— Я и не прошу вас разгадывать загадки, как Сфинкс — Эдипа. Просто расскажите мне о мальтийских рыцарях.

Фрэнсис уставился куда-то вдаль, мимо Лэнга, и наморщил лоб в задумчивости:

— Насколько я помню, они появились в конце одиннадцатого века как монашеский орден во имя святого Иоанна и взяли на себя обязанность ухаживать за больными паломниками, направлявшимися в Иерусалим. Затем сблизились с крестоносцами. У ордена была особая привилегия — он подчинялся только самому папе. Кстати, это был первый орден монахов-рыцарей. Туда принимали только сыновей титулованных дворян. Когда же усилился натиск сарацинов на Святую землю, орден превратился в военную организацию. Когда мусульмане в конце концов вынудили христиан покинуть Святую землю, иоанниты оккупировали остров Родос, которым владели с четырнадцатого по шестнадцатый век, пока их не выжили оттуда турки. После этого орден захватил остров Мальту и превратил его в неприступную крепость. Тогда-то они и получили то название, которое известно большинству, — мальтийские рыцари. На самом же деле они и до сих пор называются орденом Святого Иоанна, иоаннитами.

Фрэнсис умолк и предпринял тщетную попытку разрезать вилкой кружок помидора. А у Лэнга в мозгу словно звоночек прозвенел — он вспомнил обрывок посадочного талона:

— Родос? А сейчас у них осталась какая-нибудь связь с этим островом?

Фрэнсис, углубившийся в очередную атаку на рыбу, пожал плечами:

— Вполне возможно. Когда почти сто лет назад Италия отняла остров у турок, она предложила европейским державам открыть там представительства. Не удивлюсь, если окажется, что орден с его политическими связями тоже успел там обосноваться.

Лэнг взмахнул столовым ножом:

— Конечно, это очень познавательно, но как обстоят дела сегодня? Я имею в виду — может ли этот орден в наши дни представлять собой что-то кроме экзотического анахронизма и красивых обрядов?

Фрэнсис покачал головой:

— Не исключено. Существует три разряда мальтийских рыцарей. Первый — признанные рыцари и капелланы, о ком вы сами упомянули, люди, удостоенные приема в орден за выдающиеся деяния…

— Вроде большого пожертвования церкви.

— Да, это случается нередко. Другие разряды — это рыцари и дамы в послушании и светские лица. Управляет орденом Суверенный совет, который каждые пять лет собирается в Риме, чтобы избрать великого магистра [47]. Кстати, я почти уверен, что такое собрание состоится на следующей неделе.

— Вы что-то сказали насчет политических связей…

— Да, это любопытно. Чуть ли не восемьдесят стран — США и Великобритания не относятся к их числу — признают рыцарей самостоятельным государством. Орден даже входит в ООН в статусе наблюдателя.

Лэнг медленно жевал и думал о средневековых орденах монахов-воинов. Ему уже довелось иметь дело со страшным «Пегасом», и он вовсе не стремился к столкновению с другой такой же организацией. Но предположение о религиозной организации казалось очень правдоподобным, особенно если учесть и оформление убийств с намеками на мученическую смерть разных святых, и стремление не допустить обнародования еретического евангелия, и тот факт, что они, вне всякого сомнения, расхаживали по Ватикану как по собственному дому.

— И все же это не объясняет, почему они так охотно убивают, чтобы сохранить в тайне это пресловутое евангелие.

Фрэнсис предостерегающе поднял палец:

— Если виновны в этих смертях именно они. То, что двое из их числа — о чем тоже пока еще нельзя говорить с уверенностью — пытались похитить Герт и Манфреда, не означает, что за преступлением стоит орден. Точно не скажу, но мне кажется, мальтийских рыцарей по всему миру наберется тысяч пятнадцать. И поэтому арестованные преступники вполне могут принадлежать к любой другой организации.

— Вы правы. Но как же быть с тремя убийствами, обставленными так, чтобы посвященный человек сразу понял, что здесь подразумеваются трое святых? И с тем, что все эти убийства предприняты для того, чтобы скрыть Книгу Иакова? Vere scire est per causas scire.

— Да, не зная причины, не поймешь, что к чему. Так что давайте попробуем копнуть поглубже. Во-первых, вы собираетесь выяснить, действительно ли за вашими неприятностями последнего времени стоят мальтийские рыцари. Нетрудно понять, что это чрезвычайно консервативная группировка. Их священники или капелланы, те, кто осуществляет повседневную деятельность ордена, по всей вероятности, находятся правее иезуитов, которых принято считать крайними консерваторами. Они не смирятся с попыткой представить святого Петра, первого папу, в виде интригана и убийцы. Это повлекло бы за собой такие перемены в церкви… Может быть, чтобы предотвратить все это, они могут пойти и на убийства, и на похищения, кто знает?

— Ну ладно, — сказал Лэнг, — теперь мне осталось только выяснить, так ли это на самом деле.

У него уже появилась отличная идея насчет того, как это сделать.

При виде форели, извивающейся на крючке и сверкающей расплавленным серебром, Манфред завизжал от восторга. Детская радость была настолько заразительна, что Лэнг тоже рассмеялся. Здесь, рядом с его сыном и Герт, не было места для безобразной реальности окружающего мира.

Манфред поднял ручку со своим трофеем:

— Давайте оставим рыбку!

— Ты собираешься ее съесть? — осведомился Лэнг, сделав серьезное лицо.

Радость мальчика слегка утихла — он вспомнил окуней из пруда в Ламаре. Множество окуней.

— Не-а!

— Тогда лучше выпустим ее обратно.

— Но я хочу ее оставить!

Лэнг присел на корточки, так что его глаза оказались вровень с глазами сына:

— Подумай, как нам было бы плохо, если бы тебя кто-нибудь поймал, как эту рыбку. Поймал и не отпустил. У этой рыбки тоже есть мама и папа.

Мысли о семейном положении форели, конечно же, не приходили в голову Манфреду. Он медленно покачал головой:

— Тогда мы ее выпустим.

Лэнг повернулся к Герт — она сидела под дубом, курила неизменную «Мальборо» и почесывала над глазами жмурившемуся от наслаждения Грампсу — и подмигнул.

— Мог бы объяснить, что таких маленьких рыбешек нельзя забирать. — Она кивнула на повешенную хозяевами отеля табличку, предупреждавшую, что всю рыбу меньше десяти дюймов длиной следует выпускать в воду. — Или просто сказать, что это запрещено.

Запрещено, verboten — это слово каждый немец знает с младых ногтей. Но Лэнг предпочитал как можно дольше беречь сына от ограничений и обязательных правил, установленных различными законами. В мире детства и без того много всяких неприятностей, да и недавняя попытка похищения была еще свежа в памяти мальчика.

— Я лучше по-своему.

Короткий диалог не ускользнул от внимания Манфреда:

— А рыбке больно, когда ее ловишь?

Лэнг мог бы начать объяснять разницу между холоднокровными и теплокровными животными или использовать какой-нибудь из казуистических аргументов в духе полупомешанных борцов за права животных, но решил и здесь пойти иным путем. Да и в том, чтобы предоставить обитателям местных рек немного покоя, не было ничего дурного.

— А тебе будет больно, если тебе проткнуть губу острым крючком?

Манфред посмотрел на форель, все еще бившуюся на леске, потом на отца.

— Давай отпустим ее. — Он протянул Лэнгу удочку. — Я не хочу ловить рыбу.

Герт погасила сигарету о землю и отбросила окурок:

— Все равно тебе пора идти спать.

Манфред завел было свои обычные протесты, но взглянул в лицо матери и осекся на полуслове.

На полпути к коттеджу он остановился, держа руку за спиной, и позвал:

— Папа!

— Что? — наклонился к нему Лэнг.