Обычно Мара не обращала внимания на подобные сигналы. Она всегда честно отрабатывала свои двадцать минут вне зависимости от погоды, времени или каких-то еще условий. Но сегодня она сократила число бланшей до двадцати пяти и лишь два раза поклонилась, спрыгнув с каната. Аплодисменты последовали, тем не менее, как всегда щедрые, только Мара вместо того, чтобы насладиться ими, кивнула Лобо: «Уноси меня с арены».

Лобо терпеливо поджидал ее у костюмерной, пока она переодевалась в брюки и свитер. Из цирка доносились звуки барабана — это клоуны совершали парад-алле— заключительное торжественное шествие по арене. «Публика сегодня какая-то невеселая, — подумала Мара. — Впрочем, может, мне это только кажется?» Какая-то тоска глодала ей душу. «Наверное, я просто расстроилась оттого, что Джейм не пришел сегодня на представление, — решила она наконец. — Ну ничего, скоро я вновь его увижу — и всю тоску как рукой снимет».

Подойдя к своему спальному вагону, Мара пожелала Лобо спокойной ночи и велела ему идти отдыхать. Но он только покачал головой и не двинулся с места. Когда Мара, потеряв терпение, напомнила ему, что Джейм уже, должно быть, вернулся домой, Лобо хмуро взглянул на нее и медленно побрел куда-то в темноту.

Открыв дверь, Мара обнаружила, что в гостиной никого нет. Где же Джейм? Ведь он всегда — даже если какие-то срочные дела в зверинце мешали ему прийти на представление — поджидал ее вечером дома, чтобы они вместе могли посидеть за ужином. Они обсуждали представление, публику, номер Мары, проблемы с животными… а потом ложились в постель и занимались любовью… эта сторона их брака оставалась и по сей день неизменно прекрасной и волшебной.

Так куда же он провалился? Неужели Джоко, заверявший Мару сегодня, что ее муж даже не смотрит в сторону кокетничающих с ним женщин, на самом деле сказал ей это в качестве предупреждения?

Внезапный укол ревности пронзил сердце Мары. «Черт его подери!» — подумала она, имея в виду, конечно, не мужа, а Джоко, посеявшего в ее душу сомнение.

Нет, ничего этого не может быть! Как только Джейм вернется, она обязательно его обо всем расспросит и наверняка сразу успокоится. Мара будет с ним милой, любящей, преданной, она сделает его еще счастливее! Она знает его как никакая другая женщина на свете и никакой другой женщине она его не отдаст. Нет, конечно, она не станет выцарапывать глаза каждой блондинке, бросившей на ее мужа неосторожный взгляд, — нет, просто она будет любить. Его… О, как она будет Его Любить!

Мара переоделась в белый атласный халат, расчесала волосы и села в кресло. На столе стоял приготовленный Кланки ужин, и Маре так захотелось есть, что она решила погрызть печеньице.

Ей вдруг показалось, что в детской плачет Викки. Но звук этот больше не повторился, и Мара успокоилась. Ведь рядом с девочкой ее няня, а заботливая англичанка обижается, если хозяйка ей не доверяет. Скорее всего, Викки опять уснула. Мару всегда удивляло, что приходится испрашивать разрешение няни, прежде чем зайти к дочке. Викки у них лучезарная, послушная, и при этом крошка понятия не имеет, как ее обожают мать, отец, да и все люди в цирке.

Мара бродила по гостиной, вспоминая, как протестовал Джейм, когда она решила выкинуть всю старую мебель при переезде в спальный вагон. Он твердил ей, что ему страшно нравилась ее прежняя гостиная и он не хочет другой. Но она-то знала, как он обрадуется, когда она пригласит из Нью-Йорка хорошего дизайнера! Сама Мара не являлась большой поклонницей модерна, она считала его чересчур холодным, но Джейму нравился этот стиль, а главное, к чему стремилась Мара, — это чтобы муж чувствовал себя здесь, в ее мире, как дома.

Именно поэтому она и просила на прошлой неделе мистера Сэма придумать для Джейма какую-нибудь более интеллектуальную работу. Так почему же Джейм не примчался к ней сегодня счастливый, не рассказал, что получил место Джима Бориса?

Послышались голоса и быстрые шаги. Наверное, это Джейм, а с ним большая компания. Интересно, он поделится с женой новостью при всех или подождет, пока они останутся наедине?

Радостная Мара побежала открывать дверь. На пороге стоял мистер Сэм, черный как туча, и сердце Мары сжалось в комок от нехорошего предчувствия. Она перевела взгляд. Рядом с хозяином стояла бледная, бескровная Кланки, и у Мары остановилось сердце: они пришли сообщить ей нечто ужасное.

— Нет… — прошептала она, закрывая лицо руками, словно заслоняя себя от страшной беды.

Но вот они уже вошли в гостиную, и мистер Сэм приблизился к ней:

— Ужасное что-то, Мара… Джейм… Его больше нет. Его убил Лео Муэллер прямо у клоунской костюмерной. Двое ребят успели поймать Лео и пришили его же ножом…

Боль была настолько резкой и сильной, что Мара не могла даже заплакать.

— Лео?! — Она чувствовала, как мир переворачивается вверх ногами, и все еще не хотела в это верить. — Лео же в тюрьме!

Кланки обняла ее за плечи и проговорила плачущим голосом:

— Ему снова удалось бежать… Один мой приятель видел его месяц назад в Нью-Йорке. И он спрашивал о тебе…

— И ты мне ничего не сказала?!

Кланки нервно дергала воротничок своего платья — так, словно он душил ее:

— Мистер Сэм знал об этом, и Джейм тоже. Это он упросил меня ничего тебе не говорить. Он предупредил Лобо, чтобы тот не спускал с тебя глаз. Нам и в голову не могло прийти, что Лео может напасть на Джейма… — Она наконец разрыдалась.

Мара застыла выпрямившись. Она чего-то ждала… Так приговоренный к смерти ждет у виселицы: а вдруг… Мистер Сэм взял ее за руку.

— Он недолго мучился… вернее, не мучился совсем. Все ведь произошло мгновенно.

И тут Мара заметила, что по щекам старика струятся слезы и скапливаются в уголках рта. И она наконец поверила.

Все сделалось вдруг чужим и непонятным. Яркие цвета в гостиной мгновенно померкли, сменившись серыми и тусклыми. Мара хотела было попросить Кланки не кричать так ужасно, чтобы не разбудить малышку, но внезапно поняла, что этот страшный крик вырывается из ее собственных уст.

Как бы страшна и опасна ни была жизнь, время всегда приходило на помощь Маре, отодвигая в прошлое тяжелые минуты, принося новые приключения, новые победы… и новые печали. Но она всегда воспринимала это как должное, как «колесо судьбы жестокой». Она уверенно плыла против волн, убежденная, что время на ее стороне, что впереди ее ждет то, к чему стоит стремиться, — слава, счастье, любовь лучшего на свете мужчины…

А теперь разом все кончилось. Вернее, Мара поняла вдруг, что по своему невежеству не замечала, что время может быть и заклятым врагом, что каждая минута, каждая секунда могут стать медленным ядом, постепенно отравляющим душу и все вокруг и мучающим ее бесконечными вопросами:

«Неужели это моя вина?»

«Могла ли я это предупредить?»

«Почему это случилось с Джеймом, а не со мной?»

«Почему я не почувствовала, что Джейм в опасности, и не спасла его?»

Однако самым страшным было то, что Мара понимала: она предчувствовалачто-то нехорошее, но не смогла правильно истолковать свои ощущения… отмахивалась от них.

В первые несколько дней от боли ее еще защищал шок. Небо заволокли серые тучи, и слава Богу: солнечный свет лишний раз напомнил бы Маре, как много она потеряла. Глядя на себя в зеркало, Мара видела тусклые глаза, впалые щеки, бледный рот… но ей было все равно. Да, впервые за всю жизнь Маре было безразлично, как она выглядит.

Люди приходили и уходили — мистер Сэм, Джоко, Кланки, доктор Макколл, артисты, повар, рабочие. Они старались поддержать ее, говорили слова, которые им самим казались утешительными, но Мара точно не слышала их. «Время лечит раны», — твердили они, и эта мысль на короткий миг выводила Мару из апатии, причиняя ей дикую боль.

Позднее она поняла, что все ее друзья, особенно Кланки, были в эти страшные дни очень внимательны к ней, но тогда она не чувствовала ничего… Как Джейм, ее Джейм, самый милый, самый прекрасный, самый веселый, самый живой из мужчин, мог умереть? Как могло случиться, что он лежит теперь на кладбище в склепе семьи Сен-Клеров в холодном Бостоне? «Нет, это неправда! — думала Мара. — Это, должно быть, ночной кошмар, еще немного — и я проснусь и вновь увижу его любящие глаза и добрую улыбку.»