Из-под носатой маски раздраженно зашипели.

– Господи Боже мой! – Да, я, несомненно, слышала этот голос раньше, этот четкий отрывистый выговор человека, владеющего многими языками. Доктор снова ко мне повернулся, и я увидела его глаза, печальные и мудрые, как у старой мартышки в клетке. – Они ищут виноватого, – пошелестел он. – Уезжай сейчас же. Не вздумай остаться на ночь!

Разумеется, Доктор говорил дело. Комедианты, скитальцы и цыгане – удобнейшие козлы отпущения, какая бы беда ни пришла – неурожай, непогода, голод или чума. Я усвоила это четырнадцатилетней, во Фландрии, а три года спустя, в Париже, закрепила. Леборн знал это давно, а Рико понял слишком поздно. Порой чума преследовала нас во время странствий по королевству, но, казалось, ужасы закончились. Ныне болезнь губила лишь старых и немощных, но в Эпинале она стала последней каплей в огромной чаше бед. У коров нет молока, у собак бешенство, урожай пропал, фрукты сгнили, август принес невиданную жару. Кого-то следовало призвать к ответу. Какая разница, что это глупость? Какая разница, что быстрее чем за неделю чума не убивает, а мы приехали час назад. Какая разница, что, как ни отравляй колодцы, через воду чума не передается?

Впрочем, я уже понимала: здравый смысл в Эпинале бессилен. Местным нравилось обвинять ведьм. Ведьм да отравителей. Если так сказано в Библии, зачем искать другое объяснение?

Вернувшись к своей повозке, я не застала ни Леборна, ни Буффона, ни Эрмину. Они сбежали, забрав свое добро – кто сколько сумел. Я их не винила: Доктор дал хороший совет, но бросить Лемерля на растерзание фанатиков я не могла. Ведомая верностью или слепым девичьим увлечением, повозку я оставила на улице, коня – у фонтана, а сама проследовала за толпой к зданию суда.

Когда я пришла, там яблоку было негде упасть. Люди устроились в дверях, на лестнице, чуть ли не друг у друга на головах – только бы увидеть и услышать. Судебный пристав с трибуны старался перекричать толпу. Рядом стояли вооруженные солдаты, а меж ними – Лемерль, бледный, но не растерянный.

«Ладно хоть на ногах держится!» – подумала я. Лицо в синяках, руки связаны, но неведомый чиновник вмешался вовремя, не позволив нанести серьезных увечий. Это давало надежду, ибо означало, что кому-то город подчиняется, а этот кто-то может прислушаться к голосу разума. По крайней мере, я в это верила.

– Люди добрые! – пристав поднял свой жезл, прося тишины. – Во имя Всевышнего, дайте мне сказать!

Пристав был невысоким толстячком с роскошными усами и скорбным взглядом. Мне он очень напоминал виноградаря или торговца зерном, коих я повидала превеликое множество. Через весь зал, через головы собравшихся и лес воздетых к потолку рук я углядела, что пристав дрожит.

Вопли приутихли, но успокоились далеко не все.

– На виселицу колдуна! Смерть отравителю! – орали несколько человек.

Пристав нервно потер руки.

– Успокойтесь, добрые жители Эпиналя! – закричал он. – Никто из нас не имеет права допрашивать этого человека.

– Допрашивать?! – пролаял кто-то из глубины зала. – Мы не об этом! Сержант, тут нужны веревка да сук.

По залу прокатился ропот одобрения. Пристав махнул рукой, требуя тишины.

– Без суда людей не вешают. Этого человека еще не признали виновным. Лишь судья вправе…

– А как насчет предзнаменований? – перебил лающий голос.

– Да, как насчет них?

– Как насчет чумы?

Пристав снова призвал к спокойствию.

– Я не вправе принимать решение! – Его голос дрожал не меньше, чем руки. – Вправе только судья Реми!

Имя судьи успокоило горожан лучше всех стараний пристава: вопли сменились недовольным ропотом. Кто осенял себя крестом, кто показывал рогатку. Я перехватила смеющийся взгляд Лемерля, благо ростом была выше доброй половины собравшихся. Этот взгляд я знала слишком хорошо: видела столько раз, что и не вспомнить, – взгляд игрока, ставящего последние деньги, взгляд актера перед величайшим представлением своей жизни.

– Судья Реми. – Голос Лемерля легко разнесся по залу. – Мне рассказывали о нем как о человеке достойнейшем.

– В девяти областях перевешал две тысячи ведьм и колдунов, – объявил тот же лающий голос из глубины зала. Горожане стали оборачиваться, а Лемерль и глазом не моргнул.

– Жаль, что его здесь нет.

– Скоро будет!

– Надеюсь, не задержится.

Горожане невольно заинтересовались. Лемерль завладел их вниманием, держал на крючке и отпускать не собирался.

– Времена сейчас опасные, – проговорил он. – Подозрительность ваша вполне обоснованна. Где судья Реми?

– Будто сам не знаешь! – пролаял тот же голос, но без прежнего пыла. Собравшиеся недовольно зашикали.

– Замолчи, пусть говорит!

– Рот закрыть не можешь?

Пристав объяснил, что судья уехал по делам, но должен вернуться со дня на день. Из глубины зала тотчас залаял подуститель, но его оборвали гневно и так быстро, что никто не разобрал, в чем дело.

Лемерль улыбнулся.

– Жители Эпиналя! – начал он, не повышая голоса. – Я охотно развею ваши подозрения и даже прощу вам холодный прием. – Лемерль показал на избитое лицо. – Разве Господь не велел подставить другую щеку?

– Дьяволу не чужды ни речи красные, ни слова правильные, – не унимался подуститель, приблизившийся к трибуне, но еще незримый в многоликой толпе. – Язык твой не распухнет от такой праведности?

– Сейчас проверим, – тотчас нашелся Лемерль. Толпа прежде хором обвиняла его, а теперь так же хором поддерживала. – Позвольте мне, грешному, напомнить, чью волю исполняет этот суд, – не судьи Реми, а Того, кто над ним. Прежде чем разбираться, давайте попросим Господа, чтобы направлял и защищал нас в эту лихую годину. – Связанными руками Лемерль вытащил серебряный крест и поднял над головой.

Я подавила улыбку: ну как им не восхититься? Головы безропотно опустились, бледные губы зашептали «Отче наш». Удача поворачивалась лицом к Лемерлю. Подуститель залаял еще раз, но его тотчас заглушил возмущенный ропот, и я так и не разобрала, кто это. Тщетно пристав требовал порядка – понадобилась помощь Лемерля.

– Требую уважения к этому суду! – рявкнул он. – Не Диавол ли тут вмешался, не он ли сеет раздор меж честных людей, не он ли наущает превратить суд в посмешище?

Пристыженные смутьяны затихли.

– Не то ли самое только что творилось на рыночной площади? Неужто вы хуже зверья?

Воцарилась полная тишина: даже подуститель не осмеливался открыть рот.

– Диавола вижу в каждом из вас, – громко зашептал Лемерль. – В тебе, – он ткнул пальцем в детину со свирепым красным лицом. – В тебе его похоть, червем извивается в глазах твоих. А в тебе, – он повернулся к худосочной женщине, которая стояла в первом ряду и, прежде чем настроение толпы изменилось, пуще всех проклинала его, – в тебе я вижу сребролюбие и недовольство. А в тебе, а в тебе… – от волнения Лемерль заговорил громче и поочередно клеймил горожан. – Вижу алчность, злобу, жадность. Ты лгал жене. Ты изменяла мужу. Ты бил соседа. Ты не верил в истинность спасения нашего.

В глазах горожан ясно читалось, что наживку Лемерля они проглотили целиком и полностью. Но даже сейчас один неверный шаг – и они набросятся на него, аки дикие звери. Лемерль это тоже понимал, его глаза сверкали от возбуждения.

– А ты, – он показал пальцем в центр зала. Взмах связанных рук, и люди расступились. – Да, ты, в сумраке таящийся. Ты, Ананий[12], лжесвидетель! Твоя сущность видна мне лучше, чем у всех остальных!

На добрых десять секунд стало тихо: все смотрели на брешь в толпе, а потом наконец увидели подустителя, мерзкого уродца, прятавшегося в сумраке. Огромная голова, обезьяньи руки, одинокий, налитый злобой глаз – стоявшие рядом расступились, а уродец тотчас вскочил на подоконник, дико шипя.

– На сей раз ты ускользнул от меня, черт тебя дери! – залаял он. – Но я тебе еще устрою, брат Коломбин!

– Господи помилуй!