— Чарити, что случилось?
— Ничего. Пустяки. — Она натужно улыбнулась мужу, надеясь отвлечь его. — Я спустилась, чтобы ответить на приглашения… но, должно быть, зря не полежала подольше. У меня вдруг закружилась голова…
— Чарити, посмотри на меня. — Но прошло долгое мгновение, прежде чем она сдалась и подняла на него взгляд; Темная тревога и страх были в этих ясных золотисто-карих глазах. Рейн оторвался от глаз жены, бросил взгляд на гору приглашений и понял, что необходимо как-то развеять ее страхи, причем немедленно. — Скажи мне, в чем дело?
— Рейн, я… я не могу идти в гости к этим людям… зная, что у них сразу же начнут происходить всякие кошмарные вещи.
Он смотрел в глаза жены, видел в них любовь к нему, томящуюся в темнице предрассудка, и понимал, что необходимо эту любовь освободить. Надо переломить заблуждение жены, отвлечь ее. Ему был известен только один способ. Он подхватил ее на руки и понес по коридору к лестнице. И чем сильнее она сопротивлялась, тем больше крепла его решимость. Проклятые суеверия! Он вытравит из нее эту глупость, вытравит своей любовью!
— Рейн, прошу тебя…
Но он уже ничего не слышал и вряд ли был способен к переговорам. Он открыл дверь спальни пинком, приказал перепуганной горничной выйти, свалил жену на кровать и встал над ней, уперев руки в бока, темный, яростный и… полный желания. Новый страх и, как ни странно, возбуждение охватили ее, мороз пробежал по позвоночнику. Неужели то же самое чувствовали лондонские дамы при виде ее мужа?
— Раздевайся, ангел мой, — приказал он. Голос его звучал угрожающе. Недобрая и хищная улыбка исказила его черты, когда он увидел, что жена от изумления раскрыла рот. — Я желаю полюбоваться твоей бледной английской кожей и обнять тебя своими смуглыми руками. Я хочу ощутить твое мягкое прохладное тело под напором моего тропического пыла.
Однако она медлила, и тогда он подтащил ее к краю кровати и принялся стаскивать с плеч легкий спенсер, теребить шнуровку шелкового платья. Перепугавшись, что вот сейчас придет конец ее небесно-голубому платью, она поспешила помочь ему, и скоро он уже снимал платье, а затем вышитую нижнюю сорочку с ее дрожащих плеч. Она стояла перед ним в одних чулках. Он взял ее руки и положил себе на грудь.
— Теперь ты раздень меня.
Она вся холодела и дрожала, и от возбуждения, и от тревоги. Трясущимися пальцами она принялась расстегивать его пуговицы, потихоньку продвигаясь вниз. Когда она добралась до клапана панталон, он наклонил голову, схватил ее руку и прижал к своей обнажившейся возбужденной плоти.
Внезапно она почувствовала, что его желание захлестывает ее как волной, окружает со всех сторон, проникает внутрь. Он стянул с себя одежду, затем поднял ее и направился в угол комнаты, где стояло зеркало во весь рост.
— Рейн! Что ты…
— Посмотри на нас, — приказал он, ставя ее перед зеркалом и крепко держа руками. Шокированная, она крепко зажмурила глаза.
— Я не могу: это очень плохая примета — смотреться вдвоем в одно зеркало!
— Это всего-навсего стекло с серебряной амальгамой, которое отражает все, что оказывается перед ним. Ты когда-нибудь видела свое обнаженное тело, ангел мой? Ты хоть знаешь, насколько ты прекрасна? — Он склонился к уху жены и прошептал: — Посмотри на нас, Чарити… посмотри, какая светлая у тебя кожа и какая смуглая у меня. Ты прекрасна!
Его жаркий шепот щекотал ей ухо, горячее дыхание обжигало шею, грудь. Она открыла глаза и увидела себя на фоне его большого темного тела. Увидела свои груди, округлые, с напряженными сосками. Взгляд ее сам собой скользнул ниже, к изгибу талии, крутым бедрам, испуганно остановился на треугольнике, покрытом темнеющими завитками.
Она немного успокоилась, и крепкая хватка его мускулистых рук ослабла, большие ладони легли ей на талию, скользнули по крутым бедрам. Его прикосновение было как жидкий огонь, и вид этих загорелых рук, так властно, по-хозяйски ласкающих ее, воспламенил ее сознание. Сердце отчаянно билось, нервы трепетали, а его ладони скользнули снизу вверх по ее животу и легли на груди.
Ее руки накрыли его ладони, прижимая их еще крепче, тонкие белые пальчики переплетались с его пальцами, ласкали их, направляли. Короткий вздох сорвался с ее уст, и она прильнула спиной к его жаркому телу, нежась в его властных руках и наслаждаясь волнующей возможностью наблюдать за этим в зеркале.
Он повернул ее к себе, затем встал так, что оба они оказались к зеркалу в профиль. Они так интимно прижимались друг к другу, так эротично выглядели изгибы их спин, круглящиеся ягодицы… и тонкая граница, отделявшая его темное тело от ее белого… ее груди, прижатые к его груди… его мускулистые бедра, прижимающиеся к ее животу, стройным ногам. Это было соблазнительно… бесстыдно… захватывающе.
— Посмотри, как мы дополняем друг друга, — хрипло шептал он ей в ухо, сжимая ее все крепче, притягивая к себе все ближе и яростнее. Он обхватил ее ягодицы, приподнял ее. — Ангел мой, откройся… люби меня. Ты создана для того, чтобы любить меня.
— Рейн… я хочу тебя. — Инстинктивно она подалась навстречу ему, и он ощутил жар ее нежной плоти. Отражение их соединяющихся тел в зеркале вспыхнуло в ее мозгу, когда он приподнял ее и заполнил собой.
Мышцы Рейна напрягались, перекатывались, и, не в силах больше терпеть, он отнес Чарити на кровать и проник глубоко внутрь ее. Тела их двигались в лихорадочном согласии, плоть впивалась в плоть, мягкость поглощала твердость, бронза загара набегала на бледный мрамор. Они двигались, поднимаясь все выше на восходящих потоках наслаждения, привнося новые краски в палитру обжигающей страсти, добавляя новые узоры в ткущуюся материю волшебства. Пик пришел с бело-голубым взрывом страсти и сотряс их напрягшиеся тела. Прижимаясь друг к другу, они потеряли ощущение, что являются двумя раздельными существами, они слились на ином уровне бытия… затерялись в пространстве, друг в друге… заблудились в своей любви.
Наконец Рейн перевернул ее на бок, погладил по раскрасневшимся щекам. Она смотрела на него мечтательно, с нескрываемой любовью, она вновь стала его Чарити. Но вот надолго ли?
— Я люблю тебя, Чарити. — Она коснулась пальцами его губ, он поцеловал ее пальцы. — Я собираюсь прожить с тобой всю жизнь и любить тебя всем сердцем. Но мне необходимо, чтобы ты была со мной постоянно. Приглашения на балы, развлечения, путешествия, работа — что бы ни приготовила нам жизнь, ты должна быть рядом.
— А что, если я наделаю глупостей? Если во всяком доме, где я появлюсь, начнется череда несчастий? Если… — Она смолкла на полуслове, потом набралась мужества и продолжила внезапно охрипшим голосом: — Что, если из-за меня что-нибудь ужасное произойдет с тобой? Как уже случилось с моим отцом. — В голосе ее было столько печали по покойному отцу, что он не заметил в ее вопросе намека на то, что она считает себя виновной в смерти отца.
— Чарити, я не могу пообещать, что буду жить вечно, как не мог пообещать тебе и твой отец. Но я готов поручиться чем угодно, что ты не выкинешь на людях такой глупости, которой бы я в свое время уже не совершил. Только одно может встать между нами. И оно в твоей власти. — Он почувствовал, что жена напряглась всем телом, и нежно сжал ее руку. — Это твои страхи, Чарити.
Она попыталась отодвинуться, но он держал ее крепко.
— Твое проклятие существует только в твоем воображении, но ты боишься, и страх дает этому призрачному проклятию вполне реальную власть над тобой… над нами обоими. Ты едва не выскочила замуж за человека, которого не любила, ты боишься делать то, что тебе делать хочется и что делать нужно. Ты не можешь любить меня безоглядно, не в силах строить новую жизнь здесь, со мной. — Слезы полились из ее глаз, и он ласково погладил жену по щеке. — Как там говорил твой отец? Страх принижает человека. Ты сама сказала это. И, Богом клянусь, твой отец был прав. Страх — как ледяная рука, которая переворачивает все внутри тебя…
Это правда. Она словно услышала слова своего отца, донесшиеся из-за пределов этого мира. «Страх отнимет у тебя жизнь, если ты поддашься ему, — это орудие дьявола, — сказал он как-то. — Страх принизит тебя, сделает одинокой. И он всегда оказывается хуже того, что его вызывает». Только сейчас она поняла, почему отец с такой горячностью внушал ей это.