Вечером Передонову принесли записку от Гудаевской. Он прочел: «Достоуважаемый Ардальон Борисыч! Муж ушел в клуб, и теперь я свободна от его варварства до часу ночи. Сделайте ваше одолжение, пожалуйте поскорее ко мне для содействия над преступным сыном. Я сознаю, что надо изгонять из него пороки, пока мал, а после поздно будет. Искренно уважающая Вас Юлия Гудаевская. Р. S. Пожалуйста, приходите поскорее, а то Антоша ляжет спать, так его придется будить». Передонов поспешно оделся, закутал горло шарфом и отправился. — Куда ты, Ардальон Борисыч, на ночь, глядя, собрался? — спросила Варвара. — По делу, — угрюмо отвечал Передонов, торопливо уходя. Варвара подумала с тоскою, что опять ей не спать долго. Хоть бы поскорее заставить его повенчаться! Вот-то можно будет спать и ночью, и днем, — вот-то будет блаженство! * * * На улице сомнения овладели Передоновым. А что, если это — ловушка? А вдруг окажется, что Гудаевский дома, и его схватят и начнут бить? Не вернуться ли лучше назад? «Нет, надо дойти до их дома, а там видно будет». Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлять шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В траве у заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось подозрительным и странным, — может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему. Передонов тихо шел по улицам и бормотал: «Ничего не выследишь. Не на худое иду. Я, брат, о пользе службы забочусь. Так-то». Наконец он добрался до жилища Гудаевских. Огонь виден был только в одном окне на улицу, остальные четыре были темны. Передонов поднялся на крыльцо тихохонько, постоял, прильнул ухом к двери и послушал, — все было тихо. Он слегка дернул медную ручку звонка, — раздался далекий, слабый, дребезжащий звук. Но как он ни был слаб, он испугал Передонова, как будто за этим звуком должны были проснуться и устремиться к этим дверям все враждебные силы. Передонов быстро сбежал с крыльца и прижался к стенке, притаясь за столбиком. Прошли короткие мгновения. Сердце у Передонова замирало и тяжко колотилось. Послышались легкие шаги, стук отворенной двери, — Юлия выглянула на улицу, сверкая в темноте черными, страстными глазами. — Кто тут? — громким топотом спросила она. Передонов немного отделился от стены и, заглядывая снизу в узкое отверстие двери, где было темно и тихо, спросил, тоже шопотом, — и голос его дрожал: — Ушел Николай Михайлович? — Ушел, ушел, — радостно зашептала и закивала Юлия. Робко озираясь, Передонов вошел за нею в темные сени. — Извините, — шептала Юлия, — я без огня, а то еще кто увидит, будут болтать. Она шла впереди Передонова по лестнице, в коридор, где висела маленькая лампочка, бросая тусклый свет на верхние ступеньки. Юлия радостно и тихо смеялась, и ленты ее зыбко дрожали от ее смеха. — Ушел, — радостно шепнула она, оглянулась и окинула Передонова страстно-горящими глазами. — Уж я боялась, что останется сегодня дома, так развоевался. Да не мог вытерпеть без винта. Я и прислугу отправила, — одна Лизина нянька осталась, — а то еще нам помешают. Ведь нынче люди, знаете, какие. От Юлии веяло жаром, и вся она была жаркая, сухая, как лучина. Она иногда хватала Передонова за рукав, и от этих быстрых сухих прикосновений словно быстрые сухие огоньки пробегали по всему его телу. Тихохонько, на цыпочках прошли они по коридору — мимо не скольких запертых дверей и остановились у последней, — у двери в детскую… [10] * * * Передонов оставил Юлию в полночь, уже когда она ждала, что скоро вернется муж. Он шел по темным улицам, угрюмый и пасмурный. Ему казалось, что кто-то все стоял около дома и теперь следит за ним. Он бормотал: — Я по службе ходил. Я не виноват. Она сама захотела. Ты меня не подденешь, не на такого напал.
Варвара еще не спала, когда он вернулся. Карты лежали перед нею. Передонову казалось, что кто-то мог забраться, когда он входил. Может быть, сама Варвара впустила врага. Передонов сказал: — Я буду спать, а ты колдовать на картах станешь. Подавай сюда карты, а то околдуешь меня. Он отнял карты и спрятал себе под подушку. Варвара ухмылялась и говорила; — Петрушку валяешь. Я и колдовать-то не умею, очень мне надо. Его досадовало и страшило, что она ухмыляется: значит думал он она и без карт может. Вот под кроватью кот жмется и сверкает зелеными глазами, — на его шерсти можно колдовать, гладя кота впотьмах, чтобы сыпались искры. Вот под комодом мелькает опять серая недотыкомка — не Варвара ли ее подсвистывает по ночам тихим свистом, похожим на храп? Гадкий и страшный приснился Передонову сон: пришел Пыльников, стал на пороге, манил и улыбался. Словно кто-то повлек Передонова к нему, и Пыльников повел его по темным, грязным улицам, а кот бежал рядом и светил зелеными зрачками… [11] XIX Странности в поведении Передонова все более день ото дня беспокоили Хрипача. Он посоветовался с гимназическим врачом, не сошел ли Передонов с ума. Врач со смехом ответил, что Передонову сходить не с чего, а просто дурит по глупости. Поступали и жалобы. Начала Адаменко, она прислала директору тетрадь ее брата с единицею за хорошо исполненную работу. Директор во время одной из перемен пригласил к себе Передонова. «А, право, похож на помешанного», — подумал Хрипач, увидев следы смятения и ужаса на тупом, сумрачном лице Передонова. — Я имею к вам претензию, — заговорил Хрипач сухою скороговоркою. — Каждый раз, как мне приходится давать урoк рядом с вами, у меня голова буквально трещит, — такой хохот подымается в вашем классе. Не могу ли я вас просить давать уроки не столь веселого содержания? «Шутить и все шутить, — как вас на это станет»? — Я не виноват, — сердито сказал Передонов, — они сами смеются. Да и нельзя же все о букве Ь да о сатирах Кантемира говорить, иногда и скажешь что-нибудь, а они сейчас зубы скалят. Распущены очень. Подтянуть их надо. — Желательно, и даже необходимо, чтобы работа в классе имела серьезный характер, — сухо сказал Хрипач. — И еще одно. Хрипач показал Передонову две тетради и сказал: — Вот две тетради по вашему предмету, обе учеников одного класса, Адаменка и моего сына. Мне пришлось их сравнить, и я принужден сделать вывод о вашем не вполне внимательном отношении к делу. Последняя работа Адаменка, исполненная весьма удовлетворительно, оценена единицею, тогда как работа моего сына, написанная хуже, заслужила четверку. Очевидно, что вы ошиблись: балл одного ученика поставили другому, и наоборот. Хотя человеку свойственно ошибаться, но все же прошу вас избегать подобных ошибок. Они возбуждают совершенно основательное неудовольствие родителей и самих учащихся. Передонов пробормотал что-то невнятное. В классах он со злости усиленно принялся дразнить маленьких, наказанных на-днях по его жалобам. Особенно напал он на Крамаренка. Тот молчал, бледнел под своим темным загаром, и глаза сверкали. Выйдя из гимназии, Крамаренко в этот день не торопился домой. Он постоял у ворот, поглядывая на подъезд. Когда вышел Передонов, Крамаренко пошел за ним, в некотором отдалении, пережидая редких прохожих. Передонов шел медленно. Хмурая погода наводила на него тоску. Его лицо в последние дни принимало все более тупое выражение. Взгляд или был остановлен на чем-то далеком, или странно блуждал. Казалось, что он постоянно всматривается за предмет. От этого предметы в его глазах раздваивались, млели, мережили. Кого же он высматривал? Доносчиков. Они прятались за все предметы, шушукались, смеялись. Враги наслали на Передонова целую армию доносчиков. Иногда Передонов старался быстро накрыть их. Но они всегда успевали во-время убежать, — словно сквозь землю провалятся… вернуться 10. За дверью раздавались тихие детские голоса, слышался серебристый Лизин смех. Гудаевская шепнула: — Вы тут пока постойте, за дверью, чтоб он пока не знал. Передонов зашел, в глухой угол коридора и прижался к стене. Гудаевская порывисто распaхнула дверь и вошла в детскую. Сквозь узкую щель у косяка Передонов увидел, что Антоша сидел у стола, спиной к двери, рядом с маленькой девочкой в белом платьице. Ее кудри касались его щеки и казались темными, потому что Передонову видна была только затененная их часть. Ее рука лежала на Антошином плече. Антоша вырезал для нее что-то из бумаги, — Лиза смеялась от радости. Передонову было досадно, что здесь смеются: мальчишку пороть надо, а он сестру забавляет вместо того, чтобы каяться да плакать. Потом злорадное чувство охватило его: вот сейчас ты завопишь, подумал он об Антоше и утешился. Антоша и Лиза обернулись на стук отворившейся двери, — румяную щеку и коротенький Лизин нос из-под длинных и прямых прядей волос увидел Передонов из своего убежища, увидел и простодушно-удивленное Антошино лицо. Мать порывисто подошла к Антоше, нежно обняла его за плечики и сказала бодро и решительно: — Антоша, миленький, пойдем. А ты, Марьюшка, Побудь с Лизой, — сказала oна, обращаясь к няньке, которой не видно было Передонову. Антоша встал неохотно, а Лиза запищала на то, что он еще не кончил. — После, после он тебе вырежет, — сказала ей мать и повела сына из комнаты, все держа его за плечи. Антоша еще не знал, в чем дело, но уже решительный вид матери испугал его и заставил подозревать что-то страшное. Когда вышли в коридор и Гудаевская закрыла дверь, Антоша увидел Передонова, испугался и рванулся назад. Но мать крепко ухватила его за руку и быстро повлекла по коридору, приговаривая: — Пойдем, пойдем, миленький, я тебе розочек дам. Твоего oтца тирана нет дома, я тебя накажу розочками, голубчик, это тебе полезно, миленький. Антоша заплакал и закричал: — Да я же не шалил, да за что же меня наказывать! — Молчи, молчи, миленький! — сказала мать, шлепнула его ладонью по затылку и впихнула в спальню. Передонов шел за ними и что-то бормотал, тихо и сердито. В спальне приготовлены были розги. Передонову не понравилось, что они жиденькие и коротенькие. «Дамские», — cердито подумал он. Мать быстро села на стул, поставила перед собой Антошу и принялась его расстегивать. Антоша, весь красный, с лицом, облитым слeзaми, закричал, вертясь в ее руках и брыкаясь ногами: — Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать! — Ничего, ничего, голубчик, — отвечала мать, — раздевайся скорее, это тебе будет очень полезно. Ничего, не бойся, это заживет скоро, — утешала она и проворно раздевала Антошу. Полураздетый Антоша сопротивлялся, брыкался ногами и кричал. — Помогите, Ардальон Борисович, — громким шопотом сказала Юлия Петровна, — это такой разбойник, уж я знала, что мне одной с ним не справиться. Передонов взял Антошу за ноги, а Юлия Петровна принялась сечь его. — Не ленись, не ленись! — приговаривала она. — Не лягайся, не лягайся! — повторял за ней Передонов. — Ой, не буду, ой, не буду! — кричал Антоша. Гудаевская работала так усердно, что скоро устала. — Ну, будет, миленький, — сказала она, отпуская Антошу, — довольно, я больше не могу, я устала. — Если вы устали, так я могу еще посечь, — сказал Передонов. — Антоша, благодари, — сказала Гудаевская, — благодари, шаркни ножкой. Ардальон Борисович еще тебя посечет розочками. Ляг ко мне на коленочки, миленький. Она передала Передонову пучок розог, опять привлекла к себе Антошу и уткнула его головой в колени. Передонов вдруг испугался: ему показалось, что Антоша вырвется и укусит. — Ну, на этот раз будет, — сказал он. — Антоша, слышишь? — спросила Гудаевская, подымая Антошу за уши. — Ардальон Борисович тебя прощает. Благодари, шаркни ножкой, шаркни. Шаркни и одевайся, Антоша, рыдая, шаркнул ножкой, оделся, мать взяла его за руку и вывела в коридор. — Подождите. — шепнула она Передонову, — мне еще надо с вами поговорить. Она увела Антошу в детскую, где уже няня уложила Лизу, и велела ему ложится cпать. Потом вернулась в спальню. Передонов угрюмо сидел на стуле среди комнаты. Гудаевская сказала: — Я так вам благодарна, так благодарна, не могу сказать. Вы поступили так благородно, так благородно. Это муж должен был бы сделать, а вы заменили мужа. Он стоит того, чтобы я наставила ему рога; если он допускает, что другие исполняют его обязанности, то пусть другие имеют и его права. Она порывисто бросилась на шею Передонова и прошептала: — Приласкайте меня, миленький! И потом еще сказала несколько непередаваемых слов. Передонов тупо удивился, однако охватил руками ее стан, поцеловал ее в губы, — и она впилась в его губы долгим, жадным поцелуем. Потом она вырвалась из его рук, метнулась к двери, заперла ее на ключ и быстро принялась раздеваться. вернуться 11. Антоша Гудаевский уже спал, когда отец вернулся из клуба. Утром, когда Антоша Гудаевский уходил в гимназию, отец еще спал. Антоша увидел отца только днем. Он потихоньку от матери забрался в отцов кабинет и пожаловался на то, что его высекли. Гудаевский рассвирепел, забегал по кабинету, бросил со стола на пол несколько книг и закричал страшным голосом: — Подло! Гадко! Низко! Омерзительно! К чорту на рога! Кошке под хвост! Караул! Потом он накинулся на Антошу, спустил ему штанишки, осмотрел его тоненькое тело, испещренное розовыми узкими полосками, и вскрикнул пронзительным голосом; — География Европы, издание семнадцатое! Он подхватил Антошу на руки и побежал к жене. Антоше было неудобно и стыдно, и он жалобно пищал. Юлия Петровна погружена была в чтение романа. Заслышав издали мужнины крики, она догадалась, в чем дело, вскочила, бросила книгу на пол и забегала по горнице, развеваясь пестрыми лентами и сжимая сухие кулачки. Гудаевский бурно ворвался к ней, распахнув дверь ногою. — Это что? — закричал он, поставил Антошу на пол и показал ей его открытое тело. — Откуда этакая живопись! Юлия Петровна задрожала от злости и затопала ногами. — Высекла, высекла! — закричала она, — вот и высекла! — Подло! Преподло! Анафемски расподло! — кричал Гудаевский, — как ты осмелилась без моего ведома? — И еще высеку, на зло тебе высеку, — кричала Гудаевская, — каждый день буду сечь. Антоша вырвался и, застегиваясь на ходу, убежал, а отец с матерью остались ругаться. Гудаевский подскочил к жене и дал ей пощечину. Юлия Петровна взвизгнула, заплакала, закричала: — Изверг! Злодей рода человеческого! В гроб вогнать меня хочешь! Она изловчилась, подскочила к мужу и хлопнула его по щеке. — Бунт! Измена! Караул! — закричал Гудаевский. И долго они дрались, — все наскакивали друг на друга. Наконец устали. Гудаевская села на пол и заплакала. — Злодей! Загубил ты мою молодость, — протяжно и жалобно завопила она. Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по щеке, да передумал, тоже сел на пол против жены и закричал: — Фурия! Мегера! Труболетка бесхвостая! Заела ты мою жизнь! — Я к маменьке поеду, — плаксиво сказала Гудаевская. — И поезжай, — сердито отвечал Гудаевский, — очень рад буду, провожать буду, в сковороды бить буду, на губах персидский марш сыграю. Гудаевский затрубил в кулак резкую и дикую мелодию. — И детей возьму! — крикнула Гудаевская. — Не дам детей! — закричал Гудаевский. Они разом вскочили на ноги и кричали, размахивая руками: — Я вам не оставлю Антошу, — кричала жена. — Я вам не отдам Антошу, — кричал муж. — Возьму! — Не дам! — Испортите, избалуете, погубите! — Затираните! Сжали кулаки, погрозили друг другу и разбежались, — она в спальню, он в кабинет. По всему дому пронесся стук двух захлопнутых дверей. Антоша сидел в отцовом кабинете. Это казалось ему самым удобным, безопасным местом. Гудаевскнй бегал по кабинету и повторял: — Антоша, я не дам тебя матери, не дам. — Ты отдай ей Лизочку, — посоветовал Антоша. Гудаевский остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и крикнул: — Идея! Он выбежал из кабинета. Антоша робко выглянул в коридор и увидел, что отец пробежал в детскую. Оттуда послышался Лизин плач и испуганный нянькин голос. Гудаевский вытащил из детской за руку навзрыд плачущую, испуганную Лизу, привел ее в спальню, бросил матери и закричал: — Вот тебе девчонка, бери ее, а сын у меня остается на основании семи статей семи частей свода всех уложений. И он убежал к себе, восклицая дорогой: — Шутка! Довольствуйся малым, секи понемножку! Ого-го-го! Гудаевская подхватила девочку, посадила ее к себе на колени и принялась утешать. Потом вдруг вскочила, схватила Лизу за руку и быстро повлекла ее к отцу. Лиза опять заплакала. Отец и сын услышали в кабинете приближающийся по коридору Лизин рев. Они посмотрели друг на друга в изумлении. — Какова? — зашептал отец, — не берет! К тебе подбирается. Антоша полез под письменный стол. Но в это время уже Гудаевская вбежала в кабинет, бросила Лизу отцу, вытащила сына из-под стола, ударила его по щeке, схватила за руку и повлекла за собою, крича: — Пойдем, голубчик, отец твой — тиран. Но тут и отец спохватился, схватил мальчика за другую руку, ударил его по другой щеке и крикнул: — Миленький, не бойся, я тебя никому не отдам. Отец и мать тянули Антошу в разные стороны и быстро бегали кругом. Антоша между ними вертелся волчком и в ужасе кричал: — Отпустите, отпустите, руки оборвете. Как-то ему удалось высвободить руки, так что у отца и у матери остались в руках только рукава от его курточки. Но они не замечали этого и продолжали яростно кружить Антошу. Он кричал отчаянным голосом: — Разорвете! В плечах трещит! Ой-ой-ой, рвете, рвете! Разорвали! И точно, отец и мать вдруг повалились в обе стороны на пол, держа в руках по рукаву от Антошиной курточки. Антоша убежал с отчаянным криком: — Разорвали, что же это такое! Отец и мать, оба вообразили, что оторвали Антошины руки. Они завыли от страха, лежа на полу: — Антосю разорвали! Потом вскочили и, махая друг на друга пустыми рукавами, стали кричать наперебой: — За доктором! Убежал! Где его руки! Ищи его руки! Они оба заерзали на полу, рук не нашли, сели друг против друга и, воя от страха и жалости к Антоше, принялись хлестать друг друга пустыми рукавами, потом подрались и покатились по полу. Прибежали горничная и нянька и розняли господ. |
