Однажды таким образом он написал целую партию в покер. Один из игроков был ребенок.

Особенно ему нравилось сочинять в прачечной, среди вращающихся барабанов, под мерный шелест журналов, что лежали на коленях у женщин, скрестивших ноги и не питавших, похоже, никаких иллюзий, разве только по поводу стройности собственных лодыжек. Однажды он писал в уме диалог влюбленных – мужчина признавался, что с детства обладает странным качеством видеть во сне тех людей, с которыми вместе спит, именно пока спит с ними вместе.

– Ты хочешь сказать, что видишь во сне только тех, кто лежит рядом с тобой в постели? – спрашивала женщина.

– Да.

– Что это за фигня?

– Сам не знаю.

– А если человек не спит в твоей постели, ты его не видишь во сне?

– Никогда.

Тут, в прачечной, к нему подошла толстуха, довольно элегантно одетая, и протянула сотовый телефон.

– Вас, – сказала она.

Джаспер Гвин взял сотовый.

– Джаспер! Ты себе уши за ткнул?

– Привет, Том.

– Отвлекаю?

– Я писал.

– В десятку!

– Я не в том смысле.

– Какие там еще смыслы: писатель пишет, и все. Говорил я тебе: никому не удается по-настоящему бросить.

– Том, я в прачечной.

– Знаю: ты вечно в прачечной. Дома телефон не отвечает.

– Никто не пишет книги в прачечной, сам понимаешь. Я, во всяком случае, не стал бы их тут писать.

– Не нуди, выкладывай. Это что, рассказ?

Барабан крутился в режиме предварительной стирки, и никто не шелестел страницами журнала. Джаспер Гвин подумал, что можно попытаться объяснить. Он рассказал Тому Брюсу Шепперду, что ему нравится выстраивать в ряд слова и чеканить фразы точно так же, как могло бы нравиться хрустеть пальцами. Он это проделывает в уме, в замкнутом пространстве мозга. Это успокаивает.

– Фантастика! Еду к тебе, ты наговариваешь, я записываю на пленку, книга готова. Ты не первый изобрел такую систему.

Джаспер Гвин объяснил, что это даже не истории, а фрагменты, без начала и конца – хорошо, если их хотя бы можно назвать сценами.

– Гениально. Уже придумал название. – Лучше не говори.

– Сцены из книг, которых я никогда не напишу.

– Зачем сказал?..

– Не уходи никуда: сейчас кое-что улажу и приеду.

– Том.

– Да, дружище.

– Кто эта девушка, такая элегантная?

– Ребекка? Новенькая, работает как зверь.

– Чем она занимается, когда не носит сотовые телефоны по прачечным?

– Учится – с чего-то надо ведь начинать.

В том, что он бросил писать, подумал Джаспер Гвин, его огорчает одно: нет больше никаких причин работать с Томом Брюсом Шеппердом. Однажды, подумал он, Том перестанет преследовать его телефонными звонками, и это будет гнусный день. Может, следует ему об этом сказать? Прямо тут, в прачечной. Потом он придумал кое-что получше.

Закрыл сотовый и жестом подозвал толстуху – хорошо воспитанная, она отошла на несколько шагов. Заметил, что лицо у нее очень красивое, а недостатки фигуры она пытается скрыть, удачно подбирая одежду. Спросил, не могла бы она передать послание для Тома.

– Разумеется.

– Будьте любезны, передайте, что мне будет его не хватать.

– Разумеется.

– Я хочу сказать, что рано или поздно он перестанет доставать меня всюду, куда бы я ни пошел, и я почувствую облегчение, как будто в комнате работал холодильник и вдруг заглох; но и ту же неизбежную растерянность – вам, наверное, такое чувство знакомо, когда вы не уверены, что справитесь с наступившей внезапно тишиной, и, скорее всего, не достигнете ее высоты. Как, понятно?

– Не вполне.

– Хотите, повторю?

– Хорошо бы записать.

Джаспер Гвин покачал головой. Слишком сложно, подумал. Снова открыл сотовый. До него донесся голос Тома. Как эти штуки работают, ему никогда не понять.

– Том, помолчи минутку.

– Джаспер?

– Я хочу кое-что тебе сказать.

– Выкладывай.

Он сказал. Насчет холодильника и всего остального. Том Брюс Шепперд закашлялся и на несколько секунд умолк, чего с ним никогда не случалось.

Потом девушка ушла, чуть вразвалку – так ходят все толстяки; но на прощание улыбнулась Джасперу Гвину, одарив лучистым взглядом, сверкнув белоснежными зубами между великолепно очерченных губ.

Все-таки зима в этом году ему показалась никчемно длинной, и то, что он просыпался ни свет ни заря, лежал без сна и глядел в темные окна, стало уязвлять его.

Однажды холодным и дождливым днем он обнаружил себя сидящим с номерком в руке перед дверью амбулатории – убедил врача дать направление на анализы, пожаловавшись на неважное самочувствие. Рядом с ним присела дама с битком набитой сумкой на колесиках и ветхим зонтиком, который все время падал. Пожилая дама в непромокаемой косынке. В какой-то момент дама сняла косынку, и в движении, которым она поправила волосы, был явлен след очарования, действие которого прервалось много лет назад.

Зонтик между тем все падал, то туда, то сюда.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил Джаспер Гвин.

Дама взглянула на него и сказала, что амбулаториям надо бы заиметь подставки для зонтиков, специально для дождливых дней. Кто-нибудь, добавила она, мог бы их убирать, когда выходит солнце.

– Исключительно здравое суждение, – сказал Джаспер Гвин.

– Еще бы не здравое, – сказала дама.

Потом взяла зонтик, закрытый, и положила на пол. Он походил на стрелу или границу чего-нибудь. Вокруг постепенно натекла лужа.

– Вы – Джаспер Гвин или просто на него похожи? – спросила дама.

Спрашивая, она рылась в сумке, искала там что-то маленькое. Продолжая шарить внутри, подняла взгляд, дабы удостовериться, слышал ли он вопрос.

Джаспер Гвин не ожидал подвоха, поэтому признался: да, он – Джаспер Гвин.

– Отлично, – сказала дама так, будто он правильно ответил на вопрос в викторине. Потом сказала, что в последние годы не читала ничего прекраснее сцены на молу в «Сестрах». – Спасибо, – сказал Джаспер Гвин.

– И горящая школа, в начале другой книги, длинной; горящая школа – просто великолепно.

Она вновь подняла взгляд на Джаспера Гвина и уточнила:

– Я была учительницей.

Потом выудила из сумки пару круглых лимонных карамелек и одну протянула Джасперу Гвину.

– Спасибо, я правда не хочу, – сказал он.

– Вот еще новости! – сказала она.

Он улыбнулся и взял карамельку.

– Если конфеты просыпались в сумку, это не значит, что надо от них нос воротить, – сказала она.

– Конечно нет.

– Но я заметила, что люди обычно так и делают.

Именно, подумал Джаспер Гвин: люди не доверяют карамельке, найденной на дне сумки.

– Думаю, по той же причине люди всегда сторонятся подкидышей, – сказал он.

Дама в изумлении повернулась к нему.

– И чураются последнего вагона в метро, – добавил он, преисполненный странного ощущения счастья.

Будто бы в детстве они учились в одной школе и теперь вылущивали из памяти клички одноклассников, протаскивая их через огромные расстояния. Между ними установился, словно по волшебству, краткий миг тишины. Потом они принялись болтать, и когда медсестра вышла и вызвала мистера Гвина, Джаспер Гвин сказал, что в данный момент он никак не может.

– Вы пропустите очередь, – сказала медсестра.

– Неважно. Завтра приду.

– Как угодно, – сказала медсестра ледяным тоном. Потом громко позвала некоего мистера Флюера.

Даме с зонтиком это показалось в порядке вещей.

Наконец они остались одни в амбулатории, и тогда дама сказала, что, пожалуй, пора идти. Джаспер Гвин спросил, не нужно ли ей было сдать анализ или что-нибудь в этом роде. Нет, сказала дама: тут тепло, поэтому она сюда и заходит, к тому же это место расположено ровно посередине между ее домом и супермаркетом. Еще ей нравится смотреть на лица людей, которым нужно сдавать анализ крови, натощак. Кажется, будто у них что-то украли, сказала она.