— Нет, ну до чего же забавное дитя! И с такими странными выражениями.

— Больше не называйте меня так, мистер Дрейк.

— Между прочим, меня зовут Стефен. И прошу прощения, если это прозвучало покровительственно. Всё ваши светлые волосы виноваты — делают вас такой юной.

— А, по-моему, принято считать, что блондинки выглядят более взрослыми.

— Только не когда концы волос у них загибаются, словно утиные хвосты.

От этого ласкового поддразнивания у Джейн перехватило дыхание, словно рука сжала горло. Сильнее, чем обычно, ощущая на себе его взгляд, она отвернулась и принялась рассматривать проплывающие мимо пейзажи. Обсаженная пальмами набережная Круазетт выглядела бы прелестно, не будь запружена машинами, но даже и так восхищение вызывали расположившиеся в стороне от дороги роскошные отели, почти при каждом из которых имелись свои террасы, уставленные столиками под разноцветными яркими зонтами. Одетые в белое официанты уже разносили аперитивы, а по узкой полоске песка, сплошь покрытой шезлонгами и матрасами, бродили отдыхающие.

Между тем фиакр свернул с главной дороги на проселочную, и теперь взбирался вверх по холму между сосновыми рощицами. Подъем становился все круче, и через полчаса возница остановил фиакр и разразился быстрой речью, обращаясь к Стефену. Из-за сильного акцента Джейн не уловила смысла, поняла только по оживленной жестикуляции, что дело в лошади.

— Что-нибудь случилось?

— Он говорит, его лошадь не потянет такой подъем, — пояснил Стефен. — И как же это я, глупец, сам не сообразил.

— Жаль, что он не сказал раньше.

— Вероятно, не хотел лишаться заработка. — Неожиданно он выглянул из экипажа и махнул рукой. К обочине вильнула небольшая машина, он выпрыгнул на дорогу и подал руку Джейн. — Дальше можно ехать и на такси. По крайней мере, представление о езде в старинных экипажах вы получили.

Вскоре они уже мчались по Гран Корниш, Канны остались далеко внизу, а впереди зеленели оливковые рощи. Более часа летели по извилистой дороге, на такой скорости вписываясь в крутые повороты, что у Джейн замирало сердце. Стефен же, не обращая ни малейшего внимания, спокойно сидел в углу машины, покуривая сигарету. Вскоре они свернули с автострады и углубились в центр Прованса, ощущая, как неуклонно теплеет и густеет воздух. Мощеная дорога пересекла уже несколько деревень, и Джейн с удовольствием наблюдала за восхитительной игрой тени, которую отбрасывали деревья, где-то там, высоко над головою образовывавшие зеленый полог.

По дороге они остановились в маленьком бистро и сидели за столиком, выставленном прямо на мостовую, разглядывая прохожих: пышнотелых, загорелых до черноты женщин, направляющихся за покупками, небольшие группки мужчин, ведущих, размахивая руками, бесконечные беседы, пока дети играли в мраморные шарики вокруг небольшого фонтана.

— Вот уж сколько лет, я собираюсь, деревня за деревней, объехать весь Прованс, — произнес Стефен, отхлебнув дюбонне [7]и снова закурив. — По-моему, настоящая Франция — здесь. Именно здесь можно почувствовать, как бьется ее горячее сердце, а вовсе не в суматошном блеске Канн или Ниццы. Впрочем, вы, возможно, предпочли бы остаться там? Боюсь, я счел саму собой разумеющейся вашу любовь к покою и тишине.

— И были правы. Так приятно отдохнуть от людей. Кроме того, Канны мало чем отличаются от Борнмута, ну разве что едой и языком! Но здесь, — и она махнула рукой в сторону женщины, несущей батон длиной чуть ли не в ярд и одновременно покрикивающей на смуглокожего ребенка, ведущего в поводу ослика, — здесь все совершенно другое.

Он кивнул и, швырнув на столик несколько монет, поднялся.

— Пойдемте, Джейни. Мы еще не добрались.

— А куда вы меня, собственно, везете?

— В место, где самая лучшая на побережье кухня. Там не так претенциозно и роскошно, как в "Ла Мер Террас" или "Ла Бон Оберж" [8], но еда, пожалуй, даже лучше.

Они ехали еще с полчаса, забрались в самую глубь холмов и, наконец, остановились у невысокой виллы с выкрашенными розовой краской стенами, основательно заросшей бугенвиллеей.

Немолодой человек в белой куртке радостно приветствовал Стефена и провел их через выложенный плитами холл на большую террасу, уставленную столиками меж высоких колонн, увитых темно-зелеными листьями. Открывшийся вид был, захватывающе, великолепен. На долгие мили тянулись оливковые рощи, а там, впереди, в туманной дали мерцало море. Дивного покоя не нарушал шум машин, слышались лишь стрекотанье сверчков да звон цикад.

— Предпочтете заказать что-нибудь сами или предоставите это мне? — спросил Стефен, когда они уселись за столик у края террасы.

Понимая, чего хочет он, Джейн предоставила выбор ему, а сама с удивлением слушала, как он делает заказ. То был не обычный заказ, небрежно произнесенный и невнимательно выслушанный, нет, они с шеф-поваром долго и тщательно обсуждали каждую мелочь. Джейн понимала почти все, кроме названий самих блюд, о которых шел горячий спор, о чем и не замедлила сказать, как только они остались одни.

— А вы и не задумывайтесь над этим, — ответил Стефен. — Хотя, если, конечно, предпочитаете бифштекс с овощами…

Джейн рассмеялась и откинулась в кресле.

— Здесь просто изумительно. Кажется, будто мы совершенно удалились от цивилизации.

— Как раз здесь-то и есть цивилизация. Жизнь там, внизу, — он махнул рукой, — вовсе не жизнь, а бессмысленное кружение на месте, и люди, вовлеченные в него, похожи на белок в колесе, вечно бегущих куда-то и никогда никуда не добегающих.

— Но ведь вы и сами вертитесь в том же колесе, — напомнила она. — И ваше-то колесо и крупнее, и вертится быстрее, чем у кого бы то ни было!

— Знаю. Иногда хочется послать все к черту и уехать на какой-нибудь необитаемый островок подальше от всех.

— И что же мешает?

Он не ответил, но так помрачнел, что она наклонилась и коснулась его руки.

— Вы подавлены оттого, что устали, Стефен. Слишком многое отдали за последние несколько лет и ничего не получили взамен. Месяц отдыха — и вы окрепнете и сможете двигаться дальше.

— Двигаться дальше, — тоскливо отозвался он. — Куда и зачем? И для кого?

— Вот это — самое главное. Для кого — вот что имеет значение для многих. Если бы в вашей жизни был кто-то, для кого вы могли бы работать, то и жизнь обрела бы смысл. А сейчас она пуста не потому, что приходится работать, а потому, что некого любить.

— Как вы догадались, что я одинок?

— Без любви все мы одиноки.

— А как же великие святые? Или наши священники? Кого они любят?

— Бога. Не важно, кого любить, важно — любить. Только, разумеется, не себя.

И она улыбнулась.

Стефен долго молчал, а когда заговорил, его слова удивили Джейн.

— Никогда еще мне не доводилось вести такую беседу с женщиной. Словно я вас всю жизнь знал. Поначалу я думал, это оттого, что мы познакомились на корабле, а корабль и море странные вещи творят с людьми. Но сейчас-то мы на твердой земле, а я чувствую то же самое. — На лице его появилась слабая улыбка. — Как-то не верится, что вы — дочь Седрика Белтона. Совершенно не похожи на богатую наследницу, Джейни. Да вы, пожалуй, вовсе и не Джейни даже! Какое-то нелепое имя, совершенно вам не подходящее.

— Согласна. Зовите меня лучше Джейн.

— Джейн. Значительно лучше. Сдержанно и в то же время ласково.

Джейн прикрыла глаза, слушая не что, а как он говорит. Назвав ему свое собственное имя, она уже меньше чувствовала себя самозванкой, но возросло и желание открыться полностью. В своем нормальном облике… Джейн резко открыла глаза. В своем нормальном облике она для Стефена Дрейка — не более чем имя в списке персонала!

В этот момент появился шеф-повар с первым из множества заказанных блюд, и все мысли и о прошлом, и о будущем улетучились, осталось только настоящее. И какое настоящее! От него прямо слюнки текли: голубцы из виноградных листьев с рисом и оливками; moules farcies по-провансальски — моллюски, жаренные в яйце и хрустящих золотистых сухариках; cootes de volatile — цыплячьи грудки с копченой ветчиной; foie gras [9]во фритюре; и под конец трапезы — omelette soufflee flambee — легкие золотистые шарики из яйца, взбитого с "Гран Марнье" [10]и коньяком.