Подобрав юбки, Алана повернулась и побежала прочь. Пэкстон окликнул ее. Она резко повернулась.

— И я хочу, чтоб вы знали, если вас, конечно, это волнует. Я не желаю вас наказывать и на вашем примере демонстрировать, что произойдет с нарушителем моих распоряжений. Так что молитесь, Алана, чтобы Олдвин вовремя успел переправиться через реку и предупредить ваших родственников, дабы не началась новая бойня. Потому что если Грэхам и его напарники не возвратятся сюда целы и невредимы, у меня не будет выбора и мне придется выполнить свое обещание. А теперь ступайте. — Пэкстон стоял и смотрел, как Алана, повернувшись, поспешила вверх по склону и вошла в калитку.

Как только калитка закрылась, Пэкстон опять оперся о ствол дуба. Он стоял и смотрел вдаль, на реку. В голове его, вытеснив все прочие мысли, вертелась мысль о наказании Аланы.

А ведь Пэкстон заметил, как расширились от удивления ее темные глаза, стоило ему упомянуть Олдвина и прочих ее родственников. Наверное, Алана держала его за круглого дурака, если полагала, будто Пэкстон не в состоянии разгадать тот нехитрый план, что придумали она и Олдвин.

Да уж, хорошая игра — выпекать «блинчики».

Он ведь чуть было не поверил, и только неожиданное исчезновение Олдвина открыло Пэкстону глаза. Он посчитал лишним бежать следом за парнем, и причиной послужило то, что сообщение, передаваемое Аланой через Олдвина Рису, должно было способствовать благополучному возвращению Грэхама и двух других рыцарей от вала Оффы. Впрочем, эта информация призвана была защитить и саму Алану.

И Пэкстон не мог сказать наверняка, что именно для него было важнее: безопасность рыцарей или Аланы. Будучи неравнодушным к ней, как и не желая зла ее родственникам, Пэкстон молил Бога, чтобы этот самый Рис воздержался от пролития нормандской крови и предпочел бы подумать о безопасности и благополучии Аланы.

Пэкстон тяжело вздохнул, думы его сейчас были более мрачными, чем когда-либо.

Шел третий день с отъезда экспедиции, как раз тот день, когда Пэкстон приказал Грэхаму и его людям возвратиться в замок. Можно было ожидать появления всадников у ворот незадолго до наступления темноты.

Но поскольку Пэкстон не исключал и наименее благоприятный исход, то решил подождать до вечера четвертого дня. Ведь в пути чего только не бывает: и конь может захромать, и всадник упасть из седла и получить увечье, да и вообще отряд мог сбиться с пути и заблудиться. Если к тому времени Грзхам и его напарники не возвратятся, у Пэкстопа не останется выбора, ему нужно будет что-то предпринимать в отношении Аланы.

Как ни жаль, Алану придется выпороть. И как ни больно было думать об этом, Пэкстон знал, что именно ему придется поработать плетью собственноручно.

Поздно ночью светился одинокий огонь свечи.

Крошечное пламя металось и временами едва не гасло, но затем вновь распрямлялось, удерживаемое фитилем. Создавалось впечатление, будто огонь доживает последние мгновения, но Алана не обращала внимания на колеблющееся пламя.

Заперевшись в спальне, она смотрела через распахнутое окно на мерцающие на небе россыпи драгоценностей, и это было очень красиво не темно-синем фоне полуночного неба. Алане хотелось подняться ввысь и быть среди этих звезд.

Но раз уж не получается среди звезд, ей хотелось бы оказаться сейчас где-нибудь далеко-далеко отсюда, где бы она чувствовала себя в безопасности, где не приходилось бы так переживать. Этот замок она променяла бы на любое другое место, — так ей сейчас казалось.

Наскоро она помолилась, прося, чтобы эта ночь никогда не кончилась. Потому как то, что может произойти завтра, вызывало у Аланы чувство ужаса. Однако она понимала, что все напрасно, что ночь скоро кончится. И как случалось вот уже многие столетия подряд, в свои черед наступит рассвет, и тогда солнце как ни в чем не бывало взойдет над горизонтом. Разница лишь в том, что на сей раз рассвет будет означать время выполнения обещания Пэкстона и ее собственное унижение.

Закончился четвертый день. И хотя все ее надежды рассыпались в пух и прах, Алана все же верила, что отряд всадников непременно вернется. Но с лучами утреннего солнца стало очевидно, что нечто ужасное случилось с сэром Грэхамом и двумя его компаньонами, с Мэдоком, с двумя дюжинами уэльсцев, которые должны были сопровождать рыцарей до вала Оффы. Не только Алане, но и Пэкстону все стало ясно.

Вскоре после наступления сумерек Пэкстон подошел к Алане. Чувствовалось, что он внутренне напряжен. Ухмылка у него получилась деланной, морщины вокруг рта обозначились отчетливее. Все тело Пэкстона походило на натянутую струну. Алана была уверена, что увидит в его взгляде злость, однако увидела лишь жалость и сожаление. С собой у Пэкстона было платье из дерюги.

— Завтра, как только встанете, вы наденете вот это и ничего больше, — сказал он, давая Алане грубое платье. — Вскоре после того, как взойдет солнце, вас выведут во двор замка, где и состоится наказание.

— И что же это будет за наказание? — спросила она.

— Вас высекут. Десять ударов плеткой, ни больше, ни меньше.

И сейчас еще Алана помнила, как при словах о плетке ее сердце сжалось и похолодело. Кроме того, кровь отхлынула от лица. Словом, ей не удалось скрыть своего испуга.

И Пэкстон, разумеется, заметил ее испуг. Он сделал шаг в ее сторону.

— Я постараюсь, чтобы вам не было очень больно. Но все равно вы будете страдать, я знаю это. Объявив о своем решении, я обязан теперь выполнить его, иного выхода у меня нет. Вы, надеюсь, и сами понимаете это?

— Да, — Алана распрямила плечи. — Полагаю, что исполнение наказания вы возьмете на себя?

— Именно.

— Ну что ж, будь что будет.

С этими словами Алана пошла прочь, унося с собой платье.

Жалкое создание портного лежало возле свечи, на столе, за спиной Аланы. Пламя ярко полыхнуло и потухло, комната погрузилась в темноту.

Глядя сейчас на звездные россыпи, которые казались ей более яркими, чем обычно, Алана призналась себе, что очень испугана. Однако сильнее страха за себя было волнение об уэльсцах из отряда сопровождения, о сэре Грэхаме и его товарищах, о Мэдоке. Что с ним, с ее самым преданным другом?

Нарочно ли Рис проигнорировал ее послание? Или же ее известие пришло слишком поздно? Если Рис убил рыцарей и отряд сопровождения, почему тогда он даже не попытался дать ей об этом знать? Ведь наверняка Дилан мог бы прийти и сообщить ей. Впрочем, она же сама распорядилась, чтобы он оставался на том берегу реки. Ну, а если все-таки Рис не нападал на отряд, может, рыцари и сопровождение погибли от рук кого-нибудь другого, скажем — уэльского принца Овэйна Гвинедда?

Множество вопросов крутилось у нее в голове, однако один из них был самым важным: где же они?..

Под окном, во дворе замка, Пэкстон терзался теми же самыми вопросами, что и Алана.

Почему отряд не возвратился вовремя? Где они сейчас? О, проклятье! Неужели их уже нет в живых?!

Спрятавшись в тени, Пэкстон наблюдал за Аланой, примостившейся у окна. Он видел, как потухла свеча.

Теперь темнота скрывала женщину. Усевшись на скамье, которую Пэкстон вытащил из помещения гарнизона, он взял в руки плеть с двенадцатью кожаными, каждый в ярд длиной, хвостами, на концах которых были завязаны специальные узлы. Затем Пэкстон протянул руку и взял лежавшую тут же флягу. В свете факелов он несколько мгновений разглядывал единственную вещь, оставшуюся на память от отца.

Пальцы Пэкстона погладили золотую гладкую поверхность фляги, инкрустированной драгоценными камнями. Во фляге хранилось драгоценное ароматное масло, которое, равно как и сама фляга, по слухам, были доставлены из самой Персии. Мейхью де Бомон завладел этой драгоценной флягой на своему пути в Иерусалим. Когда одному из его ближайших друзей пришлось прервать поход и возвратиться из-за рецидива лихорадки в Нормандию, отец Пэкстона передал ему эту флягу и еще несколько драгоценных предметов, с тем чтобы их доставили в дом Бомонов.