Турбины «Боинга-757» смолкли. Лэнг, ощущавший себя таким же помятым, как и его костюм, поднялся и достал из шкафчика над головой свою единственную дорожную сумку. Фрэнсис потянулся и зевнул. Он определенно выглядел хорошо отдохнувшим. Сладкий сон невинности, подумал Лэнг. Через несколько минут они уже шагали по извилистым коридорам в вечной суете римского международного аэропорта. Женщина в униформе с безразличным выражением лица пропустила паспорта через сканер и поставила на них еле-еле различимые печати. Как и во всех странах Европейского союза, вместо таможенного досмотра они спокойно прошли через ворота для тех, кому нечего указывать в декларации.

А потом начались трудности — нужно было перебраться из одного терминала в другой, возле которого находилась железнодорожная станция, этакий ангар из гофрированной жести, накрывавший четыре железнодорожных пути. Поезда ходили только по одному маршруту, забронировать места заранее было невозможно. Лэнг и Фрэнсис загрузились в вагон вместе с группой американских студентов, которые разговаривали и смеялись слишком бодро и оживленно для раннего утра.

Фрэнсис в четвертый раз подряд посмотрел на билет:

— Не забудьте, нам нужно выходить в Трастевере, а не в Термини.

Термини был главным римским вокзалом. Станция Трастевере была предпоследней и располагалась совсем рядом с Ватиканом.

Лэнг пристроил свою сумку на полку и сел в одно из парных кресел:

— Да разве можно это забыть? Вы же начали напоминать об этом, как только мы сошли с самолета.

Фрэнсис уселся рядом с ним:

— Но как же мы узнаем, где выходить? Ведь ни я, ни вы не говорим по-итальянски.

Лэнг потер зудящие от недосыпания глаза:

— Будем смотреть в окно. На каждой станции будет большая вывеска с ее названием.

Терпение, напомнил себе он, вслушиваясь в тарахтение колес тронувшегося с места поезда. Фрэнсис никогда еще не был в Риме, не видел Ватикана. Священник волновался, как ребенок накануне Рождества.

Перед взглядом Лэнга за вагонными окнами мелькали развилки железной дороги с растущими между рельсами сорняками, ржавые вагоны и черные от грязи фасады домов, населенных беднотой. А в памяти вставала, как живая, Дон, его жена, ее восторженные вскрики при виде каждого полуразрушенного пакгауза, который она, конечно же, принимала за руины античного храма, а не за склад, построенный полвека назад и успевший разрушиться из-за бесхозяйственности. Это было единственное путешествие, которое они успели совершить до того, как врачи обнаружили в ее теле неумолимого убийцу. Через два года после ее смерти здесь же, в Риме, Лэнг возобновил отношения с Герт. Для всех остальных этот поезд был чисто пассажирским, но для Рейлли он вез громадный груз воспоминаний.

Кроме них двоих, в Трастевере не вышел никто. Вот и замечательно. И машин возле станции не было никаких, кроме маленького и изрядно потрепанного «Фиата» с ватиканскими номерами. Лэнг за всю жизнь так и не перестал удивляться тому, как богатейшая в мире организация пытается делать вид, что соблюдает, согласно заветам своего основателя, обет бедности. Во всяком случае, вне Святого города.

Зато внутри государства Святого Петра любой, кто выложит деньги за билет, позволяющий осмотреть часть его территории, мог полюбоваться богатствами, соответствующими валовому национальному продукту изрядной части третьего мира. А уж представить, что скрыто от посторонних взглядов, было способно только необузданное воображение.

Впрочем, скромность, которую церковь изображала, выбирая средства передвижения, не нашла продолжения в поведении водителя. Он был, вероятно, претендентом на участие в гонках «Формула 1». Лэнг изумлялся тому, что Фрэнсис совершенно спокойно разговаривал с водителем, пока «Фиат» мчался по узким улочкам района, бывшего в эпоху Возрождения рабочим районом Рима. Развешанная для просушки вчерашняя стирка полоскалась над крышей машины на легком утреннем ветерке, который должен был вскоре смениться безжалостной жарой. Хотя Рим вообще отличался особо близкими, почти родственными отношениями между соседями, Трастевере выделялся и здесь — местные обитатели неприязненно поглядывали даже на тех, кто обитал в отдаленных местах, скажем, в следующем квартале. Именно на эту особенность и ориентировался Лэнг, решив остановиться именно здесь во время своих поисков зловещего «Пегаса».

Под хор протестующих гудков «Фиат» проскочил через перекресток, напомнив Лэнгу о том, что римские водители воспринимают дорожные знаки — в частности «стоп» — в лучшем случае как намек, а не обязательное требование. Фрэнсис же, судя по всему, нисколько не сознавал грозившей им опасности и преспокойно болтал с сидевшим за рулем камикадзе в итальянском исполнении.

Если у Лэнга когда-либо и имелись сомнения насчет глубины веры своего друга, то сейчас их можно было смело отвергнуть.

Между тем гонки, в которые превращалось обычное уличное движение под влиянием избыточного тестостерона у римских водителей, продолжались. Лэнг отыскал на двери машины ручку и вцепился в нее, надеясь уцелеть и пытаясь не обращать внимания на разноголосый хор гудков, которыми на этих улицах пользовались значительно чаще, нежели тормозами.

Некоторое облегчение он почувствовал лишь после того, как маленькая машинка проскочила в нескольких дюймах от здоровенного автобуса и свернула на широкую, с двухсторонним движением, виа дель Кончилиацоне, упирающуюся в кольцо площади Святого Петра прямо перед фасадом базилики. Лэнг попал в папское государство Рим впервые после истории с наследием императора Юлиана — похождения, которое лишь чудом удалось завершить успехом в малоизвестном уголке некрополя, над которым и расположен Ватикан [23].

Буквально расталкивая паломников и туристов, «Фиат» пересек площадь и остановился перед шлагбаумом, расположенным слева от собора. Швейцарский гвардеец в своем пестром, неизменном с шестнадцатого века наряде внимательно просмотрел паспорта и сверил фамилии Лэнга и Фрэнсиса с отпечатанным списком.

Убедившись в том, что имеет дело с законными посетителями, он на секунду скрылся в караульной будке и вернулся с парой запечатанных в пластик бейджей.

— Следите за тем, чтобы они всегда были у вас на груди, — предупредил он по-английски с сильным акцентом и дал знак проезжать.

Через несколько минут Лэнга и Фрэнсиса проводили в находившуюся на втором этаже комнату, похожую на спальню студенческого общежития. Она располагалась, если мерить в привычных городских масштабах, на расстоянии примерно трех кварталов к востоку от базилики. Окно смотрело на ворота Святой Екатерины. Внизу расхаживали швейцарские гвардейцы.

— Наверное, где-то рядом их казарма, — заметил Лэнг.

Фрэнсис подошел и тоже выглянул в окно:

— Если верить путеводителю, то и казарма, и столовая, и плац, и оружейная. Через шесть лет у них юбилей — пятьсот лет существования гвардии. Так что они уже давно защищают пап.

Лэнг отступил от окна:

— А что это такое на самом деле — швейцарская гвардия?

Фрэнсис хохотнул:

— Если вы ищете работу, то лучше и не мечтайте. Знаете, какие у них требования? От девятнадцати до двадцати пяти лет, одинокий, с высокими моральными качествами, гражданин Швейцарии, явно исповедующий католическую веру.

Лэнг прищелкнул языком и покачал головой:

— Жаль. Форма у них — прямо как наживка для форели. И что, они в самом деле охраняют папу или нужны только для церемоний?

— В самом деле охраняют. Как наша Секретная служба — президента. Очень много их погибло, когда Карл V Испанский в 1527 году захватил Рим. Климент II умудрился поссориться с ним не на шутку. Сам папа только чудом не попал в плен. Испанцы три дня грабили, насиловали и жгли город.

— Ах, это доброе старое время, когда победителям можно было не беспокоиться о политкорректности…

Разговор прервал деликатный стук в полуоткрытую дверь:

— Отец Нарумба?

В двери стоял молодой, тоже чернокожий, мужчина в сутане: