— О боже, твои друзья… что они подумают? — спросил Стах, вдруг вспомнив про Файерстоунов.

— Мэтти поднимет шум, как разгневанный отец из викторианской мелодрамы, а Марго будет волноваться, сгорать от любопытства и останется довольна. А может быть, они сегодня рано улеглись и даже не подозревают, что я еще не вернулась… Правда, это маловероятно. Часа в два Мэтти начнет подумывать, не обратиться ли в полицию, но не станет этого делать, боясь лишней огласки.

— Думаю, лучше дать им знать, что ты в полной безопасности.

— Но еще рано звонить, взгляни, солнце только встает.

— Я схожу и велю Жану позвонить в отель и сообщить, что с тобой все в полном порядке и что ты скоро вернейься. Не вставай.

Спустя считанные минуты он вернулся:

— Дело сделано. Теперь мы можем обсудить наши планы на жизнь и поискать, чем бы позавтракать.

— Планы?

— Да, нашего венчания. Как можно более скорого и без всякой лишней суеты или со всей возможной помпой, если ты этого хочешь. Главное — поскорее.

Франческа от удивления привстала с кипы попон, на которых лежала. Соски ее грудей еще ныли от поцелуев, соломинки торчали в распущенных волосах. Она изумленно уставилась на него — он смотрел на нее сверху с откровенной самоуверенностью.

— Замуж?

— У тебя есть другие предложения?

Он сел и обнял ее, прижав ее голову лбом к тому месту, где его загорелая шея переходила в бело-розовую кожу на груди. Она подняла голову и переспросила опять:

— Замуж?

Стах набросил ей на плечи попону, чтобы уберечь от утренней прохлады. Своими сильными, привыкшими повелевать руками он схватил ее за предплечья у самых подмышек и заговорил своим обычным низким голосом, в котором послышался грохот кавалерийской атаки:

— Я достаточно взрослый, чтобы понимать: подобное не случается дважды в жизни, В моем возрасте нет места наивности. Это любовь, и, черт побери, я, наверное, не речистый любовник. Я не нахожу нужных слов, чтобы высказать то, что чувствую, поскольку подобное происходит со мной впервые. Прежде мне не доводилось говорить настоящих слов любви, все, что я говорил раньше, было лишь словами обольщения…

— Зато мне довелось пересказать все самые лучшие слова, когда-либо написанные о любви, но я никогда не любила по-настоящему. Так что мы в равном положении, — медленно отозвалась Франческа, громко признавшись в том, что она никогда раньше не осмеливалась высказать вслух.

— Влюблялась ли ты раньше так, как сейчас? Можешь ли ты представить себе, что способна вновь испытать подобное еще с кем-либо? — требовательным тоном вопрошал Стах.

Франческа отрицательно покачала головой. Ей было бы проще отречься от всего, составлявшего до вчерашнего дня смысл ее жизни, нежели представить свое существование без Стаха, вдали от него.

— Но… разве нам не следует узнать друг друга получше? — спросила она и первая расхохоталась над банальностью своих слов.

— Узнать друг друга? О господи, а чем мы только что занимались здесь, на этом самом месте? Нет, мы должны объявить всем, что решили пожениться, и дело с концом. Франческа, соглашайся!

Романтическая натура Франчески возликовала. Она не ответила «да», но склонила свою царственную голову и преданно поцеловала его руку в знак любви и согласия. Она прослезилась, а он поцелуями осушил ее влажные глаза.

Встало солнце, и шум фермы внезапно дошел до их сознания.

— Тебе следует одеться, — по-мальчишески ухмыльнулся Стах.

— Одеться? У тебя есть какие-либо идеи на этот счет? — Франческа указала на груду скомканного шифона и шелковых цветов, валявшуюся на грязном полу конюшни. — Не говоря уже про это! — Она извлекла завалившуюся под попоны белую кружевную грацию, так называемую «веселую вдовушку», состоявшую из бюстгальтера без бретелек, ниже по торсу плотно облегавшую ее тонкую талию и продолжавшуюся до середины бедер, где крепились резинки для чулок.

— Мне бы следовало помочь тебе, но ты довольно быстро управилась сама.

— У каждого свои привычки, но это совсем другая история. Нет, Стах, я не могу надеть все это снова, — категорически заявила она. — Посмотри, у меня пальцы дрожат.

У обоих пробежал мороз по коже, когда они услыхали посвистывание приближавшегося к стойлу конюха.

— Сейчас я его прогоню отсюда, — прошептал Стах, стараясь не расхохотаться. — Пока что залезай обратно под попоны.

Франческа, хихикая, нырнула в груду тряпок. Окончательный переход от высокой романтики к фарсу состоялся в тот момент, когда она одним глазом заметила, как пони, стоявший в соседнем стойле, повернул голову в ее сторону и негодующе фыркнул, стараясь — ей пришла в голову такая дикая мысль — оповестить всю конюшню о том, чем они тут занимаются.

Вскоре вновь появился Стах с кучей одежды в руках.

— Я заключил сделку с тем парнем, — сказал он, вручая ей хорошо вычищенные старые скаковые сапоги, потрепанную синюю рубашку и поношенные бриджи. — Он примерно твоих габаритов и, надеюсь, сегодня утром принимал ванну, но за последнее ручаться не могу.

Пока Франческа облачалась в мужскую одежду, к счастью, чистую и всего на два размера больше, чем требовалось, Стах принес из машины ее бальную сумочку. Она взглянула в зеркальце пудреницы и убедилась, что на лице не осталось и следа вечернего макияжа, но решила не обновлять его. Франческе понравилась ее местами поцарапанная, покрасневшая кожа, посиневшие губы, незнакомые взволнованные глаза.

— Мне нужен ремень, — заявила она.

Стах покопался в сбруе, развешанной на стене.

— Мартингал слишком длинный. Уздечка? Нет, она не подойдет, а цепка тем более. Я бы дал тебе свой повод, если бы сумел его найти, но, боюсь, он короток. Вот это будет в самый раз. — И он вручил ей длинную, сложенную вдвое полоску материи.

— Что это такое?

— Бандаж для хвоста. Им подвязывают хвост пони, чтобы он не наматывался на клюшки при игре в поло.

— И кто сказал, что романтики больше не существует? — спросила она.

— Скажи им, что это — рука провидения.

Франческа рассмеялась прямо в лицо совершенно ошалевшему Мэтти.

— Ты обязательно забеременеешь! — взорвался агент. — У тебя нет никаких разумных оправданий. Ты бросаешь блестящую карьеру, чтобы выскочить замуж за невесть откуда взявшегося русского игрока в поло, и, мать твою, радуешься, будто увидела, как десять тысяч дьяволят танцуют на конце иглы.

Франческа легко обнаружила брешь в его логических построениях.

— Мэтти, как ты считаешь, сколько лет человек способен удерживаться на гребне? Сколько сумасшедших, испепеляющих лет, Мэтти? Я в первый раз влюбилась в настоящего, живого мужчину, так порадуйся за меня! — потребовала она со счастливой улыбкой. — Мы хотим иметь все, Мэтти, все-все, и немедленно. Почему ты отказываешь нам в этом праве? Назови хоть одну причину, которая имела бы хоть какое-то значение пусть даже через десять лет, — вызывающе добавила она.

— Отлично, я счастлив, я вне себя от радости! Моя лучшая клиентка, которая мне почти как дочь, собирается замуж за какого-то субъекта, с которым лишь вчера впервые встретилась. Разве можно изобрести лучший повод для того, чтобы почувствовать себя счастливым?! И что она мне отвечает, когда я спрашиваю, зачем такая спешка, почему нельзя вернуться домой и сначала сняться в «Робин Гуде», а потом уже выходить замуж? Что она заявляет, когда я говорю, что никто не собирается отговаривать ее от свадьбы с князем, но, может быть, ей стоит немного подождать, чтобы узнать его получше?

— Я говорю, — задумчиво ответила Франческа, — что сердцем чувствую свою правоту. Я заявляю, что еще никогда ни в чем не была настолько убеждена, как в этом, что я ждала его всю жизнь и теперь, когда наконец встретила, ни за что не покину его.

Марго уловила в голосе Франчески ту ноту, которая подсказала ей, что девушка права и то, что она затеяла, не терпит задержек и отлагательств.

Мэтти поднял руки вверх:

— Я сдаюсь, у меня нет никаких шансов. Хорошо, поступай как знаешь, а я дам телеграмму на студию. Они, конечно, подадут в суд и выиграют дело. Я чувствовал, что нам не стоит ехать в Европу. Она лишает людей разума.