— Итак, вы озабочены влиянием Преждевсегошников на бизнес?

Хебстер с удивлением взглянул на своего собеседника.

— Нет, я не читаю ваши мысли, — засмеялся Браганза, показав желтые от табака зубы, и махнул в сторону окна рядом с письменным столом. — Я заметил, как вы немного вздрогнули, увидев тот табачный магазинчик. А потом смотрели на него целых две минуты. Я знаю, о чем вы думали.

— Вы очень наблюдательны, — холодно заметил Хебстер.

Офицер ССК отрицательно затряс головой:

— Нет-нет. Наблюдательность здесь совершенно ни при чем. Я догадался, о чем вы думаете, потому что сижу здесь, день за днем смотрю на эту лавчонку и думаю точно то же самое. «Браганза, — говорю я себе, — это конец твоей работе. Это конец просвещенному мировому правительству. Вон там, в витрине табачного киоска».

Несколько секунд он взирал на свой заваленный всяким хламом стол.

Хебстер инстинктивно насторожился: в воздухе запахло торговлей. Он понял, что этот человек занят непривычным делом — подыскивает тему, чтобы начать разговор. Хебстер ощутил в животе холодок страха. Зачем высокопоставленному должностному лицу ССК, чья власть была почти что выше закона и уж наверняка больше, чем у правительств, пытаться с ним торговаться?

Учитывая репутацию человека, привыкшего задавать вопросы с помощью завязанного конца резинового шланга, Браганза был слишком уж обходителен, чересчур разговорчив, непомерно дружелюбен. Хебстер чувствовал себя как пойманная мышь, которой кошка вдруг начинает жаловаться на соседскую собаку.

— Хебстер, ответьте, пожалуйста: каковы ваши цели?

— Прошу прощения?

— Чего вы хотите от жизни? Какие планы строите днем, о чем мечтаете по ночам? Йост любит девочек и желает получить их как можно больше. Фунатти — человек семейный, пятеро детей; он доволен своей работой, потому что его работа достаточно надежна и обеспечивает всякие там пенсии и страховки.

Браганза опустил голову и начал медленно, размеренно вышагивать перед столом.

— Ну, я немного другой человек. Не то чтобы мне не нравилось быть знаменитым полицейским. Я ценю, разумеется, регулярность, с какой финансовое ведомство платит мне жалованье; и в этом городе найдется очень немного женщин, которые могли бы сказать, будто, узнав об их благосклонности, я их с презрением отверг. Однако есть одна вещь, за которую я был бы готов отдать свою жизнь. Это Объединенное Человечество. Был бы готов отдать свою жизнь? Если говорить о кровяном давлении или шумах в сердце, то можете не сомневаться: я уже это сделал. «Браганза, — говорю я себе, — ты чертовски везучий остолоп! Ты работаешь на первое мировое правительство в истории человечества. А это кое-что значит».

Он остановился перед Хебстером и раскинул руки. Расстегнутый китель разошелся и обнажил черные густые волосы на груди.

— Вот он я. Вот, в сущности, все, что можно сказать о Браганзе. Если мы собираемся говорить серьезно, мне нужно столько же знать и о вас. Я спрашиваю: каковы ваши цели?

Президент компании «Хебстер секьюритиз, инкорпорэйтед» облизнул губы.

— Боюсь, что я даже еще менее сложен.

— Ничего, — подбодрил его собеседник. — Расскажите об этом так, как вам больше нравится.

— Можно сказать, что прежде всего я бизнесмен. Главным образом я заинтересован в том, чтобы стать еще лучшим бизнесменом, то есть более крупным. Другими словами, я хочу стать богаче, чем сейчас.

Браганза пристально посмотрел на него:

— И все?

— Все? Разве вы никогда не слышали, как говорят: «Деньги — еще не все». Вот только назовите мне, чего деньги не могут купить?

— Они не могут купить меня.

Хебстер холодно оглядел хозяина кабинета.

— Затрудняюсь сказать, насколько велик спрос на подобный предмет потребления. Я покупаю то, что мне необходимо, иногда делая исключение, чтобы доставить себе удовольствие.

— Вы мне не нравитесь, — голос Браганзы стал грубым и неприятным. — Мне никогда не нравились люди вашего типа, так что нет нужды быть вежливым. Я, пожалуй, даже и стараться не буду. Я вам прямо скажу: я думаю, вы засранец.

Хебстер встал:

— В таком случае я полагаю, что должен поблагодарить вас за…

— Сядьте! Вас сюда пригласили по делу. Я в этом смысла не вижу, но сделаем все, как положено. Садитесь.

Хебстер сел. Он нехотя размышлял, получал ли Браганза хотя бы половину той зарплаты, какую он платил Грете Сейденхайм. Разумеется, Грета обладала многочисленными и разнообразными талантами и выполняла несколько отдельных и полезных работ. Нет, после вычета налогов и пенсионных взносов Браганза вряд ли получал даже треть Гретиного жалованья.

Он заметил, что ему протягивают газету, и взял ее. Браганза хмыкнул, снова залез за свой письменный стол и повернулся в крутящемся кресле к окну.

Это был недельной давности номер «Вечернего гуманитария». Еще когда Хебстер просматривал газету в прошлый раз, он отметил, что она уже перестала быть «рупором немногочисленного меньшинства, у которого есть свой отчетливый голос» и приобрела вид солидного издания. Даже если тираж, указанный в левом верхнем углу, поделить на два, то все равно у них должно быть не менее трех миллионов читателей. В правом верхнем углу в красной рамке располагался призыв к правоверным: «Читайте "Вечерний гуманитарий"!» Зеленая полоса через всю верхнюю часть первой страницы сообщала, что «Люди говорят дело, Первачи плетут околесицу!» Но самое важное находилось в центре полосы. Карикатура.

Полдюжины Первачей с длинными спутанными бородами, кретинскими улыбками и высунутыми языками сидят в рахитичной повозке. Они держат вожжи, прикрепленные к группе тянущих эту тележку дородных мужчин, которые одеты — весьма скромно — во фраки и цилиндры. Самый жирный и омерзительный из них держит в зубах бумажку с надписью «бешеные деньги», а сам джентльмен помечен «Алгернон Хебстер». Колеса повозки давят и крушат различные предметы, как-то: забранную в рамку надпись «Родной дом» вместе с куском стены, опрятного подростка в форме бойскаута, обтекаемой формы локомотив и прекрасную молодую женщину с ревущим младенцем на руках.

Карикатура ядовито вопрошала: «Хозяева Мироздания или рабы?»

— Эта газетка, похоже, превратилась в довольно грязный скандальный листок, — пробормотал вслух Хебстер. — Не удивлюсь, если узнаю, что она приносит доход.

— Я так понимаю, — сказал Браганза, не поворачиваясь и не отрываясь от созерцания улицы, — что в последние месяцы вы ее читали не очень регулярно?

— Счастлив сообщить, что нет.

— И зря.

Хебстер с удивлением уставился на спутанные пряди черных волос:

— Почему?

— Потому что она превратилась в исключительно грязный И чрезвычайно доходный скандальный листок. И вы — ее главный скандал. — Браганза засмеялся. — Видите ли, эти люди считают связи с Первачами скорее грехом, нежели преступлением. И в соответствии с этой моралью вы для них чуть ли не сам сатана!

На секунду зажмурившись, Хебстер попытался понять людей, которые считали такую красивую и услаждающую душу категорию, как прибыль, чем-то грязным и отвратительным, словно копошащиеся личинки. Он вздохнул:

— Мне самому всегда казалось, что преждевсевизм — просто религия.

Видимо, это задело сотрудника ССК за живое. Браганза резко повернулся и возбужденно указал на Хебстера двумя пальцами:

— И вы совершенно правы, скажу я вам! Это переходит всякие границы — несовместимые и враждебные концепции сливаются воедино. Осознанное, бездумное отрицание в высшей степени болезненного факта: где-то еще во Вселенной существует разум, превосходящий наш собственный. И это отрицание набирает силу с каждым днем, по мере того как мы оказываемся не в состоянии вступить в контакт с Пришельцами. Если для человечества нет достойного места в галактической цивилизации — а это представляется очевидным, — ну что ж, говорят люди, подобные Вандермееру Демпси, тогда давайте, по крайней мере, сохраним наше самоуважение. Давайте сплотимся и будем наслаждаться тем, что несомненно принадлежит человечеству. Через несколько десятилетий всю людскую расу засосет в этот дурной вакуум.