Но что можно сделать? Разве что… Другая женщина — вот что ему нужно. Женщина, которая не станет будить в нем мысль или чувства, не сможет забраться к нему в душу с первой улыбки. Ему нужна горячая, знойная ночь любви, полная удовольствий. Фанни.

Он схватил шляпу, крикнул, чтобы подавали карету, и быстро вышел в теплую лондонскую ночь, твердо решив, что изгонит воспоминание о Чарити из своей души, и опасаясь, что сделать это не удастся.

Рыжеволосая Фанни Диринг, молодая вдова пожилого джентльмена из Суффолка, ныне проживала в отдельной квартире, на очень приличной улице в Челси. Рейн Остин являл собой основной источник ее благополучия, если не счастья. Рейн знал, что время от времени у нее бывают и другие, но не жаловался, покуда это были люди благополучные и достойные и их визиты не мешали его собственным посещениям.

Последнее время, однако, его навязчивая идея жениться на великосветской барышне сильно потеснила прочие его интересы. Сидя в карете, которая катила по лондонским улицам к Челси, он стал прикидывать, когда же в последний раз наносил визит Фанни… Боже, да он не был у нее более двух месяцев! Ему даже не пришло в голову черкнуть ей письмецо о том, что он пострадал при крушении фаэтона и получил огнестрельную рану, чтобы его затянувшееся отсутствие не встревожило ее. Вообще-то стоило бы предупредить ее о сегодняшнем посещении запиской. А лучше дать ей день-два, чтобы приготовиться. И конечно, следовало купить подарок — на тот случай, если она дуется на него. Впрочем, Фанни можно будет утешить, прокатившись с ней завтра по лавкам и магазинам.

Он вспомнил роскошный рот Фанни, ее бесхитростные серо-голубые глаза, груди, полные и мягкие, как подушки. Это был довольно-таки возбуждающий образ, но его быстро затмило, а затем и вовсе изгладило из мыслей воспоминание о девушке с милыми золотисто-карими глазами и упругими грудями с бархатистыми сосками.

Когда Остин добрался до дома Фанни и отправил кучера с каретой домой, велев заехать за ним утром, он уже сумел взять себя в руки. Постучал в дверь и стал ждать. Постучал снова, хмурясь; потом еще раз, с налитым кровью лицом. Где, черт возьми, она может быть? И если ее нет дома, то почему не открывает горничная?

Он чопорно выпрямился и повернулся, собираясь уходить, и вдруг увидел, что по лестнице, пыхтя и задыхаясь, поднимается пожилая хозяйка дома.

— Ваше сиятельство! — Женщина добралась наконец до площадки и остановилась, тяжело дыша и прижимая к груди запечатанное письмо. — Извините, не заметила, как ваша карета подъехала, не то бы я вас внизу перехватила и вам не пришлось бы подниматься. Миссис Диринг уехала. Она оставила для вас вот это. — Хозяйка сунула ему письмо и стала напряженно наблюдать, как он нахмурился, а затем сломал сургучную печать.

«Дорогой мой Оксли. Пожалуйста, не думай слишком дурно обо мне, когда будешь читать эти строки. — Он вгляделся в слова, написанные почти детским почерком. — …Хотя все между нами кончено… я дала согласие мистеру Тревору, который любезно предложил мне руку и сердце… в Саутгемптон…»

Он был потрясен. Фанни вышла замуж?! Он толкнул дверь, обнаружил, что ее квартира почти пуста, осталась только мебель, принадлежавшая хозяйке. От Фанни не сохранилось ничего, только легкий запах ее пудры витал еще в спальне. Она бросила его ради того, чтобы выйти замуж за толстопузого пятидесятилетнего торговца полотном!

Выйдя на улицу, он сжимал в кулаке ее смятое письмо. Остановился у фонаря, снова стал читать его. «Надеюсь, ты сможешь понять… тебя так подолгу не бывало… я не жалуюсь, нет, ты всегда был более чем щедр по отношению ко мне. Но в моем возрасте женщине хочется… общения…» Боже! Его рыжеволосая любовница оставила его. И почему? Чтобы было с кем поговорить!

Выйдя наконец на большой проспект, он остановился и некоторое время просто стоял столбом, раздираемый дикой яростью и одновременно изумленный. Выходит, Фанни хотела, ждала чего-то большего от жизни, того большего, о существовании которого он сам не подозревал до недавних пор, пока не ощутил это с Чарити Стэндинг. И снова неотступное воспоминание об этой девушке поднялось в его душе, так что он вдруг задохнулся и гнев его отступил, а отчаяние стало еще глубже. Но любовь упорно продолжала жить в его сердце и не отпускал вопрос: почему?

— Должно быть, во Вселенной существует какой-то еще не открытый закон, — сообщил он самому себе с тоской, — в соответствии с которым дела никогда не бывают настолько плохи, чтобы не могли стать еще хуже.

Не прошло и семи дней, как у него отпали всякие сомнения в истинности этого нового, угаданного им закона. Кредиторы шли один за другим, разочарованные клиенты наводняли его контору в южном Лондоне, и несколько раз дошло до того, что ему пришлось укрываться от них у себя дома, чтобы получить хоть небольшую передышку. Однако получил он только новую гигантскую порцию неприятностей.

Леди Кэтрин, нимало не смущаясь, засыпала его добрыми советами, касательно как его особы, так и устройства дома, начиная с питания — обилие сырых фруктов оказывало на него самое губительное воздействие! — и кончая постельным бельем и убранством парадной гостиной. Царственный Цезарь, сразу же невзлюбивший Рейна, усвоил себе неприятную привычку неожиданно вскакивать во время завтрака на стол и хватать с тарелки Рейна лососину и вообще все съедобное, причем при появлении хозяйки кот всем своим видом выражал, что стал жертвой несправедливых репрессий.

Днем Рейн укрывался в клубе, а вернувшись домой, принимался ворчать на Эверсби, требуя, чтобы дворецкий предпринял что-нибудь в связи с тем, что в доме пахнет, как в зверинце. Леди Кэтрин, слыша такие заявления, сразу обижалась и принималась объяснять, что коты тяжело переносят переезды и что они всегда метят новую территорию, иначе не чувствуют себя дома.

Ровно через неделю после возвращения в Лондон Рейн сидел в своем кабинете, весь покрытый кошачьей шерстью и с глубокой царапиной на руке, которую получил, пытаясь отвоевать у кота свою сдобную булочку за завтраком. Что еще хуже — он стал потихоньку понимать, что властная бабушка, похоже, вовсе не торопится публично признавать его в качестве внука. Старуха переселилась к нему только потому, что промотала все свои деньги. За прошедшие семь дней она ни разу и словом не обмолвилась о том, что собирается представить его кому-нибудь, ввести в круг своих друзей. Но его даже не огорчило это открытие. Все его честолюбивые планы проникнуть в высший свет и выгодно жениться канули в Лету, а сердце осталось в Девоншире.

Он сидел, погруженный в эти мрачные мысли, принюхиваясь к едкому кошачьему запаху, проникшему даже в эту святую святых, его кабинет. Дела его шли хуже некуда, он так извелся и исхудал, что стал сам на себя не похож, здравый смысл и деловая хватка покинули его. Он не мог получить женщину, которую желал, и не в силах был избавиться от той, которую на дух не переносил. Каждое утро ему приходилось отвоевывать свой завтрак у кота, и дом его пропах мочой!

Может, старая леди Маргарет права и дело лишь в том, что он самый невезучий человек на земле?

— О, барон, не стоит переживать из-за пустяков. — Чарити подалась в своем кресле вперед, рассматривая последнюю из бабушкиных китайских чашек, разбитую на тысячу кусков. Она подняла глаза на барона, который, весь багровый, тщетно пытался спустить забинтованную ногу с груды подушек и собрать осколки. — Я сама подберу. Вы не должны забывать, что у вас повреждено колено.

— Простите меня! Мне так неудобно! Мисс Чарити, леди Маргарет! Не знаю, что это на меня нашло: у меня все из рук валится.

Чарити натянуто улыбнулась, стараясь, чтобы на лице ее не отразилось чрезмерного удовлетворения, равно как и чувства вины. У барона и в самом деле все из рук валилось последнее время, и ноги его плохо держали, и косноязычен он стал сверх меры. К тому же в нем проснулся неутомимый и нахальный сластолюбец: барон начинал тянуть к ней свои лапы, едва дождавшись, когда бабушка выйдет из комнаты. Впрочем, колено, которое он повредил, пытаясь увернуться от очередной атаки развеселившегося Вулфи, несколько умеряло его прыть.