— Меня зовут Дорн Восс, я не знаю, за что посажен сюда. Пожалуйста, разрешите мне поговорить с вашим начальником!

Дорн не знал, что это такие же заключенные, как и он, которые согласились собирать трупы за дополнительную пайку. Один из них стал затягивать труп на тележку, а второй вернулся за фонарем. Он тяжело ступал по мокрому бетону, и каждый шаг отзывался эхом от стен. У него были всклокоченные черные волосы, щетина, как минимум, четырехдневной давности и низкий хриплый голос.

Могильщик поднял фонарь, и на стенах заплясали громадные тени.

— Послушай меня, мальчик! Никто из нас не знает, за что посажен сюда, но тем не менее все мы здесь. Береги силы, чтобы выжить. Кроме тебя самого, тебе никто не поможет!

С этими словами он вышел из камеры. Хлопнула дверь, и камера вновь погрузилась во тьму.

Через час под дверь сунули миску с каким-то варевом. Оно пахло дрожжами, и в нем плавали куски чего-то отдаленно напоминающего мясо. Впрочем, Дорн так сильно проголодался, что его интересовала только еда, а не то, из чего она состоит. Одним махом он отправил в рот эту бурду, а потом дочиста вылизал миску. После еды ему захотелось пить, но в камере не было другой воды, кроме той, что стекала по стене и образовывала небольшую лужицу в дальнем углу камеры. Дорн подумал о бациллах, кишащих там, и решил, что он может и потерпеть. Во всяком случае пока.

Стараясь не обращать внимания на жажду, Дорн сел, охватил колени руками и стал дожидаться утра. Ему хотелось курить, и он ругал себя за то, что привык к табаку. В соседней камере гудели голоса, раздавался надсадный, тяжелый кашель, откуда-то доносился звук молитвенного барабана. Дорн принялся было жалеть себя, но вовремя спохватился, вспомнив слова могильщика: «Береги силы, чтобы выжить! Кроме тебя самого, тебе никто не поможет».

В этих словах не было ничего особенного, обычная житейская мудрость, но они заставили юношу понять очень важную вещь. Только сейчас Дорн сполна осознал, что только один несет ответственность за свою жизнь. Именно он, а не родители, не учителя и не общество в целом. Да, жизнь сдала ему дрянные карты, но ведь перед этим он столько раз был при козырях! Ведь это он сам посмеялся над советами Тулла и проиграл все свои деньги. Может быть, кто-то захочет ему помочь, а может, и нет. Уцелеть, выжить — эту работу он может поручить только себе самому. И он ее выполнит! Главное — думать над каждым своим шагом и разработать надежный план освобождения.

Крысы носились в дальнем углу камеры, и, наблюдая за ними, Дорн незаметно для себя заснул. Во сне ему было хорошо.

Его разбудили голоса и лязг цепей. Свет просачивался сквозь решетку, рисуя на полу четкие прямоугольники. Во рту поселилась отвратительная горечь, плечо затекло.

В замке загремел ключ. Скрипнула дверь, и вошел охранник — крепенький коротышка. Он улыбался, постукивая петлей бича по ноге:

— Доброе утро, дитятко, пора вставать и радоваться жизни!

Согласно своей новой философии, Дорн не стал доказывать свою невиновность служителю низшего ранга, а поспешил к выходу. Под босыми ногами захлюпала грязь. Солнечный свет, особенно яркий после сумрака камеры, ослепил его, и юноша остановился. Его тут же толкнули в спину:

— Дитятко, ты думаешь, я с тобой целый день буду возиться? Ну-ка пошевеливайся! В конец шеренги, живо!

Шеренга была почти построена. Мужчины и женщины, некоторые с детьми, тусклыми глазами провожали Дорна, пока он добирался до указанного ему места. Узники были в основном среднего возраста, все в лохмотьях, все отощавшие и изможденные. Охранники подгоняли Дорна, стегая его бичами по голове, рукам и ногам. Они поступали так не по долгу службы, а просто потому, что им это было позволено, да еще потому, что бич, отсутствие цепей на ногах и чуть лучшая пища — вот и все, что отличало их от охраняемых ими рабов.

Пленники на дальнем конце шеренги не обратили на Дорна никакого внимания. Его поставили в строй и приковали к исключительно дорогому изделию на страдающей от нехватки металла Новой Надежде — длинной грязной цепи, которая тянулась вдоль всей шеренги. Потом щелкнул бич, и колонна пришла в движение. Дорн шагнул с правой ноги; это было ошибкой, поскольку усилием десятков людей цепь потащила вперед и его левую ногу. Он упал, но тут же поспешил встать, извиваясь под ударами бича.

Потребовался целый час, чтобы колонна с руганью и остановками проползла мимо бараков и выстроилась на склонах котлована, на дне которого стояло какое-то подобие платформы. Очевидно, это был старый карьер для добычи гравия. Платформу украшал матерчатый навес в красную и белую полоску, на ней стояли простой деревянный стол и довольно удобное кресло. Перед платформой в беспорядке валялись бетонные блоки.

Охранники выстроились по периметру котлована. Их начальник подошел к голове колонны, коснулся жезлом оков направляющего и двинулся вдоль шеренги. Одна за другой колодки падали в грязь, а узники выходили из строя и разбредались по склону кто куда.

Прошло около двух минут, прежде чем охранник добрался до Дорна. Наконец раздался щелчок, и железный браслет упал на землю.

Дорн осмотрел щиколотку, увидел, что кожа покраснела, и сказал себе, что надо будет непременно чем-нибудь обмотать ногу, пока кандалы не стерли ее в кровь.

Одни заключенные сбивались в маленькие группы, другие усаживались на бетонные блоки, третьи, в надежде напиться, вставали в очередь у двух труб, из которых била вода. Она текла постоянно, и возле них образовалась большая лужа; чтобы напиться, нужно было ступить в нее. Дорн занял место в очереди к правой трубе. Ему показалось, что она движется быстрее, но он ошибся. Слишком уж долго толкались возле бочки дети. Парень вспомнил, как в школе он точно так же маялся в очереди, когда в столовой готовили что-нибудь вкусненькое и на обед приходили все.

Прислушиваясь к разговорам, он узнал, что некоторые здесь уже не первый раз. Один из мужчин рассказывал всем, что скоро здесь соберется магистрат, будет слушание и, согласно законам города, обвиненные в бродяжничестве будут переданы Бирже труда Кено. А те, в свою очередь, продадут приговоренных мужчин, женщин и детей в рабство. Да, перспектива не из лучших, но неизвестность еще хуже.

Прошло сорок пять минут. Дорн приближался к трубе. Он уже стоял в луже и почти чувствовал, как живительная влага холодит ему гортань. А вдруг сейчас появятся члены магистрата? А что, если охранникам вдруг придет в голову отогнать их от воды? Эти страхи терзали его, и при мысли о том, что он может лишиться своей порции воды, Дорн начинал видеть во всех, кто стоял впереди, злейших врагов. Ему казалось, что они нарочно подольше задерживаются у бочки, специально тянут время, чтобы отнять у него то, что по праву принадлежит ему. Он приплясывал и суетился, с трудом подавляя желание отпихнуть стоявших впереди, и отчаянно посылал всем мысленные приказы двигаться побыстрее.

Внезапно началась суматоха. Зазвучали резкие голоса, защелкали бичи, охранники встали навытяжку, а к платформе двинулась странная процессия. В ней было что-то средневековое, и геральдическая символика в сочетании с черными мантиями участников шествия усиливала это впечатление. Магистрат явился! А до трубы оставалось всего два человека! Во рту у Дорна все горело от жажды, язык распух и стал шершавым. Воды! Он должен напиться воды! Очередь продвинулась еще на одного человека.

В это время над всем карьером прогремел голос, усиленный мегафоном:

— Эй, вы, у водопоя! Немедленно подойти к платформе! Дорн наклонился к трубе. Он должен напиться, а там пусть с ним делают, что хотят. Но в это время кто-то коснулся его руки. Он обернулся со злобным рычанием и увидел перед собой девушку, примерно свою ровесницу. У нее были большие коричневые глаза и перепачканное лицо. В руках она держала младенца не более шести месяцев от роду. Ребенок явно был болен. Девушка не плакала и не умоляла, нет — она попросила спокойным ровным голосом: