— Вполне, — уверил нас Великий Актер, повернув к нам свою львиную голову. — Я посвятил годы изучению роли. Роль Гамлета на протяжении столетий толковалась совершенно ошибочно.

Мы потрясенно молчали.

— До сей поры актеры, — продолжал Великий Актер, — или скорее, я бы сказал, так называемые актеры — я имею в виду всех, кто пытался выступать на сцене до меня, — представляли Гамлета совершенно неправильно. Они представляли Гамлета одетым в черный бархат!

— Да-да, — закивали мы. — В черный бархат!

— Красиво. Да только совершенно абсурдно, — усмехнулся Великий Актер, доставая два-три массивных фолианта с книжной полки. — Вы когда-нибудь изучали елизаветинскую эпоху?

— Какую? — робко переспросили мы.

— Елизаветинскую.

Мы сохраняли молчание.

— А дошекспировскую трагедию?

Мы покачали головой.

— А если бы изучали, то знали бы, что Гамлет в черном бархате — это абсурд. Во времена Шекспира — я мог бы доказать вам это в считанные мгновенья, будь вы достаточно умны, чтобы понять, — не существовало такой вещи, как черный бархат. Просто не существовало.

— В таком случае, — спросили мы, заинтригованные, озадаченные и взволнованные, — как же выпредставляете Гамлета?

— В коричневомбархате, — проговорил Великий Актер.

— Боже правый! — воскликнули мы. — Да это же революция!

— Так и есть. И это лишь часть моей концепции. Главное: как я представляю то, что можно было бы назвать психологией Гамлета.

— Психологией, — повторили мы.

— Именно, — резюмировал Великий Актер. — Психологией. Чтобы сделать Гамлета понятнее, я хочу показать его как человека, согбенного тяжкой ношей. Его терзает Weltschmerz. [9]Он несет на себе весь груз Zeitgeist. [10]В сущности, его гнетет вечное отрицание.

— Вы хотите сказать, — мы постарались произнести это по возможности бодро, — что на его голову свалилось как-то многовато всего?

— Его воля, — продолжал Великий Актер, не обращая внимания на нашу реплику, — парализована. Он пытается двигаться в одну сторону, а его бросает в другую. Он то падает в бездну, то воспаряет к облакам. Ищет опору и не находит ее.

— Изумительно! — воскликнули мы. — Но разве такая трактовка не потребует большого количества машинерии?

— Машинерия! — Великий Актер разразился львиным смехом. — Машинерия мысли! Механика силы духа! Магнетизм…

— А-а… — сказали мы. — Электричество.

— Вовсе нет! Вы не понимаете. Все зависит от моей игры. Возьмем, например, знаменитый монолог. Вы его слышали?

— Быть или не быть… — начали мы.

— Стоп! — воскликнул Великий Актер. — Подумайте! Это МОНОЛОГ. В этом ключ! Гамлет произносит его про себя. В моей интерпретации вслух не звучит ни единого слова. Все происходит в абсолютной тишине.

— Но как же вам это удается?

— Единственно с помощью мимики.

Великие небеса! Разве такое возможно? Мы всмотрелись в лицо Великого Актера и вдруг с ужасом осознали: он на это способен.

— Я выхожу к публике, вот так, — продолжал Великий Актер, — и начинаю монолог мимически. Следите за моим лицом, пожалуйста.

С этими словами Великий Актер горделиво выпрямился, скрестил руки на груди, а на лице его в эти мгновения сменяли друг друга — нет, скорее сметали! — порывы волнений, возбуждения, тщетной надежды, сомнения и отчаяния.

— Волшебно! — с придыханием проговорили мы.

— Шекспировские строки, — проговорил Великий Актер, и лицо его вновь приобрело обычное спокойное выражение, — не нужны — во всяком случае, когда на сцене я. Они не более чем сценические ремарки. И я опускаю их. Это происходит снова и снова. Возьмем, к примеру, знакомую всем сцену, где Гамлет держит в руке череп. Шекспир здесь предлагает слова: «Увы, бедный Йорик. Я знал его…»

— Да-да, — невольно перебили мы, — «…человек бесконечно остроумный…»

— Ваша интонация ужасна, — проговорил Великий Актер. — Но послушайте! В моем прочтении я вообще не использую слова. Я просто очень медленно несу череп в руке через всю сцену. Затем прислоняюсь к порталу, по-прежнему держа череп в руках, и молча взираю на него.

— Великолепно… — проговорили мы.

— Затем я очень выразительно прохожу в противоположный конец сцены и сажусь на простую деревянную скамью, где и остаюсь некоторое время, по-прежнему всматриваясь в череп.

— Потрясающе!

— Потом я отступаю в глубь сцены и ложусь на живот, все так же держа череп перед глазами. Побыв в этом положении некоторое время, я медленно ползу вперед, движениями ног и живота, успевая поведать всю грустную историю Йорика. Наконец я поворачиваюсь к публике спиной, не выпуская черепа из рук, и конвульсивными движениями спины передаю всю страстную скорбь Гамлета по утраченному другу.

— Да это не просто революция! — воскликнули мы. — Это откровение!

— И то, и другое, — кивнул Великий Актер.

— И значимость откровения в том, — продолжали мы, — что Шекспир вам практически и не нужен!

— Совершенно верно, не нужен. Я гораздо лучше справляюсь без него. Шекспир меня сковывает. То, что я пытаюсь передать, это вовсе не Шекспир, это нечто более значимое, я бы сказал — величественное. — Великий Актер взял паузу, и мы застыли в ожидании, воздев в воздух карандаш. Затем, восторженно подняв глаза, он прошептал: — Мое «Я».

Произнеся это, Великий Актер замер в неподвижности. Потрясенные, мы мягко опустились на четвереньки и тихо поползли к двери, а потом и вниз по лестнице, зажав в зубах блокнот.

Мы имели счастье интервьюировать Великого Ученого среди реторт и пробирок его физической лаборатории. Войдя, мы обнаружили, что Великий Ученый стоит к нам спиной. С характерной для него скромностью он постоял так некоторое время после нашего прихода. Даже когда Ученый наконец повернулся и заметил нас, лицо его оставалось бесстрастным.

Он словно смотрел на нас и в то же время не видел нас, если такое возможно. Ну, во всяком случае, не хотел видеть.

Мы протянули визитную карточку.

Ученый взял ее, прочел, бросил карточку в сосуд с фосфорной кислотой и, удовлетворенно кивнув, вернулся к работе.

Некоторое время мы сидели подле него. «Вот перед нами человек, — подумали мы про себя (мы всегда думаем про себя, когда на нас не обращают внимания), — а точнее, спина человека (мы сверились со справкой, которой снабдил нас редактор), революционизировавшая концепцию атомной динамики куда больше, чем спина любого другого».

Наконец Великий Ученый повернулся к нам со вздохом, в котором мы уловили утомление. Видимо, подумали мы, что-то его утомило.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался Великий Ученый.

— Профессор! — ответили мы. — Мы посетили вас, дабы удовлетворить желание наших читателей… — Великий Ученый кивнул, — …узнать новости о ваших исследованиях и открытиях (мы сверились со справкой) в области радиоактивных эманаций, которые на сегодняшний день (мы еще раз заглянули в справку) у всех на устах.

Профессор поднял руку, словно хотел ощупать нас.

— Я бы скорее сказал — гелиорадиоактивные, — негромко проговорил он.

— И мы бы скорее сказали именно так, — согласились мы.

— В конце концов, — заметил Великий Ученый, — гелий по своим свойствам весьма близок к радию. Так же обстоят дела, — задумчиво добавил он, — с тором и бором.

— Даже с бором! — радостно воскликнули мы и принялись быстро писать в блокноте, мысленно воображая заголовок: «Бор разделяет свойства тора».

— Так что же вы хотите узнать? — поинтересовался Великий Ученый.

— Профессор! — ответили мы. — Наш журнал хотел бы получить простое, ясное и доходчивое объяснение важности радия, которое поймут даже наши постоянные читатели. Нам известно, что вы более чем кто бы то ни было одарены кристальностью мышления… — Великий Ученый кивнул, — …и что вы способны выразить свою мысль в гораздо более доступной форме, чем любые два профессора, вместе взятые.