Тем более что он, похоже, все-таки умер.

И еще к нему приходила Герт, которая — он был больше чем уверен — никак не могла быть здесь.

Через пару лет после смерти Дон, попав в Рим, Лэнг возобновил прерванные когда-то отношения с Герт Фукс, немкой, бывшей коллегой по Управлению.

Когда эта высокая блондинка, словно сошедшая с рекламного плаката, зазывающего туристов в ее родную Германию, проходила через толпу, мужчины застывали на месте и не могли оторвать от нее глаз, а у женщин разливалась желчь от ревности. Она взяла в Управлении длительный отпуск и приехала с Лэнгом в Атланту, где они прожили вместе немногим больше года. Лэнг мечтал о женитьбе и о семье, которую им с Дон так и не удалось создать. Но Герт эта перспектива совершенно не привлекала. Однажды она, ничего не объясняя, заявила, что возвращается на работу и уезжает в Европу. С тех пор они не виделись.

До сих пор. Если она на самом деле была здесь. В чем он сильно сомневался.

Другое дело, что в прошлом они больше подтрунивали друг над другом, чем выражали свои чувства. Если бы он мог, то рассказал бы ей, как сильно любил ее, несмотря даже на то, что пристрастие к романтическим излияниям не было присуще ни ему, ни ей.

Ну а теперь, наверное, уже поздно.

Во всяком случае, Герт — либо в виде призрака, либо в истинной плоти — появлялась в искаженном, словно сквозь линзу, поле его зрения, стояла в изножье кровати и что-то говорила, но его окружало полное безмолвие. Она ничуть не постарела с их последней встречи — Лэнг попросту не мог сосчитать, сколько прошло времени, — так что, но всей вероятности, она все же не была настоящей. Эту уверенность подкреплял ребенок, крепко державшийся за ее руку, маленький белобрысый мальчик с глазами цвета васильков.

В его лице Лэнгу мерещилось что-то знакомое, но истерзанный болью мозг наотрез отказался определить, что именно. Ребенок глядел на Лэнга с тем же любопытством, с каким мог бы рассматривать какое-нибудь насекомое, наколотое на булавку и спрятанное под стеклом.

Потом появлялся Белый ангел, и Герт с ребенком исчезали.

Белый ангел был женщиной с множеством лиц, но ее появление всегда предшествовало возвращению Лэнга в утробу.

Рейлли не имел никакого представления о том, как долго продолжались его сны-странствия между двумя призрачными мирами. Он знал только то, что однажды утром проснулся, по-настоящему проснулся. Лэнг слышал голоса и шаги за дверью; все эти звуки сливались в непонятную мешанину, но это были самые настоящие звуки. То, что он видел, не расплывалось и не изгибалось возле подернутых радужными переливами краев поля зрения. Он узнал запахи больницы — антисептики, крахмал и, конечно же, боль.

Отец Фрэнсис Нарумба при всех своих пастырских регалиях сидел на стуле возле кровати и читал, как разглядел Лэнг, спортивный раздел какой-то атлантской газеты.

— Как дела у «Брейвз»? [7] — спросил Лэнг. Это, насколько он помнил, были первые слова, которые он произнес с тех пор… м-м-м… с тех пор, как попал сюда.

Куда именно, он пока что не знал.

Фрэнсис вскинул голову. Судя по его виду, он так же удивился бы, если бы внезапно заговорила одна из икон в алтаре его церкви. А может быть, даже не так сильно.

— Слава тебе господи! Я уже боялся… — Он улыбнулся. — Debitum naturae.

Отдать долг природе — латинский эвфемизм, подразумевающий смерть.

Фрэнсис тоже являлся, по выражению Лэнга, жертвой гуманитарного образования. Одним из любимых развлечений Лэнга и священника было перебрасываться латинскими афоризмами.

— Debemur morti nos nostraque [8], — ответил Лэнг, изумившись тому, насколько легко пришли на язык эти слова.

Фрэнсис отложил газету, поднялся и встал возле кровати:

— Гораций был прав: мы и наши труды можем быть обречены смерти, но, судя по вашему виду, вы еще не готовы для этого.

Лэнг попытался сесть в постели, но сразу понял, что еще слишком слаб. К тому же он обнаружил, что в его левую ладонь воткнуты иголки сразу двух капельниц.

Фрэнсис осторожно уложил его обратно на подушки.

— Не торопитесь! Те hominem esse memento!

Эти слова Юлий Цезарь приказал рабу шептать ему на ухо, когда он после победоносных кампаний проезжал в триумфальной колеснице по улицам Рима: помни, Цезарь, что и ты смертен.

— Да, я всего лишь человек, но… сколько времени я здесь?

— Почти месяц.

— Мне нужно срочно ехать…

— Куда ехать? Пока что у вас не хватит сил даже на то, чтобы встать с постели.

— Что случилось? Я вернулся из Англии…

— Судя по всему, вы не закрыли газ на кухне. И, когда входили в квартиру, проскочила какая-то искра.

Лэнг без всякого труда вспомнил, как провел последний вечер перед отъездом в Лондон. Он отвез Грампса в собачий приют — вернее, в роскошную гостиницу для собак — и пообедал в тайском ресторане в обществе Алисии Уорнер, помощника прокурора штата и его постоянной подруги на протяжении почти всего последнего года. Их роман определенно шел на убыль. У Лэнга было такое ощущение, что они оба просто выполняют положенные формальности, прежде чем расстаться окончательно. То, что год назад ее похитили и использовали как приманку для того, чтобы завлечь Лэнга в смертельную ловушку, никак не способствовало развитию их отношений.

Лэнг без труда выбросил ее из головы.

— Грампс? — коротко спросил он.

Фрэнсис медленно покачал головой, даже не пытаясь скрыть улыбку:

— Я совершил подвиг христианского милосердия и взял его к себе. Он отплатил мне тем, что выл без передышки во время репетиции хора, кидался на председательницу комитета помощи женщинам и разбрасывал мусор в кухне, где готовят благотворительные обеды для нищих.

— Века гонений превратили нас в озлобленных еретиков. Vivit post funera virtus [9].

— Мои деяния переживут мою смерть, но епископа — вряд ли.

Лэнг хохотнул. Смех отозвался болью в ребрах, но больше ничего плохого не было. Фрэнсис не позволил выкинуть на улицу уродливого пса со скверным характером, а приютил его у себя, но все же не переставал жаловаться на его привычку кусать исподтишка.

И тут же он снова посерьезнел.

Плита… Вечером накануне отъезда Лэнг не пользовался ею, и, конечно же, он почуял бы запах газа, когда пришел домой, чтобы переодеться в дорогу. В таком случае…

— Вам повезло, — продолжал Фрэнсис. — Трудно понять почему, но ангелы заботятся о вас. Вы каким-то образом смогли прикрыть дверь квартиры, и она защитила вас от основного взрыва и спасла от ожогов, которые наверняка оказались бы смертельными. Так что вас почти не обожгло, зато у вас было много переломов и внутренних повреждений. К счастью, ваш череп оказался крепким и не раскололся, поэтому можно надеяться, что мозг не пострадал.

Лэнг слабо улыбнулся:

— Не знаю даже, как воспринимать ваши слова — как медицинский диагноз или оскорбление.

Священник взглянул на часы:

— Мне нужно бежать на дневную службу, но я еще вернусь вечером.

— Это обещание или угроза?

На этот раз засмеялся Фрэнсис:

— Вы поаккуратнее, а не то я закажу для вас еду у «Мануэля».

«Таверна Мануэля». Возможно, наихудший бар во всем городе, но друзья любили это место, невзирая на редкостно малосъедобную пищу. Хотя попади туда представители «Загат» [10], они, вероятно, вызвали бы самого шустрого водителя, лучше всего Михаэля Шумахера, чтобы поскорее уехать оттуда и никогда не возвращаться.

— Думаю, после здешней еды блюда от «Мануэля» покажутся замечательными.

Фрэнсис открыл дверь:

— Истинное чудо.

— Да, Фрэнсис!

Священник замер, держась за дверную ручку.

— Герт. Мне мерещились Дон, и Джанет, и Джефф, и много других людей, которые… которых больше нет. Но Герт… Она казалась мне реальной. Неужели она?..