Он надел панаму и пошел к машине. Мара проводила его долгим взглядом. Она обдумывала его слова. Неужели Горас проигрывает все деньги в те ночи, когда не ночует дома? И именно поэтому не платит ей жалованье?

…Лежа в траве, Мара размышляла над предложением Чарли. Нет, ей не надо было долго сомневаться, уходить отсюда или не уходить. Она давно поняла, что если хочет осуществить свою мечту стать воздушной гимнасткой, то нужно пойти куда-то учиться. Но это казалось ей совершенно нереальным до той минуты, как Чарли дал ей свою визитку. Теперь ей есть куда идти, но не так все просто. Ведь нужны деньги. Абсолютно бесполезно просить их у Берти, да и Горас вряд ли даст. Может, взять без спроса? Ведь это не будет воровством, Мара не почувствует ни малейшего угрызения совести… но почему-то ей уже сейчас было стыдно: ей казалось, что Берти и Горас нуждаются в ней, да и она будет по ним скучать.

Проснувшись на следующее утро очень рано — все еще спали, — Мара прокралась в фургон к Берти и Горасу. Она осторожно открыла ящик, где Берти хранила свои сережки, и взяла оттуда на ощупь несколько банкнот. Было темно, и Мара не видела, сколько там денег, но решила, что на билет до Флориды должно хватить. Если окажется мало, она попробует добраться на попутных. Одежду Мара уже сложила в небольшую холщовую сумку, найденную в одном из фургонов. Вещей у нее было немного: перешитые для нее Берти блузки, юбки, два ситцевых платья да подаренная Чарли Скуром афиша. Впрочем, когда Мара пришла сюда, у нее не было и этого.

К тому же это одежда гаджо. Никто не заподозрит теперь, что она цыганка, — по крайней мере, Мара очень на это надеялась. За последние несколько месяцев она окончательно избавилась от акцента. У нее всегда были способности к подражанию, и она старательно имитировала все интонации Гораса и Берти.

Она уже шла по дороге, выходившей на шоссе, как вдруг кто-то окликнул ее. Мара обернулась и увидела Гораса. Одетый в старый халат, с всклокоченными после сна волосами, он был очень бледен.

— Ты покидаешь нас, Роза, — проговорил он с грустью.

— Я так устала без конца колесить по дорогам, — соврала она. — Я хочу найти работу, чтобы осесть.

— Но почему ты решила уйти среди ночи?

— Я не люблю прощаться. — Мара ляпнула первое, что пришло ей в голову, но тут же поняла, что сказала правду.

— Может, ты все-таки вернешься и поговоришь с Берти? Если тебя что-то беспокоит, мы могли бы это уладить.

— Меня ничто не беспокоит, — поспешила ответить Мара. — Я просто хочу перемен.

Горас хлопал глазами.

— Но ведь тебе понадобятся деньги, прежде чем ты отыщешь себе работу. Подожди, я принесу.

В кармане у Мары уже лежало несколько бумажек. Она начала было объяснять, что ей не нужны деньги, но Горас прервал ее:

— Считай, что я даю тебе взаймы.

Горас всегда называл вещи теми именами, которыми хотел. Вот и сейчас ему и в голову не пришло, что он должен заплатить ей за работу.

Через несколько минут Горас вернулся, и не один. Встретив недовольный взгляд Мары, он пробормотал миролюбиво:

— Я подумал, что ты ведь и с Берти тоже захочешь попрощаться.

— Почему это ты вдруг вздумала уходить, Роза? — вспылила Берти. Она пришла в халате и ночных тапочках, страшно рассерженная. — Ты могла бы хоть поблагодарить нас за все то, что мы для тебя сделали.

Мара хотела было возразить, но поняла вдруг, что Берти говорит ей это не со зла, — просто от обиды, а потому пролепетала:

— Вы были очень добры ко мне. Спасибо вам. Но ведь и я долго работала у вас только за еду.

— Если бы ты пришла ко мне и сказала, что уходишь, я бы отдала тебе все твое жалованье. Мы не платили тебе просто потому, что боялись, как бы ты не потратила деньги попусту.

Она протянула Маре несколько банкнот.

— Вот. Я вычла те деньги, которые ты уже прихватила по собственной инициативе, — сухо сказала Берти. — И еще минус еда, одежда и пять процентов за жилье. Я думаю, так будет честно.

Мара почувствовала себя ужасно виноватой. Это были ее деньги, каждый цент принадлежал ей по праву, но ей почему-то было безумно стыдно их брать. Она достала из кармана заветную деревянную коробочку и дрожащей рукой протянула Берти серебряную цепочку:

— Вот, возьмите. Вы можете носить это как браслет.

Берти и Горас обняли ее, расцеловали, но остаться завтракать Мара отказалась, сказав, что надеется успеть на машину с молоком до Атланты. Она пообещала, что будет осторожна, не станет зря тратить денег и не свяжется ни с какими бандитами.

Но когда Мара уже шла по дороге к шоссе, ее охватило чувство неловкости. Она должна была остаться у них, пока они не нашли ей замену…

Цепочки ей нисколько не было жаль — даже хорошо, что она с ней рассталась. Настала пора окончательно забыть о прошлом — о боли, обидах и унижении.

Мара приехала в Брадфорд-цирк солнечным мартовским утром. Чтобы сэкономить, она почти всю дорогу из Таллахасси проделала на попутных машинах. Мара чувствовала себя теперь безумно уставшей; ее платье стало мятым и грязным; она истратила уже добрую половину тех денег, что дала ей Берти. Но какое все это могло иметь значение в сравнении с той радостью, которая охватывала ее все сильнее и сильнее по мере того, как она приближалась к Брадфорд-цирку! И поэтому Мара улыбалась во весь рот и от души благодарила фермера и его жену, которые подвезли ее через весь Орландо прямо к Брадфорд-цирку на старом проржавевшем грузовике.

Они всю дорогу мучали ее бесконечными вопросами, и Мара вынуждена была даже сочинить на ходу историю своей жизни, объясняя, зачем ей, молоденькой девушке, добираться куда-то на попутной машине. В те времена подобный способ передвижения автостопом был, впрочем, довольно распространен на американских дорогах. Все чаще и чаще встречались на шоссе голосующие люди. И в числе их были не только ветераны, путешествовавшие по стране в поисках работы, но и женщины, и даже целые семьи.

— Так, значит, твоя мать умерла, и ты разыскиваешь отца? — спросил фермер.

— Да, сэр. Последнее, что я о нем слышала, так это то, что он работает в Брадфорд-цирке, — сказала Мара и гордо добавила: — Он у меня антрепренер, — это был типично цыганский прием: достаточно вставить в свой рассказ одну маленькую деталь — и он будет звучать вполне правдоподобно.

— Ну-ну. Надеюсь, ты найдешь его. Такой молоденькой девушке, как ты, не пристало жить одной.

«Интересно, что бы сказал этот дед, если бы узнал, что я цыганка? — подумала Мара. Она вспомнила те обидные слова, которые частенько говорили в адрес ее табора гаджо. — Он, наверное, даже близко не подпустил бы меня к своему грузовику — небось, побоялся бы, что я на ходу отверну у машины колеса».

— Ну, вот мы и приехали, — сказал фермер и затормозил.

Мара, поблагодарив, выскочила и огляделась вокруг. Жаркое солнце Флориды мгновенно накинулось на ее непокрытую макушку, но Мара была слишком взволнована, чтобы обращать на это внимание. Она принюхалась к доносившимся запахам: кисло-сладкому запаху загона для зверей, знакомому запаху конюшни, аромату опилок… И на мгновение показалось Маре, что ей вновь семь лет и она впервые в жизни попала в цирк — в волшебную сказку…

Стук молотков вернул ее к действительности. Несколько молодых мужчин в серой рабочей одежде чинили прохудившуюся крышу конюшни. Один из них заметил Мару, вытер пот со лба и окинул девушку оценивающим взглядом.

— Где мне найти человека по имени мистер Сэм? — громко спросила у него Мара.

Рабочий молча показал ей рукой на вывеску и принялся заколачивать следующий гвоздь. Разобрать то, что было написано на вывеске, Мара никак не могла, и она просто пошла вперед сквозь длинные ряды старых выцветших палаток. Вскоре она оказалась на площадке, где стояло множество странных машин — фургоны и автобусы с заколоченными окнами, а также какой-то древний автомобиль, появившийся на свет, наверное, еще задолго до рождения Мары. У маленькой палатки Мара заметила женщину, но та скрылась прежде, чем Мара успела задать ей какой-либо вопрос.