Я так и знал. Мелкие люди думают мелко и действуют мелко, что бы они ни делали. Ты даешь человеку хорошие деньги, чтобы он поехал в Идду и дал показания перед комиссией, ты сам снабжаешь его сильными, убедительными доводами — и вот: стоит судье разинуть рот для зевка, как твой мелкий мошенник от страха плюхается на задницу.

Не могу сказать, что я не искал в городе человека с нутром покрепче — такого, который бы смог исполнить мое поручение, — просто я никого не нашел. Да и зачем находить — за деньги хоть кто явится в суд и, глядя в глаза председателю, заявит, где точно родился отец его отца. А что натворил этот подонок на разбирательстве! Самое страшное не то, что он выставил себя на посмешище, — кажется, он погубил все дело. Ибо то, что сказал ему председатель, по сути значит, что его показания бесполезны и не могут быть приняты во внимание. Что ж, теперь самому мне ехать туда и давать хорошо продуманные, убедительные показания так, как должен бы сделать любой здравомыслящий человек? Быть мелким человеком — проклятие.

Кто бы мог выступить против Мукоро Ошевире лучше, чем Омониго Рукеме, — он лучше всех знает, что это его счастливый, больше того, единственный случай отомстить за позор, который навлек на его отца Ошевире.

Дело было незадолго до того, как в наш штат пришла война. Этот случай у всех в памяти. Ошевире давно уже сообщали, что кто-то крадет млечный сок с его резиновой плантации. Все знали, что плантации Удуэфе Рукеме и Ошевире граничат друг с другом. И все также знали, что Рукеме обычно отправлялся на свою плантацию раньше соседей. И конечно, как всякий бедный, несчастный крестьянин, у которого жалкий клочок земли, он ходил на плантацию или один, или с сыном. У нас не слишком много таких, как я, кто может позволить себе нанимать работников. И вот однажды Рукеме попался! Оставленный сторожить работник застиг его в ту минуту, когда он переливал млечный сок из ведерка на дереве Ошевире в свое ведро. Ну, Рукеме постарался запугать и задобрить работника, но тот доложил Ошевире, а Ошевире прямо пошел к ототе, и дело чуть-чуть не дошло до суда. Когда кражу разбирали вечером на совете, что бы, вы думали, вытворил хитрый старый лис? Он поклялся сединой своей головы и всех частей тела, своим давно скончавшимся праотцем, даже утробой своей матери, что не прожить ему до первого петуха, если он близко подходил к млечному соку из деревьев Ошевире! Конечно, все знали, что Удуэфе Рукеме — вор. Но совет учел истовость и убежденность, с которыми он произнес свою клятву. Мы даже свалили вину на слабое зрение работника и по просьбе Рукеме попросили его представить вещественные доказательства.

Одного прошлого Рукеме было достаточно, чтобы люди вынесли ему свой приговор. Не прошло и педели, как повсюду распевали новую песенку о десяти старых и вороватых пальцах, липких от млечного сока!

Да, мне не стыдно в этом признаться. Я не буду кричать на ветер или шептать в чьи-то уши, но себе я признаюсь: я призвал Омониго Рукеме в мой дом и тайно заручился его согласием дать показания против Мукоро Ошевире. Да, когда мятежников изгнали из Урукпе, во всем городе воцарились недоверие и подозрительность, и даже военные власти и сам командир федеральных войск майор Акуйя Белло были готовы и рады слушать слова таких выдающихся граждан Урукпе, как я. Всякий, кто видел, что в дом Ошевире входило хоть сколько-нибудь солдат мятежников, был готов поверить любой сказке о сотрудничестве Ошевире с оккупантами, особенно если сообщение исходило из уст такого уважаемого человека, как я. Да, я воспользовался обстановкой и тайно донес на Ошевире майору Белло, после чего Ошевире отправили в тюрьму в Идду. Да, я собрал некоторое количество вымышленных обвинений и подготовил сына старого врага Ошевире к даче свидетельских показаний против того, кто всего несколько лет назад опозорил его отца. Да, я все это сделал, и, хотя я об этом никому не скажу ни слова, по крайней мере перед собой я готов защищать мой поступок — называйте его как хотите, вероломством или здравым смыслом.

Почему же я так поступил? По многим причинам — уж если быть честным, не только из чувства гражданского долга, по и для защиты доброго имени города и из простого и вечного стремления уцелеть самому. Ибо, когда федеральные войска освободили наш город — в значительной мере благодаря незаметным усилиям честных граждан, вроде меня, — военные власти решили в целях безопасности выявить и изолировать все подозрительные элементы. Поэтому они начали задавать вопросы или по крайней мере проявили готовность выслушать всякий полезный совет. Кто во всем городе мог скорее всего вызвать доверие властей, как не я и подобные мне? По этой причине, не дожидаясь приглашения, я пришел к майору Белло с сообщением, хотя он сам мог бы позвать меня и спросить о том же самом, но почему-то упустил это из виду. Но, делая то, что я делал, я действовал, как подобает честному и влиятельному гражданину — кто посмеет оспорить мое чувство гражданственности, не говоря уже о моем месте в обществе?

Да, я донес на Ошевире, или исполнил мой гражданский долг, — как там ни поворачивай, это одно и то же. Весь город видел — кто не знает, что солдаты мятежников заходили в его дом, пусть даже только напиться! Если Ошевире уверен, что он ни в чем не повинен и солдаты ходили в его дом только напиться, пусть он докажет комиссии, что во всем Урукпе для солдат мятежников не нашлось другой чашки чистой воды. Шуо! Если они сумеют ему поверить, что ж, значит, он свободен, и мы можем выстроиться вдоль улиц и приветствовать его пением и плясками.

Доброе имя города, мое собственное благополучие — таким я шутить не стану. Я был в резиновом бизнесе задолго до Ошевире. Назови мое имя в любом резиновом кругу этого города, наших мест, целого штата, всей страны — и, если кто-то скажет, что он никогда не слыхал моего имени, значит, или он не в резине, или я не Тодже Оновуакпо! И тут заявляется этот Ошевире. До его прихода я вел дела спокойно, ни о чем не заботясь, никто не бросал мне вызова. Я отнюдь не против того, чтобы молодые люди занимались резиной. В конце концов, это они возьмут дела в свои руки, когда старшие уйдут на покой. Но он, наверное, считал иначе. Дела мои шли прекрасно, очень успешно. Рукеме до сих пор ничего не добился — когда говорят о резине, его имя не вспомнят. У вождя Уколи неплохая плантация, но он не умеет вести дела. Вождь Дафииопе Аригбе — пьяница, он мог бы весьма преуспеть, если бы пореже брал в руки стакан со спиртным. Акпотобо Оноге, когда не отсуживает земельные участки в дальнем Окере, занимается только политикой — ему некогда ухаживать за деревьями. Вряд ли стоит упоминать еще кого-нибудь.

В общем, я мог бы долгое время считать себя вне конкуренции, если бы не этот выскочка Ошевире. Конечно, он получил в наследство плантацию не многим меньше моей — по дело не в этом. Не успел я моргнуть, как он стал переманивать у меня работников, потому что он больше платил или нм так казалось. Шуо! Немного погодя правительство понесло чепуху о чистоте млечного сока, и в ту же минуту заготовители начали от меня отворачиваться. А когда я сам отвез сгущенный сок в Торговую корпорацию в Идду, оценщики швырнули его мне назад, как коровью лепешку.

— Слишком много песку. Слишком много примесей. Слишком много грязи.

И все чаще они стали смотреть в сторону Ошевире. Заготовители обходили мой дом, как зачумленный, и ехали, ехали прямо к нему. Ошевире начал набирать силу и даже стал задирать пос. Однажды я, не подумав, спросил, дешево ли он покупает кислоту для сгущения сока, он ответил мне так, что я горько раскаялся в своей глупости.

— Ну… ну… — он презрительно растягивал слова, и на лице его было написано снисхождение, — все, знаете ли, зависит от того, какая вам нужна кислота. Кислота ведь бывает разная, разной концентрации. О какой концентрации вы говорите?

Тьфу!

Короче говоря, я решил не сидеть сложа руки и ноги и не дожидаться, пока меня выпрут с моего законного почетного места. Воображаю, что бы подумали люди, услыхав, что Тодже Оновуакпо больше не сводит концы с концами! Воображаю, что было бы, если бы люди рассказывали, что у Тодже Оновуакпо нет ничего и сам on никто! Воображаю, что стало бы, если бы на совете больше не прислушивались к моему слову или начали бы надо мной смеяться — в то время, как еще совсем недавно город Урукпе не называли, не прибавив к нему таких имен, как мое!