И в этом я с ней абсолютно согласен. Не знаю, правда, что она имела в виду, когда говорила достойно, но запомнить на всю жизнь — это верно. И неважно, что выпускной из девятого класса, а не из одиннадцатого. Для кого-то он первый и последний. Например, для Гвоздя. Но не для меня, нет. Я остаюсь в школе. Еще два класса. Посмотрим, как там оно будет, ничего нельзя загадывать.
— Ребята, ребята, РЕБЯТА! — громко вопит голос завуча из громкоговорителя — Строимся, строимся по парам, ребята! Девятые классы! Строимся по парам на третьем этаже и торжественно спускаемся в актовый зал! Ребята, не заставляем никого ждать! Ребята, вы уже взрослые!
Я беру за руку Вику, она нормальная. У меня с ней никогда ничего не было, да и не особо хотелось. Она не очень симпатичная. Не уродина, конечно, просто самая обычная девчонка. Но одно в ней хорошо — Вика своя в доску. Ей не обломно просто взять тебя за руку, спокойно идти с третьего этажа до актового зала и ржать над всеми подряд, вы понимаете? И у нее не потеет ладошка, нет чувства придурковатой неловкости, что ты держишь девушку за руку и все такое. Мне кажется, это очень важно.
Ну да ладно, мы идем с ней, а впереди идет Гвоздь с жирной Таней, она сама схватила его и не отпускает. Гвоздь сильно вымахал за этот год и уже на полголовы выше меня. Он держит спину прямо и шагает как деревянный. Я тихонько пинаю его подошву своим новым туфлем и шепчу “Буратино, тебе че палку в жопу вставили?”. Он натянуто лыбится и несильно лягает меня пяткой, еле уворачиваюсь. “Мальчики, потише!” — шипит на нас классуха Лидия Васильевна — “Тише, мальчики, идем спокойно!”. Вика хихикает в кулачок и старается сохранять невозмутимое лицо. Мне смешно.
Рядом с нами идут младшие классы. С первого по пятый. Они очень забавные, еле держатся за руки и восхищенно хлопают глазами. Как маленькие зверушки. У некоторых в руках огромные букеты цветов. Помню, тоже так когда-то ходил.
Вдоль торжественного шествия стоят родители, просто куча родителей. Увлеченно щелкают фотоаппаратами, улыбаются, выкрикивают поздравления, машут руками. У родителей сегодня особый день. Их дети выходят во взрослую жизнь, так сказать. Родители счастливы, малыши счастливы, учителя немного напряжены, но в основном тоже счастливы.
А нам, честно говоря, по хую на какое-то там счастье, нам просто радостно и ржачно и хорошо.
Сейчас пройдет концертная программа, кто-нибудь будет петь, кто-нибудь спляшет народный танец и умело покажет смешную сценку. И все похлопают, а грозная директриса улыбнется и смахнет платком навернувшуюся слезу.
И это не шутки, она действительно так иногда делает.
А потом мы пойдем в Пентагон и начнем выпивать. А после Пентагона мы сходим в магазин и возьмем еще водки и какого-нибудь дорогого запивона и сигарет Marlboro, а не Bond как обычно, сядем в большой красивый автобус и поедем на набережную. К речному причалу. Потому что выпускной у нас проходит на корабле. Не на огромной морской шхуне, конечно, а на простом туристическом кораблике. И это, я считаю, просто замечательно. А то затертый до дыр спортзал всем уже порядком надоел.
Заходим в актовый зал и медленно рассаживаемся по рядам. На спинках кресел прилеплены таблички с номером класса. Мы с Гвоздем садимся на 9 “Г”, как положено. Кто-то все-таки протащил водку и смешал ее с колой в литровой бутылке. В пропорции два к одному. Водка быстро разошлась по рядам, и концертная программа стала раз в сорок интереснее и смешнее. Пурпурные шторы актового зала сходились и расходились, а мне было все лучше и лучше. Гвоздь незаметно сделал жест “пойдем, покурим”, и мы стали пробираться через ряды на выход.
— Ребята, вы куда? — недовольно скривила лицо классуха — Концерт же идет, ребята!
— В туалет надо, Лидия Васильевна, живот что-то от шуток скрутило — невозмутимо говорит Гвоздь, и мы с хохотом выкатываемся за дверь актового зала.
— Нормально ты ее — говорю.
— А хули, я ее, может, в последний раз вижу. Надоело под этих училок прогибаться. Это именно то, о чем я тебе тогда говорил, понял? Учителя — они же звери, чутка расслабься и все. Задавят. Сами в жизни ничего не добились и из нас хотят таких же неудачников сделать.
— Да ладно тебе…
— Не, я реально говорю. В фазане, например, все не так, там мастаку влегкую наебнуть можно и ничего тебе не будет.
— Это тебе Филин сказал?
— Не только, от многих слышал. Там все по-другому. Ты че, кстати, не надумал вместе со мной?
— Пока нет. Там терпит еще время?
— Ну да, до конца августа, я же тебе говорил.
— Я еще подумаю тогда, если че — скажу.
— Давай, думай.
Проходим мимо кабинета МХК и русского языка. На стене нарисован атлет с факелом в руке. Он бежит куда-то вдаль и таинственно улыбается. Видимо, олимпиец. Двое пятиклашек сидят на скамейке, улыбаются и держатся за руки.
— Смотрите аккуратнее, голубки — ржет Гвоздь. Пятиклашки стесняются и сразу же бросают руки.
Заходим в туалет. Там накурено и уже стоит человек десять. Все в костюмах и при галстуках. Среди них Иван и Муха. Уже веселые, затаренные алкоголем и готовые управлять хоть океанским лайнером. Официально им нельзя на корабль, они еще малые, только восьмой закончили. Но на сегодня готовится операция “Проникновение”. Надеюсь, как-нибудь они пролезут в логово праздника. Здороваемся, наливаем водки по ватерлинии и хлопаем. Кайф…
Огонь выпускного растекается по глотке, приятно обжигая внутренности. Закуриваем.
Резко распахивается входная дверь и в проеме появляется трудовик Петрович. Сергей Петрович. Высоченный, бородатый, огромный в плечах, Петрович всегда напоминал мне йети. Муха незаметно прячет пузырь за спину. Все притихли. Петрович пристально смотрит на нас, достает свои смятые папиросины и говорит:
— И что, девять лет я вам показывал, как руками работать, а вы теперь мне даже выпить не предложите?
Все ржут. Муха достает из-за спины пузырь, берет новый стаканчик и как-то неловко наливает Петровичу под ватерлинию. Стаканчик чуть не падает, и Муха перехватывает его на лету, слегка расплескав водку.
— Куда вам, молодежь, пить-то еще? Тару в руках удержать не можете — гремит Петрович в свою массивную бороду и улыбается.
Все ржут над Мухой. Петрович лихо опрокидывает водку, задрав голову, и закусывает кусочком собственной бороды. Мы наливаем еще по одной, не забывая про Петровича.
— Ну, давайте, молодежь, я тост скажу — говорит он. Мы притихаем.
— Давным-давно, высоко в горах… — начинает он загадочным голосом — жил старик отец. И было у него три сына, старший, младший и средний. И вот отец лежит у смертного одра, сыновья склонились и ждут последнего отцовского слова. — Принесите мне веточку, говорит отец. Младший сбегал — принес. Отец осмотрел сыновей, взял да и сломал эту веточку пополам. — Принесите мне ветку потолще — говорит отец. Средний сбегал — принес. То же самое, отец посмотрел на сыновей и сломал ветку…
— Петрович, кажись, вконец ебнулся — незаметно шепнул мне Гвоздь.
— …И посмотрел отец на сыновей и сказал — если будете жить по отдельности, вас легко одолеть, как сломать прутик, а ежели будете жить все вместе и друг друга в обиду не давать — любого врага победить сможете. Потому что куст сломать тяжелее, чем прутики — закончил Петрович.
Стакан в моей руке уже начал нагреваться и хотелось скорее выпить.
— Так и вы, ребята, когда закончите школу — держитесь все вместе и помогайте друг другу. Ну, будем! — наконец запрокинул он стопку.
Все выпили и достали еще по сигарете. Петрович окинул нас прощальным взглядом и вышел. Мы покурили и двинули обратно в актовый зал.
Минут через двадцать уже должны были отъезжать автобусы. На крылечке начали скапливаться родители. Концертная программа подходила к концу. На втором этаже мимо нас прошмыгнула старая физичка. Тамара Петровна.
Весь девятый класс во время урока Тамара Петровна то и дело забегала в свою лаборантскую и через минуту возвращалась с раскрасневшимися щеками и какими-то нездоровыми приступами дружелюбия и веселья. Кабинет физики находился прямо под кабинетом химии, и вскоре у нас возникла версия, что химичка с физичкой просто накуриваются по трубе, соединяющей две лаборантские. Не знаю, что там было на самом деле, но подозреваю, мы были недалеки от правды.
