Еще до того, как спустя три часа после съемок (примерно столько занимала поездка на машине с натуры в город) Норт просмотрел в Лондоне привезенную из Сассекса пленку, ему было уже ясно: фильм получился экстраординарный. Свидетельством тому были холодившие шею и лопатки мурашки, возникавшие каждый раз, когда Дэзи верхом на огромном жеребце стремительно приближалась к камере, и он предвкушал лирический момент — вот она натягивает поводья, чтобы осадить коня, и спрыгивает на землю, заливаясь счастливым смехом. Давно, много лет, не испытывал он этого трогательного ощущения, лучше всяких слов говорившего ему, что на сей раз он попал в самую точку.

Тайна, постоянно волновавшая его, непознаваемая тайна человеческого лица с его способностью передавать всю гамму сложнейших переживаний воплощалась с необычайной силой в облике Дэзи, запечатленной на пленке. Просматривая в Лондоне отснятый материал, Норт окончательно убедился в правильности выбора. Почему, спрашивал он себя, мне никогда раньше не приходила в голову мысль снимать Дэзи? Наслаждаясь, он в то же время не мог не испытывать определенной досады, но восторг, вызванный созерцанием ее совершенства, все же перевешивал все остальные эмоции.

Из Сассекса — на машинах, самолетах и поездах — Мэри-Лу, сама безотказная, как машина, переместила всю группу на север — в Пиблшир, в Шотландию. Там располагался очередной замок, носивший название Тракуэр-хаус и резко отличавшийся от суровой в своей неприступности Херстмонсовской цитадели. Все сооружение вырастало вокруг простой каменной башни, возведенной в середине XIII столетия. Ко времени правления Карла I замок приобрел вид высокой постройки бледно-серого камня, с длинными решетчатыми железными воротами, которые раз и навсегда заперли владельцы замка — до поры… пока королем Англии не станет один из Стюартов. Неприступными они оставались и для Фредерика Гордона Норта. Впрочем, отпирать их не требовалось, поскольку прямо перед ними — а значит, запертые ворота попадали в кадр — находилась та самая усыпанная цветами поляна, где Дэзи и актеру, игравшему очередного лорда, предстояло лакомиться во время пикника земляникой.

Дэзи надлежало появляться в платье от Джин Лондон, сшитом из редкостной ткани, что была в моде в Викторианскую эпоху. Парикмахеру удалось убрать ее волосы со лба, подняв тяжелую массу светлых прядей наверх и позволив им свободно рассыпаться по спине.

— А вот здесь, — определил Норт, как только увидел Тракуэр-хаус, — никакого вертолета! Воздушные струи от пропеллера — и заколышется трава, поникнут цветы. Остается только один способ, чтобы выстроить и получить нужный кадр. — И, обернувшись к Мэри-Лу, заключил: — Достаньте мне «Ховеркрафт».

— Да что это за птица такая? — имел неосторожность осведомиться Винго.

— Мэри-Лу, — отрывисто бросил Норт, — «Ховеркрафт» сюда!

— Такой же, как те, что летают через Ла-Манш, или еще меньше? — бесстрастно осведомилась невозмутимая Мэри-Лу.

— Самый маленький самолет, какой только есть на свете, ясно? Эта штука передвигается на воздушной подушке, держась всего в нескольких метрах над водой, если это пролив, — а невеждам вроде тебя, Винго, не мешало бы послушать! — то возникнет иллюзия, что мы легче воздуха. Я хочу, чтобы во всей этой сцене ощущалось трепетание легких крыльев бабочки. Не птицы, не пчелы, а именно бабочки… дрожащей в воздухе, нет, парящей бабочки… Ясно?

— А за счет чего эта штука держится в воздухе? — с подозрением поинтересовался Винго.

— Держи глаза распахнутыми. Тогда, может, увидишь, — отрезал Норт.

Едва Мэри-Лу, определенно довольная собой, молча удалилась, чтобы появиться с «Ховеркрафтом», как того требовал босс, Норт в расчете на то, что его услышат Винго и Дэзи, громко произнес:

— Черт бы побрал эту дуру!

— За что ты ее так? — запротестовала Дэзи. — Она просто старается — и все.

— Да-а… Но к чему этот невозмутимый выпендреж?

— Ты несправедлив. Она делает свое дело.

— Послушай, Дэзи, сделай одолжение: постарайся не лечить меня от предвзятости, хорошо?

Когда Патрик Шеннон заключал сделку, он старался взглянуть на нее глазами обоих партнеров. Что касается его самого, то он всегда точно знал, чего добивается, но вот мотивы другой стороны, причины, по которым она пошла на соглашение, были для него захватывающе интересны. Шеннон понимал, что ему не угадать, что именно побудило Дэзи Валенскую, богатую молодую женщину, принятую в лучшем обществе, работавшую исключительно ради того, чтобы не умереть со скуки, и, по ее словам, не желавшую известности ни при каких условиях, вдруг ни с того ни с сего согласиться стать главным действующим лицом в рекламной кампании «Элстри». «Причины личного характера», — так ответила Дэзи на его вопрос. Но что это за причины? Зачем понадобился ей этот миллион долларов на ближайшие три года? Если она на самом деле та, за кого он ее принимает, — а думать иначе у него не было оснований, — то концы с концами тут явно не сходятся.

Уже несколько месяцев он то и дело возвращался к этому вопросу, курсируя в интересах корпорации в Калифорнию, где промотался несколько недель, затем дважды в Токио и один раз во Францию. Этот зияющий пробел в понимании случившегося беспокоил его постоянно. Он смутно подозревал, что угодил в какую-то ловушку и вокруг него творятся вещи, над которыми он, Шеннон, не властен, но замотанность, неизбежно порождаемая управлением гигантским конгломератом, не давала ему возможности заняться разрешением мучившей его загадки.

К сожалению, Шеннон не имел доверенного лица из числа заместителей, с кем мог бы обсудить это не вполне обычное дело, да и не такой он был человек, чтобы делиться своими сомнениями с другими людьми. В корпорации его слово являлось законом: став его подчиненным, человек обязан был смириться с тем, что босс в любую секунду может влезть в дела, относящиеся к кругу его обязанностей, а коли ему не нравилось — искать себе другую работу. Но зато никому из подчиненных не приходилось беспокоиться, что кто-то из любимчиков нашепчет что-нибудь негативное их патрону и перессорит его с ними. Таких любимчиков-интриганов у Шеннона просто не было, а проблемы, трудности, напряженные ситуации, череда ударов и контрударов, составляющие сердцевину корпоративной жизни, — все это доставляло Шеннону одну только радость, делиться которой он ни с кем не собирался. Однако он просто ненавидел работать в состоянии неопределенности и теперь, просматривая составленное Кэндис Блюм пухлое досье с отзывами прессы на рекламные выступления Дэзи, где хранились все данные ею интервью и появившиеся в газетах и журналах фото, Шеннон твердо решил немедленно вылететь в Англию, чтобы на месте прояснить для себя все.

Пока «Даймлер» катил его из аэропорта Хитроу в «Бас», где остановился Норт со всей компанией на время съемок последнего, третьего, ролика в замке Беркли, Шеннон раздумывал над тем, что, похоже, он действительно придает исключительное значение проблеме, стоящей перед компанией «Элстри». Еще ни разу он лично не выезжал на место съемок. До сих пор он просто платил людям, чтобы они делали рекламу хорошо, и платил достаточно.

«Когда же это со мной началось?» — спрашивал он себя. Когда это «Элстри» перестала быть всего лишь тревожной позицией в балансовом отчете его суперконцерна и превратилась во что-то почти личное?

— Не заезжайте в гостиницу, — бросил он шоферу, и они отправились прямиком к месту съемки. — Где тут снимают рекламу? — обратился Шеннон к человеку, продававшему у замка входные билеты.

Тот высунулся из окошка кассы, примостившейся подле сторожевой башни серого камня.

— Скорей всего вы найдете их в «Боулинг Элли», сэр.

— Не могли бы вы показать, где это находится, и я…

— Надо пройти через весь замок, сэр… Послушай, Милдред, посиди в кассе, пока я проведу джентльмена в «Боулинг Элли».

По его тону чувствовалось, что он с удовольствием поразмялся бы и взглянул, что на самом деле происходит в «Боулинг Элли».