«Я страдал…» Второй курс лечения в Экс-ле-Бен оказался не более эффективным, чем первый. Приступы случались всё чаще, были всё более болезненными. Ренуар больше не мог передвигаться без трости. Но как держать трость руками, которые всё больше деформировались болезнью? Движения рукой становились затруднительными, и он больше не мог заниматься гимнастикой, жонглируя своими мячиками. Лишь изредка наступало кратковременное облегчение, но Ренуар больше не питал иллюзий. В ноябре 1900 года он покинул Париж и уехал в Маганьоск, недалеко от Грасса. Шли недели, одна за другой, а он, несмотря на страдания, не расставался с живописью, продолжая работать с моделями…

В январе 1901 года второй раз картина Ренуара была приобретена музеем. Художник, как всегда, обращается к Дюран-Рюэлю с просьбой сделать всё необходимое: «Не откажите в любезности упаковать “Женщину с гитарой”и отправить её как можно скорее по следующему адресу: музей города Лиона, улица Поль-Шеванар, дом 23». А сам Ренуар уезжает на юг и останавливается в апреле в Маганьоске. Несколько дней он проводит в отеле «Ала резерв» в Трайе, недалеко от Сен-Рафаэля. Там он встречается с сыном Пьером, у которого в это время каникулы, и они вместе совершают прогулки. Вернувшись в Маганьоск, он отказывается сопровождать Алину в Эссуа: «Я останусь здесь до начала мая, а затем поеду в Экс». Ещё один курс лечения… Но неожиданное ослабление болей меняет все планы — Ренуар решает заехать в Канн. Оттуда 25 апреля он снова пишет Дюран-Рюэлю: «В следующий раз я напишу Вам из Экс-ле-Бен. Я надеюсь приехать туда в понедельник или вторник. Я проведу в Лионе один или два дня, занимаясь своей картиной, а после этого еду в Экс». В том же письме он выражает беспокойство по поводу намерения Дюран-Рюэля организовать его выставку в следующем году: «Вы привели меня в дрожь, заговорив о выставке. Мне кажется, что в прошлом году я сделал так много, чтобы в этом году позволить себе отдохнуть. Я, к несчастью, пишу “фигуры” и не могу создавать по шестьдесят картин в месяц. Я очень сожалею, но это всё, что я могу сделать. Я не хочу отправлять Вам холсты, если работа не завершена. Я отпустил свою служанку, и “знаменитый торс” уехал в Эссуа вместе с моей женой. Я надеюсь снова использовать её как модель и завершить писать этот “знаменитый торс”. Я по причине болезни был не в состоянии подняться в свою мастерскую. Простите мне этот год и позвольте мне если не выздороветь, то хотя бы быть не настолько измученным. В остальном всё хорошо». Ренуар, разумеется, очень огорчён тем, что вынужден просить эту отсрочку у своего торговца картинами, так как прекрасно понимает его роль: «Торговец картинами должен иметь прибыль. В этом его назначение. Его прибыль позволит ему поддержать художников, которых публика ещё не оценила».

Из Экс-ле-Бен он написал Воллару в начале мая: «Я снова поселился в моём маленьком отеле “Де ла Пэ”, где живу один, и меня окружили заботой. Мне подают небольшими порциями изысканные блюда, отведать которые не отказался бы и обжора Воллар. Одним словом, так как я не знал, чем заняться, я сказал себе: а почему бы не написать Воллару? Но только что ему сказать, если ничего интересного здесь не происходит? И вдруг пришла блестящая идея: а не попросить ли мне у него денег? Я знаю, что он страсть как любит это. 500 франков. Если вдруг воры проникнут в Вашу святая святых, по крайней мере, хоть эти деньги будут спасены, и вот почему я вспомнил о Вас, мой дорогой Воллар». Это проявление внимания, облечённое в шутливую форму, не особенно удивило Воллара. Он знал, что Ренуар был большим любителем шуток и шарад…

Курс лечения в Экс-ле-Бен показался Ренуару настолько долгим ещё и потому, что не дал никакого эффекта. После этих бесполезных процедур он ненадолго возвратился в Париж и вскоре уехал в Эссуа. Алина была беременна в третий раз. 4 августа 1901 года родился Клод, третий сын. 25 февраля первого года XX века Ренуару исполнилось 60 лет. Сможет ли он, учитывая его недуг, быть рядом с младшим сыном до тех пор, пока тот не повзрослеет?.. А уже три дня спустя Ренуар уезжает в Фонтенбло по приглашению сыновей торговца картинами Бернхейма, Гастона и Жосса. Они попросили художника написать портреты сестёр Адлер, на которых собирались жениться. Мог ли он отказать им? Это вызвало раздражение Дюран-Рюэля, обеспокоенного тем, что Ренуар не успеет подготовить свои последние работы, ещё не законченные, к выставке, запланированной на 1902 год.

Появление в семье ещё одного ребёнка, ласково прозванного Коко, и всё ухудшающееся физическое состояние Ренуара, которому стало не под силу взбираться на пятый этаж, заставило Ренуаров покинуть квартиру на улице Лa Рошфуко.

В октябре семья переехала на улицу Коленкур, дом 43, а мастерскую художник снял на той же улице в доме 73. Новая квартира находилась на первом этаже дома, стоящего на склоне Монмартрского холма. Её окна смотрели на крыши домов улицы Дамремон. В 500 метрах от дома, за садом, располагалась мастерская, вход в которую был непосредственно с улицы, что избавляло Ренуара от тяжёлого подъёма по лестнице. К тому же дочь консьержа дома 73 была очень хороша собой. Ренуар надеялся, что она согласится позировать. Её красота славилась в квартале; молодые парни, доставлявшие товары, даже останавливались перед домом, чтобы пропеть: «У неё ласковое имя Мирей, она восхищает красотой своей!» Но это не особенно раздражало Ренуара, по крайней мере, гораздо меньше, чем упорная игра на мандолине брата Мирей. По словам Ренуара, его бренчание могло «навсегда вызвать отвращение к итальянскому сыру горгонзола». Особенно эта музыка раздражала его во время сеансов позирования «Булочницы», ставшей одной из излюбленных моделей Ренуара. Это прозвище она получила, когда жила с помощником булочника с улицы Шоссе-д’Антен, где Ренуар обычно покупал ржаной хлеб.

В эти же месяцы Ренуару позируют и другие модели — Адриенна, Жоржетта Пижо или Рене Жоливе. Они становятся практически членами семьи Ренуаров. Художник ласково называл их дурёхами, тетерями или индюшками. Если они не садились обедать вместе с семьёй, то только потому, что Ренуар считал, что они будут чувствовать себя гораздо вольготнее в своей компании.

В новой квартире Ренуар уже больше не мог жонглировать своими мячиками, перед тем как отправиться в мастерскую. Однажды, доведённый до отчаяния тем, что непрерывно роняет мячики, он швырнул их в другой конец комнаты и раздражённо воскликнул: «Чёрт возьми! Я становлюсь маразматиком». Теперь мячики были заменены на бильбоке. 115Ревматизм продолжал прогрессировать, развивавшаяся атрофия нерва левого глаза постепенно привела к тому, что лицо, частично парализованное, приобрело странную неподвижность. Но больше всего художника волновало, будут ли ему подчиняться руки. Он постоянно повторял окружающим: «Ведь пишут руками!» Ренуар попросил угольщика, доставлявшего ему дрова для камина, принести небольшое поленце длиной в 20 сантиметров и диаметром в четыре сантиметра. Затем он сам тщательно обработал его ножом и отполировал наждачной бумагой. Ренуар подбрасывал его в воздух, пытаясь поймать то одной рукой, то другой, а также вертел между пальцами. А в Эссуа Алина организовала на первом этаже бильярдную, где Ренуар мог тренировать подвижность рук с помощью кия и шаров. Но, несмотря на эти постоянные упражнения, безжалостная болезнь не отступала — ревматизм продолжал уродовать его пальцы…

Парижский климат определённо был невыносим для Ренуара. В начале февраля 1902 года он покинул Париж в сопровождении художника Альбера Андре, с которым познакомился в Эссуа. Он даже не дождался выхода в свет статьи Камиля Моклера в журнале «Л’Ар декоратив» под заголовком «Искусство Огюста Ренуара», которая должна была появиться в феврале. Выход второй её части был запланирован на март. В том же марте должна была появиться в печати «История Эдуара Мане и его искусства» Теодора Дюре. Не означало ли появление этих публикаций, что импрессионисты уже принадлежат истории, а их искусство больше не актуально? Трудно сказать… Октав Мирбо в начале века снова выступил против Института, всегда контролировавшего общественное мнение. Он заявил с иронией: «Именно академики решают и выбирают… Они раздают почести, награды, деньги художникам, скульпторам, гравёрам, писателям, учёным… И они игнорируют всех тех, кто работает сам по себе, презирая их стерильные амбиции, их лицемерие, их тщеславие…» Остаётся добавить, что если бы Мирбо пришлось побывать в одном из залов ресторана «Ле трен блё» в новом здании Лионского вокзала, открытого по случаю Всемирной выставки, то он мог бы констатировать «победу» своих друзей-импрессионистов. Художники были приглашены украсить стены видами городов, обслуживаемых линией Париж — Лион — Лазурный Берег, скорее всего, потому, что они часто выставлялись в галереях Дюран-Рюэля, Буссо и Валадона, Жоржа Пти и Бернхеймов…