– Геринга убили, скорее всего, в подвале, там же разделали, – рассказывает опер. – А уже потом принесли сюда и написали вот это. Вы, кстати, не предполагаете, что значит «гном»?

Уж я-то не предполагаю, а знаю на все долбаные сто процентов! Но молчу об этом и пытаюсь раствориться в атмосфере, провалиться под землю – сделать хоть что-нибудь полезное, а не смотреть на руку Льва Соломоновича и надпись на стене.

Старый аферист теперь превратился в компактного афериста – вот такой каламбур приходит в голову, когда я стараюсь уйти, но Никифорыч хватает меня за руку. Говорит:

– Подожди меня! – он что-то собирается мне сообщить.

Я ускоряю шаг и отвечаю:

– Давай только не здесь, – и добавляю: я не могу смотреть на это.

Никифорыч продолжает держать меня за руку. Я поскальзываюсь левой ногой и оседаю на правое колено. В снегу что-то лежит, а из моей груди вырывается вздох:

– Ухо, – мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Что? – не понимает Никифорыч.

А подошедший Сергей все с тем же видом героев фильма Джона Ромеро говорит:

– Да там же ухо лежит!

В маленьком сугробе, сморщившись от холода, действительно спряталось от посторонних глаз ухо обыкновенное. Именно на него я наткнулся, потеряв равновесие. Наконец Никифорыч его замечает и подзывает опера. Тот отмечает место флажком.

– Ладно, пойдемте скорее, – зовет нас с Никифорычем Сергей.

Видно, что ему уже хочется домой в теплую ванну, так как на улице холодно, и мы все продрогли: у меня зуб на зуб не попадает то ли от минусовой температуры воздуха, то ли от только что увиденного. Сергей также весь дрожит и неровной поступью двигается к машинам. Да, сегодня мы получили впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Я не могу утверждать, что рад такому повороту событий.

В мире есть много вещей, с которыми людям никогда не хотелось бы сталкиваться: цунами, землетрясение, война – но я в данный момент готов получить это все вместе, лишь бы забыть о мрачном подвале и ухе Льва Соломоновича в снегу.

Никифорыч говорит, что теперь он точно приставит ко мне телохранителя. Что ж, да будет так, думаю я.

Мне опять снится сон про бомжей. Только теперь Бельмондо взасос целует Де Ниро прямо на ступеньках продуктового магазина, а у их ног валяется полупьяная Сальма Хайек. Она пьет из горла остатки дешевого портвейна и орет на всю улицу что-то о Ноевом Ковчеге, отходящем со второго пирса. Я сижу невдалеке. В голову мне приходят странные мысли о том, почему же я до сих пор нахожусь в застывшем состоянии, если даже камни куда-то катятся.

Мимо проходят люди без лиц. Они аккуратно переступают через меня, уже лежащего на боку. Каким образом это получилось, я не знаю: просто взял да и лег прямо на асфальт. Так легче держать небеса, что давят мне на плечи. Точнее, так вообще не приходится их держать: опорой становятся крыши домов.

Иногда люди без лиц останавливаются и спрашивают, который час. Часов у меня нет, отвечаю я. Как же так? Вроде бы я никогда не выхожу из дома без часов. Ты уже дома, отвечают люди без лиц, словно прочитав мои мысли, а мне все время кажется, что где-то здесь должен находиться карлик. Без него вся эта психоделия не имеет смысла.

И действительно, он находится на противоположенной стороне улицы. Стоит там, в нескольких метрах от меня, и улыбается. Нас разделяет бесконечная стена машин, не останавливающаяся ни на секунду. Я пытаюсь что-то крикнуть ему, но шум города заглушает голос. Сальма Хайек продолжает орать что есть мочи.

Со слов этой истерички, нам уже некуда деваться с этой долбаной улицы, нам никак не успеть ко второму пирсу. Она методично доказывает свою точку зрения, основной аргумент ее: «Потому что вы все конченые уроды!» Пробуждение приходит так же внезапно, как и в прошлый раз. И вот я уже вздыхаю, уткнувшись лицом в мокрую от пота подушку. Видимо, эти сны следует считать кошмарами, иначе откуда взяться такой обильной испарине на лбу. Я переворачиваюсь на спину и, кажется, задеваю потолок носом: так уж низко он сегодня висит. Кряхтя, потягиваюсь, встаю, затем иду в ванную.

Татьяна уехала погостить к родителям вчера вечером, когда увидела, что домой я пришел не один, а в сопровождении охранника Вовы. Отличное имя для куска мышц, вес которого перевалил за сотню. Милый парень, должен сказать, представляется, деля свое имя на две независимые части: «Во», – затем существенная пауза и дальше: «Ва». Это вызывает неподдельное умиление, поэтому я разрешил телохранителю заночевать на диване в гостиной.

В ванной из зеркала на меня смотрят грустные глаза моего двойника. Не время для депрессивных дублей, думаю я и делаю дорогу кокаина. Да, вчера я свято верил в то, что следует проявлять заботу о собственном здоровье. Но так ведь бывает всегда, да? Мы каждый день убеждаем самих себя в чем-то лишь для того, чтобы эти убеждения нарушать и разрушать. Именно поэтому я пудрю носик хитрой пудрой, а только после умываю лицо, одновременно надраивая зубы. Уверен, многие сильные мира сего начинают день идентично.

На кухне Вова уже приготовил некое подобие омлета, которое мы и едим. Я спрашиваю:

– Как спалось?

В ответ раздается суровое мычание. Ненавижу, когда люди пытаются говорить с набитым ртом. Об этом я напоминаю Вове, а тот, проглотив, извиняется:

– Прошу прощения, Александр Евгеньевич, – и объясняет: армейская привычка.

Никогда, кстати, не приходилось служить в армии. Создается впечатление, что в вооруженных силах Российской Федерации намеренно превращают молодых людей в обезьян. Громадный зоопарк стоит на страже моего сна и блюдет неприкосновенность границ.

Говорю:

– Так как спалось-то?

– Хорошо, спасибо, – отвечает Вова и дальше: думал, что придется ночевать, как обычно, в машине.

О работе телохранителей почему-то принято судить по известному фильму с Уитни Хьюстон и Кевином Костнером, где они очень много тусовались, занимались сексом и, в целом, неплохо проводили время. Мой же охранник годен лишь для того, чтобы убить кого-нибудь или, в крайнем случае, сыграть партию в подкидного дурака. Но он постоянно должен находиться рядом, следить за территорией, быть всегда готовым применить оружие, спасти меня ценой своей жизни. Именно за это он получает приличную почасовую оплату.

Я ем и думаю, что лучше: разговаривать за завтраком с Вовой или слушать аутотренинги Татьяны каждое утро. Однозначного ответа нет. Одно хорошо: мой телохранитель не задает глупых вопросов, так как он вообще предпочитает молчать. Думаю, скоро я начну шутить над ним, неожиданно цитируя Гете в публичных местах.

Но Никифорыч порекомендовал мне не выходить на улицу без крайней надобности, в целях собственной же безопасности. Кто знает, когда будет нанесен следующий удар карлика. А в том, что этот удар придется именно по мою душу, Никифорыч не сомневается.

Он объяснял это так:

– Тебя преследует тот, кто убил Геринга и, возможно, Аркашу – сомнений быть не может, хотя доказательства у нас пока лишь косвенные, но это вопрос времени. Тебе присылает письма с угрозами некто «Гном», то же самое написано кровью Геринга на его идиотской башне. Вопросы есть?

У Сергея был вопрос, но он долго не мог его сформулировать. И наконец:

– В чем связь?

Я соглашался с ним. Действительно, что нас всех объединяет? Пусть мы хорошо знакомы, многое вместе прошли, но ведь не это послужило для маньяка двигающим фактором.

Никифорыч же высказывал свою точку зрения:

– Думаю, это кто-то из нашего окружения. Иначе охранник Геринга не открыл бы ему так просто дверь, да и Аркаша, похоже, не очень сопротивлялся убийце.

Жуткие слова я услышал, должен признаться. Эта мысль надолго ввела нас всех в ступор. Там, сидя в машине около дома Льва Соломоновича, мы в голове перебирали всех потенциальных претендентов на роль карлика, но таковых не было.

– Нелепица какая-то, – говорил Сергей, почесывая лысину. – Я не припомню ни одного карлика среди своих знакомых, а тем более – среди знакомых Геринга или Аркаши.