Рэм обернулся, чтобы полюбоваться своим домом.

Впечатления, подобные тем, что он испытывал, глядя на Вудхилл, но значительно более сильные, Рэм вынес из своей недавней деловой поездки в Германию.

Там он был приглашен в гости в старинный баварский замок, которым владел его партнер по бизнесу. В этом замке сменилось двадцать два поколения старинного рода, существовавшего невзирая на войны, эпидемии и другие исторические потрясения.

Сидя за ленчем со своими любезными хозяевами, Рэм обратил внимание на проезжавших верхом в сопровождении грума по противоположной стороне лужайки перед домом двух девочек лет одиннадцати и тринадцати.

— Наши дочери, — указал в сторону окна барон, не сумевший скрыть своей гордости за этим небрежным жестом, и продолжил объяснять Рэму, почему ни один человек из списка номер один Альманаха Гота не может сочетаться браком с особой, не включенной в перечни номер один и два, не утратив при этом своих королевских прерогатив. Этот экскурс мало занимал Рэма, но перед его мысленным взором навсегда остались образы мимолетно увиденных им девочек, таких чистых и невинных, будто они только что сошли со старинного гобелена.

К сожалению, он не мог жениться на какой-нибудь немецкой девушке. Этот вопрос не подлежал обсуждению. Не имело никакого значения, насколько хорошо она воспитана и бегло говорит по-английски, к какому древнему германскому роду принадлежит и сколь высоки все ее остальные достоинства: в Англии на нее все равно смотрели бы как на иностранку. Даже сам он, князь Джордж Эдвард Вудхилл Валенский, прямой потомок Рюрика, по-прежнему считался «каким-то иностранишкой» в представлении всего этого нетитулованного дворянства.

Рэм пожал плечами и продолжил прогулку. Он без всякого возмущения констатировал тот непреложный факт, что ему с его недостаточно укорененным английским происхождением ни в коем случае нельзя брать в жены неангличанку. По его мнению, даже королеве Виктории так и не удалось избавиться от пятна, появившегося на ее репутации в связи с национальностью принца Альберта, немца по происхождению.

Пока Рэм угрюмо разбирал в уме достоинства некоторых, наиболее заслуживающих внимания посемнадцатилетних красавиц, ему неожиданно пришло в голову, что следовало бы обратить свой взор на семнадцатилетних девушек. Восемнадцать лет — слишком сложный, слишком своевольный, упрямый и эгоистичный возраст. К восемнадцати годам девушка уже испорчена, решил Рэм, сорвав веточку с молодого дуба и невидящим взглядом разглядывая начавшие набухать почки.

Сара Фейн. Это имя всплыло в его памяти, и через минуту он уже вспомнил, как за деловым завтраком на прошлой неделе лорд Джон Фейн что-то говорил ему о своей дочери. Тогда он не обратил на это внимания и сейчас вспомнил лишь о собственном удивлении по поводу того, что эта тема возникала в их тогдашней беседе. Кажется, прошло совсем немного времени с той поры, когда он впервые увидел ее, тогда еще четырнадцатилетнюю девочку. Он тогда проводил уик-энд в имении лорда Джона в Йоркшире.

Неужели с тех пор прошло уже три года? Его память сохранила воспоминание об этой высокой, скромной и молчаливой девочке с ясными голубыми глазами и длинными распущенными светлыми волосами, постоянно падавшими ей на лицо. В ней было нечто воздушное, и она не сутулилась, подобно многим подросткам, чтобы казаться менее заметной. Напротив, она хорошо держалась, твердо вышагивая по вересковой пустоши в имении отца вслед за охотниками. Ладно, какие бы ни были у нее планы на новый лондонский сезон, он все равно не начнется раньше первой пятницы в мае, когда состоится закрытый просмотр в Королевской академии. Рэм решил повнимательнее присмотреться к Саре Фейн или, если быть совсем точным, к достопочтенной Саре Фейн, как принято в Англии именовать дочерей пэров. Вполне вероятно, что она станет еще одним его разочарованием и предпочтет работать фотомоделью или секретаршей при каком-либо важном лице, но тогда она ему приглянулась, и к тому же, по всем его расчетам, ей не должно было еще исполниться восемнадцать. Когда он вернется домой, ему следует внести ее в свою записную книжку, чтобы не забыть, что этот объект заслуживает внимания. В конце концов, ее дед был графом.

— Нет, Кики, все это мне не по душе. Как ты не можешь понять?

Дэзи подошла к окну и выглянула на улицу. В это раннее осеннее утро 1976 года Принс-стрит уже заполнили туристы. Было еще совсем тепло. Колдобины на мостовой, оставшиеся с прошлой зимы, стали вдвое больше прежнего и обещали стать еще глубже к будущей весне. Похоже, городские власти не спешили заделать асфальт, по-видимому, считая колдобины историческими достопримечательностями этих мест.

— Дэзи, попробуй взглянуть на это по-другому, — уговаривала ее Кики. — Представь, что ты делаешь им одолжение, надевая это их платье на их прием. Возможно, тебя в нем сфотографируют, а это — неплохая реклама для Робина Валериана.

— Я не доверяю всему этому, — упрямо повторила Дэзи.

— Но платье такое прелестное, — возразила Кики.

— Не о том речь. Я готова признать, что платье красиво, хотя и не в моем стиле. Полагаю, что ты не станешь спорить, что вся эта мешанина из шифона и перьев, один к одному срисованная с прошлогодней коллекции Сен-Лорана, больше подходит тридцатипятилетней женщине? Но я совсем не это имела в виду. У меня такое ощущение, что меня опутывают пусть золотой, но паутиной.

— О чем ты говоришь? Благодаря Ванессе в прошлом году тебе удалось получить два больших заказа, тот групповой портрет маслом трех девочек Шорт и еще один, двоих мальчиков Хемингуэй, который ты закончила на Рождество. Она сумела убедить тебя поднять на полтысячи долларов расценки за твои акварели, настояла на том, чтобы подарить тебе пару платьев, и приглашает на множество приемов. Против всего этого тебе нечего возразить. А что она получила взамен?

— А разве она должна была что-то получить? В этом-то все и дело, именно поэтому я ей не доверяю. Ванесса не из тех женщин, которые делают добро просто так, ради собственного удовольствия. Я знаю ее лучше тебя, а вот ты мне скажи, чего она от меня добивается?

— Ах… — Кики на мгновение утратила дар речи.

— Она что, видит во мне почетную гостью на своих приемах? Неужели ты думаешь, что этого для нее достаточно?

— А почему бы и нет? Вполне возможно, если она любит коллекционировать людей, а это на нее похоже.

— Брось, Кики, я вовсе не такая важная персона или необыкновенно обаятельная дама и все такое…

— Ты просто недооцениваешь себя, пора с этим кончать. Слушай, тебя почти не знают в нью-йоркском высшем обществе, поскольку всю неделю ты слишком занята на студии, а на уик-энд обычно уезжаешь работать над своими портретами. Таким образом, ты представляешь собой некую загадочную незнакомку, а это что-нибудь да значит для Ванессы.

Кики негодующе передернула плечами. Щедрость Ванессы по отношению к Дэзи представлялась ей вполне естественной. Ее всегда возмущало, что Дэзи не пользуется преимуществами своего знатного происхождения и не извлекает должной выгоды из своей красоты и княжеского титула, не желая вскочить на подножку поджидающего ее поезда со всеми американскими знаменитостями.

— Дэзи, ты обязана помнить, что ты вовсе не Золушка, а законная княжна, принцесса.

— А ты — романтическая особа, начитавшаяся сказок. Нет, беру свои слова назад. Ты — чудовищно циничная особа, стремящаяся заставить меня извлекать прибыль из моего происхождения. Но теперь даже Серж Оболенский не использует больше свой титул.

— Ну и пусть! Ему же не приходится торговать портретами детей лошадников. А все остальные Оболенские прекрасно пользуются своим происхождением и продолжают называть себя князьями и княгинями.

— Кики, ты не считаешь, что нам с тобой давно пора кончать носиться со всей этой княжеской мишурой и подумать о том, что мне следует взять с собой в Венецию? Ты не знаешь, какая погода бывает там в сентябре?