— А о чем вы разговаривали?

Мне не хотелось открывать ему, о чем мы с Миленой говорили, это касается только меня и ее, поэтому я сказал, чтобы отделаться:

— Сеанс связи закончен. Завтра вечером вызову снова. — И выключил передатчик.

Потом я разгипнотизировал Квочку Мэри — вынул ее голову из-под крыла, покормил и вернулся в квартиру.

Проходя на цыпочках мимо кухни, я заметил, что там еще горит свет. Заглянул в замочную скважину и увидел маму: она укладывала в плетеную корзинку бутылки вина и связки домашней колбасы, которые нам регулярно присылает из деревни дедушка.

Я неслышно юркнул к себе в комнату, лег, но долго не мог уснуть, все размышлял об опасностях, подстерегающих меня в Софии. А когда уснул, мне приснилось, что я — красавица Лорелея, сижу посреди Рейна на камне и пою колдовским голосом, корабли вокруг меня разбиваются, тонут, «золотые колокольчики» вторят моей песне, а Северина Доминор дирижирует.

В пять утра мама меня разбудила. Мне уже давно не приходилось вставать в такую рань, и чувствовал я себя поэтому препаршиво. Но мама сказала: «Вставай, Энчо, надо тебя подготовить к конкурсу», сама вымыла мне уши и шею, напялила на меня белую рубаху, парадные синие брюки и зачем-то повязала мне пионерский галстук, хотя я уже почти вышел из пионерского возраста. Потом меня причесала и сбрызнула волосы лаком так, что они склеились, как малярная кисть, если ее окунуть в масляную краску. А под конец придирчиво оглядела меня со всех сторон.

Должен вам сказать, что уши у меня не такие, как у всех, — большущие, оттопыренные. Я довольно-таки толстый, голова — круглая, как футбольный мяч, а волосы белесые, прямые и жесткие. Хожу я вразвалочку, как Чарли Чаплин, так что с легкой атлетикой дела у меня никудышные. Но зато хороший голос…

Итак, Лорелея придирчиво оглядела меня и сказала:

— Еще чуть-чуть подправить — и будет прекрасно.

И подправила: накрасила мне ресницы, на правой щеке нарисовала родинку, подрезала на руках ногти — я их уже месяца два не стриг. Опять придирчиво оглядела и удовлетворенно произнесла:

— Замечательно, ты красивей самого Алена Делона. Пошли, пора двигаться.

Однако перед уходом заставила меня спеть гамму до мажор вверх и вниз и расстроилась, потому что голос у меня слегка сел — наверно, оттого, что я не выспался. Мама велела мне съесть горсть чернослива и выпить сырое яйцо.

— Очень хорошо действует на голосовые связки, — объяснила она. — Ты споешь им «Весенний ветер».

«Весенний ветер» — это песня, которую исполняет наш хор, а я там солистом. Мы всюду имеем большой успех.

— А на «бис», — добавила мама, — споешь «Марш партизан», песня идейная, должна им понравиться. Поехали!

Корзинку, которую мама накануне набила колбасой и вином, поставили в багажник, я сунул билеты в кино под коврик перед дверью, и мы поехали.

Машина у нас — старенький «Москвич», папа купил ее по дешевке, но мы с Черным Компьютером так ее отладили, что она бегает не хуже гоночной. Благодаря этому домчались до Софии не за два часа, а за полтора. Всю дорогу мама не давала открыть окно, чтобы меня не просквозило и я не простудил горла, так что я чуть не задохнулся от жары и духоты.

До самой Софии мы ни крошки не проглотили, и у меня заурчало в животе, но мама сказала, что лучше всего поется на голодный желудок и что искусство требует жертв. Папа предложил взять из корзины хоть одну колбасину, но мама воспротивилась:

— Ни за что! Этот деликатес не про нашу честь, и ни слова больше! — А подумав, добавила: — Надо будет написать дедушке Энчо, чтобы прислал еще вина и колбас, они нам наверняка в дальнейшем понадобятся.

Она оказалась права…

К Дворцу пионеров, где должен был проходить отбор исполнителей для фильма, мы подкатили в полдевятого, рассчитывая быть там самыми первыми. Не тут-то было! Мы просто ахнули: на широкой улице перед воротами образовалась толпа чуть не в две тысячи человек.

— Ненормальные, — сказал папа. — Наверно, всю ночь здесь проторчали, как у книжного магазина, когда продавали «Богач-бедняк» Ирвина Шоу.

— Это мы ненормальные, что так опоздали, — мгновенно возразила мама. — Люди понимают, что к чему. Кто рано встает, тому бог подает. На тех, кто явится позже, отборочная комиссия от усталости и внимания не обратит.

Мы поставили машину позади дворца — там уже стояло сотни две автомобилей со всех концов Болгарии — и нырнули в толпу перед входом. Мама энергично прокладывала дорогу локтями, но пробиться совсем близко к воротам нам так и не удалось, потому что вокруг поднялся ропот: на что это, мол, похоже, мы тут с утра, а эти только-только явились, ишь какие прыткие, вы эти штучки бросьте!

Кого только тут не было! Папы и мамы, бабушки и дедушки, тети и дяди, сестры, братья и прочая родня. Меньше всего было детей, но все разодеты по-праздничному, с красными галстуками и причесанные вроде меня — правда, кто обрызган лаком, а кто нет. У всех девочек на голове банты и даже губы накрашены. Но и девчонки и мальчишки молчали и тряслись от страха при мысли о комиссии, которая будет их отбирать. Кое-кто из взрослых держал в руках корзину или большой сверток… Увидав это, мама разволновалась:

— Цветан, мы забыли это в машине!

Папа вмиг понял, о чем речь, вздохнул и побежал назад. А я, поскольку делать мне было нечего, стоял и слушал, о чем говорят вокруг. Мать одной маленькой девочки говорила:

— Моя Клотильда еще в детском садике танцевала, как Айседора Дункан.

(Моя мама объяснила мне, что Айседора Дункан была великой американской танцовщицей.)

А чья-то другая мама рассказывала:

— Наш Иванчо уже снимался в кино. Играл школьника: сидел за партой и прилежно слушал учителя.

Чья-то бабушка хвасталась:

— Моя внучка на Новый год раздавала подарки вместе с Дедом Морозом, ей так аплодировали, просто руки отхлопали…

Чей-то дедушка нахваливал внука:

— Кирчо у меня малый способный. Еще только в первый класс ходил, а мы ему бороду и усы из ваты приклеили, и, он изображал одного из семерых гномов. До чего же здорово кувыркался через голову!

Усатый толстяк перекрикивал всех:

— Ну да, вас послушать — так все до единого вундеркинды! Не дети, а чудо! Юные Моцарты! В два годика на пианино наяривают, в три симфонии сочиняют, в пять — оперы. А попроси спеть «В лесу родилась елочка», они ни бе ни ме… У меня сынок не вундеркинд, но зато здоровяк, богатырь, как закричит — дубы высоченные до земли гнутся!

И так далее, и тому подобное…

Между тем народу все прибавлялось, конца очереди уже не было видно. Папа все же протолкался к нам, передал корзинку и ушел, сказав, что посидит в кафе напротив, выпьет кофейку и проглотит пирожок. Мама ужасно на него рассердилась, но удержать не смогла.

У меня в животе заурчало еще громче, захотелось забежать на минутку в лесок, под кустик, да какое там! Толпа обступила так плотно, что не шевельнуться. Вдобавок, когда до десяти оставалось еще четверть часа, мама вынула из сумки штук десять черносливин и велела медленно-медленно разжевать их и запить сырым яйцом…

Вот тогда-то я и познакомился с Росицей. Она стояла рядом со своей мамой и была обалденно красивая. Ее лицо с веселыми ямочками на щеках показалось мне знакомым — вроде бы я уже где-то ее видел. Я еще жевал свои черносливины, когда она подошла ближе, улыбнулась, сверкая бархатистыми карими глазами и мелкими, как у младенца, зубками, и сказала:

— Это наши сливы.

— Почему ваши? — удивился я.

— Из нашего края. Я вижу по форме и по цвету. Любишь их?

— Не знаю, — ответил я. — Они для меня как лекарство, чтобы горло расширилось и звук был чище, когда поешь.

— Я тоже пою. Меня зовут Росица. А это моя мама.

Ее мама протянула руку мне и моей маме и сообщила, что их фамилия Петруновы, что Росица уже снялась в трех фильмах для детей и пять раз участвовала в телепередачах, но все равно страшно боится предстоящей встречи с отборочной комиссией.