни,
И годы оставил я позади в один час.
Тем временем как над ее воздушными пределами я висел,
Половина сада на ее шаре метнулась,
Развернувшись как свиток пред моим взором —
Необитаемые города пустыни также!
Янтэ, красота столпилась предо мною тогда,
И почти я возжелал быть снова одним из людей».
«Мой Анджело! зачем же быть одним из них?
Более яркое жилище здесь для тебя —
И зеленее поля, чем в том мире вверху,
И чары женщины — и страстная любовь».
«Но слушай! Янтэ! Когда воздуха такого нежного
Не стало мне, и мой крылатый дух мчался ввысь,
Быть может, мозг мой закружился — но мир,
Покинутый едва, был в хаос ввергнут,
Ринулся от устоя своего, на ветрах разъятый,
И пламя покатил вкось через огненное Небо.
Показалось мне, нежность моя, что тогда перестал я парить,
И я упал — не быстро как поднимался раньше,
Но вниз, трепетным движеньем
Чрез свет воспламененных лучей, к этой золотой звезде!
Не длителен размер был моих часов падучих,
Ибо ближайшей из всех звезд к нам была твоя —
Страшная звезда! что пришла, в ночь ликованья,
Как красный Дэдалион на смятенную Землю».
«Мы прибыли — и на твою Землю — но не нам
Дано веление владычицы нашей оспаривать: —
Мы прибыли, любовь моя; вокруг, ввыси, внизу,
Веселые светляки ночи, мы проходим и уходим,
И ничего не спрашиваем — разве что встретим
ангельский привет,
Который нам она дарует, как даровано ее Богом —
Но, Анджело, никогда седое Время не развертывало
Зачарованного крыла своего над более красивым миром!
Дымен был малый диск ее, и лишь ангельские глаза
Одни могли видеть призрак в небесах,
Когда впервые Аль-Аарааф познал, что путь его лежит
Стремглав, туда, над звездным морем,
Но когда слава его вознеслась на небо,
Как пламенная грудь Красоты под очами возлюбленного,
Мы приостановились пред наследием людей,
И твоя звезда затрепетала — как тогда Красота!»
Так в беседе, влюбленные провожали
Ночь, что убывала и убывала и не приводила дня.
Пали они: — ибо Небеса надежды не даруют тем,
Кто не слушает биение своих сердец.
