— Прошу прощения, отец, но собор скоро начнется.

Фрэнсис взглянул на Лэнга:

— Очень кстати. А то мы уже исчерпали темы для беседы. Лэнг, вы?..

— Обо мне не беспокойтесь, — ответил Рейлли. — Вы же знаете, у меня тут тоже есть кое-какие дела.

Он решил, что прежде всего нужно потратить немного времени на то, чтобы сполоснуть лицо самой холодной водой, какую только удастся добыть из крана в маленькой ванной комнате. Повернувшись, чтобы выйти из ванной, Лэнг поскользнулся и удержался на ногах лишь потому, что ему посчастливилось ухватиться за вешалку для полотенец. Он растерянно оглянулся, желая понять, откуда же взялась на кафельном полу вода, и в следующую секунду почувствовал, как ему на щеку упала капля. Задрав голову, он обнаружил на потолке большое бурое мокрое пятно. Возможно, трубы здесь не ремонтировали с тех самых нор, когда в этом, по всей вероятности, очень старом, а вернее, древнем здании провели водопровод.

Смотря себе под ноги, Лэнг вернулся в спальню. Там он сменил рубашку, решив, что в измятых брюках можно походить еще денек, и вышел в коридор. И только тут до него дошло, что у него нет ключа от комнаты. А в двери — нет замка.

Лэнг так и не понял, то ли он просто растерялся, то ли почувствовал себя дураком. Но ведь он же находился в Ватикане, где полагалось больше думать о спасении души, чем о сохранении своего земного имущества.

Тем не менее Рейлли вернулся в комнату, чтобы проверить, не осталось ли там чего-нибудь ценного. В конце концов, предусмотрительность, кажется, никогда не считалась грехом.

Рискуя заблудиться в многомильном лабиринте коридоров, Лэнг возобновил прогулку. Воспоминания о событиях, связанных с тайной Юлиана, оказались верными — scavo archaelogica [24]находилась почти напротив того места, где швейцарец несколько минут назад проверял документы у них с Фрэнсисом.

Оглянувшись по сторонам, чтобы не оказаться жертвой обстоятельств, если кто-то еще неразумно решился доверить утреннему водителю автомобиль или еще какой-то механизм со столь же смертоносным потенциалом, он пересек узкий проезд и открыл дверь. За ней оказалась небольшая комната, разгороженная поперек невысокой стойкой, на которой были разложены иллюстрированные туристские проспекты, рассказывающие о Ватикане в целом, ватиканских музеях и расположенном внизу некрополе.

Седовласый мужчина в рубашке с короткими рукавами — первый, кого Лэнг увидел в Ватикане без церковного облачения, — поднял глаза от спортивной страницы «Репубблики»:

— Экскурсия по некрополю на английском языке только что ушла.

— Я пришел не ради экскурсии, но все равно благодарю за информацию.

Хозяин помещения нахмурился, как будто, не проявив интереса к древнеримскому кладбищу, Лэнг намеревался нанести ему личное оскорбление. Потом его глаза остановились на нагрудной карточке, которую Рейлли не забыл нацепить.

— В таком случае чем могу служить?

Судя по тону, он вовсе не намеревался оказывать никаких услуг, но все же Лэнг любезно улыбнулся:

— Мне порекомендовали заглянуть сюда, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы перевести текст на коптском греческом.

Было совершенно очевидно, что старик прикидывает, стоит ли ему отрываться от изучения результатов футбольных матчей ради того, чтобы угодить неведомо кому из ватиканских иерархов (а кто еще мог дать американцу такой совет?).

Осторожность перевесила, хотя и не до конца.

— Загляните в архивы, через дорогу. — Он ткнул пальцем в ту сторону, откуда Лэнг только что пришел. — Там должен быть отец Стрентеноплис.

Лэнг поблагодарил его и удалился.

Следующий встречный проводил Рейлли по короткому коридору до открытой двери. В комнате располагался письменный стол, на котором стоял монитор компьютера, окруженный стопками бумаг, а за столом сидел мужчина с бородой, закрывающей половину груди. Одет он был в простую черную рясу, без каких-либо регалий, кроме золотой цепи на шее.

Бородатый поднял глаза и улыбнулся, показав пожелтевшие от табака зубы.

— Входите. Входите, присаживайтесь. — Он указал на единственный деревянный стул.

В который уже раз Лэнг удивился тому, как легко европейцы узнают американцев. А может быть, они автоматически обращаются на английском языке к любому, кто выглядит так, будто недавно сошел с самолета.

— Отец Стрентеноплис? — спросил Лэнг.

Мужчина поднялся. Оказалось, что в нем заметно больше шести футов росту. Борода, начинавшаяся от самых глаз, была густо пронизана серебряными нитями. А кончик длинного носа покрывали красные прожилки, которые так часто предательски выдают пьяниц.

— Это я. — Он вновь указал Лэнгу на стул.

— Н-но… — У Лэнга чуть не отнялся язык, когда он увидел на груди священника крест необычной формы — с двумя дополнительными перекладинами. — Вы…

— Я из греческой церкви; вы называете ее ортодоксальной, а мы — православной. А кто, по-вашему, может читать по-гречески лучше грека, верно? А вы, наверное, удивлены тому, что встретили меня в самом сердце западной церкви, верно?

Лэнг сел:

— Да, верно.

Отец Стрентеноплис тоже сел на свое место.

— Мы живем в эпоху экуменизма! Хватит споров о том, сколько ангелов умещается на острие иглы. Вашему папе понадобился специалист по древнегреческому и коптскому диалекту, моему патриарху — знаток средневекового немецкого, чтобы прочесть еретика Лютера. По-моему, равноценный обмен, верно?

Лэнг кивнул — энтузиазм священника оказался заразительным:

— По-моему, тоже.

Грек бросил хитроватый взгляд на дверь и, сунув руку в ящик стола, извлек маленький кисет и папиросную бумагу. В первую секунду Лэнг подумал, что священник хочет свернуть самокрутку с марихуаной, но тут же успокоился — это был всего лишь табак. Священник ловко, одной рукой, сделал самокрутку, а левой придвинул табак и бумагу к Лэнгу.

Тот покачал головой:

— Нет, благодарю вас.

Священник зажег сигарету, и уверенность Лэнга в том, что его друг Джейкоб курит самый отвратительный табак, какой только существует в мире, сразу поколебалась.

— Так, значит, вы пришли, чтобы прочитать что-то по-древнегречески, верно?

Лэнг извлек из кармана рубашки несколько сложенных листков. Он взял с собой одну из двух копий.

— Я рассчитывал, что вы сможете перевести это.

Священник зажал самокрутку губами и всматривался в лист сквозь густые клубы дыма. Лэнгу пришло в голову, что, наверное, он то и дело подпаливает себе бороду. Потом грек расправил бумагу на столе, извлек откуда-то пару узких — специально для чтения — очков и пробежал глазами по первым двум страницам.

— Я никогда не видел этого текста. Это ведь то самое евангелие, с которым связано убийство человека в Англии, верно? О нем писали в газетах.

— Именно. Убили сэра Иона. А это Евангелие от Иакова.

Священник уставился на Лэнга поверх очков.

— Мне удалось узнать, где сэр Ион приобрел его. Продавец сделал копии.

Отец Стрентеноплис медленно кивнул, как будто отвечал на вопрос, который слышал только он один, потом выдохнул себе в бороду, откуда, словно из горящего кустарника, еще долго поднимались струйки дыма.

— Святой Иаков, первый епископ Иерусалимский, первый восточный епископ… Его больше почитают в нашей церкви, чем у вас, на Западе.

Лэнг поймал себя на том, что ему очень хочется помахать рукой, отгоняя зловонный дым.

— И вы в состоянии перевести то, что египтяне записали греческими буквами?

Он почувствовал себя по-настоящему счастливым, когда священник раздавил окурок в маленькой керамической пепельнице.

— Но я же грек, верно? К завтрашнему утру будет готово.

Лэнг вышел. Ему казалось, что для того, чтобы запах табака, который курил добрый священник, выветрился из его одежды, потребуется не одна неделя. Если это вообще был табак.

Когда Рейлли направился в отведенную им с Фрэнсисом комнату, у него в кармане прозвучал знакомый сигнал «блэкберри». Это могла быть только Сара.