Теперь я понимаю, что в моем положении — много людей. Если общая политика такова, никто не может чувствовать себя в безопасности. Это значит лишь, что любого могут внезапно сюда привезти, чтобы он защищал свою жизнь потому, что кто-то поставил ее под вопрос. Так какая может быть безопасность, какая надежда хоть у кого-нибудь? Мои мысли неожиданно перескакивают на жену и маленького сына. Кто знает, что им сейчас грозит…

— Господин Рукеме, — это говорит один из членов комиссии, — кто вы по роду занятий?

— Я учитель.

— Где вы преподаете?

— В миссионерской школе святого Мартина, в Урукпе.

— Давно вы там преподаете?

— Я… — голос его напрягается, — в течение пяти лет.

— И вы преподавали в Урукпе до оккупации штата мятежниками?

— Да, сэр. Ах, нет, сэр. Я преподавал в Офузе.

Член комиссии сердится:

— Вы знакомы с господином Ошевире?

— Да, сэр.

— Хорошо знакомы?

— Очень хорошо, сэр. Я очень часто его видел.

— Понятно. Вы его часто видели — а дома вы у него бывали?

— Нет, сэр.

— Тогда, очевидно, вы не слишком хорошо с ним знакомы — так?

Рукеме опускает глаза:

— Да, сэр.

— Как же вы можете с такой уверенностью говорить о его связях и действиях?

— Об этом все в городе знают.

— Включая вас?

— Да, сэр.

— Знают по слухам или как очевидцы?

Рукеме молча смотрит перед собой в пустоту.

— Я вам задал вопрос: по слухам или как очевидцы?

— Гм… Мы все знали, чем он занимается.

— Вы не ответили на мой вопрос. Я спрашиваю: было ли это знание основано на слухах или на личном опыте?

— По всему городу ходили слухи, что он помогает мятежникам.

— Стало быть, слухи? — Во взгляде допрашивающего подвох.

— Да, сэр.

— Господин Рукеме, вам никогда не приходило в голову, что некоторые из этих слухов могут быть недостоверны?

— Я… я не знаю. Не думаю.

— Вы не думаете! — В голосе члена комиссии издевка и возмущение. — Если вы так уверены в том, что содержится в вашем письменном заявлении, зачем вы сами себе противоречите и отнимаете у нас время?

Рукеме опять уставился в пустоту, мрачный и озадаченный. Его ладони соскальзывают с колен, руки болтаются.

— Послушайте, — говорит член комиссии. — Я хочу, чтобы вы это ясно поняли. Мы не обязаны верить всему, что вы говорите. К тому же вы излагаете факты так, будто сами не очень уверены в некоторых подробностях. Это, конечно, естественно. Вы меня поняли? Хорошо. В противном случае, если бы мы были обязаны верить всему, что вы говорите, возникла бы опасность выдвижения против господина Ошевире многих несправедливых обвинений. А наша комиссия должна быть справедливой. Вы поняли? Прекрасно. Что касается вас лично, мы хотели бы, чтобы вы не волновались.

Рукеме вскакивает и становится смирно. В зале хохот.

Член комиссии качает головой.

— Постарайтесь не волноваться. Иначе вы не сможете рассказать нам правду. Мы никого не судим. Мы только стараемся узнать правду о том, что происходило в штате во время оккупации. Не волнуйтесь же! Итак, — взгляд его суров, стиснутые руки лежат на столе, — скажите, господин Рукеме, у вас есть личная неприязнь к господину Ошевире?

— Нет, сэр.

— Прекрасно. Вы нам уже сказали, что не слишком близко с ним знакомы, чтобы день за днем наблюдать за его деятельностью. Это верно?

Рукеме колеблется.

— Отвечайте, это верно или неверно?

— Да, сэр.

— Что значит это «да, сэр»? Это верно или неверно?

— Верно, сэр.

— Очень хорошо. А теперь, господин Рукеме, скажите, как относились в Урукпе к господину Ошевире? В общем, люди любили его или ненавидели?

— Ненавидели, сэр.

— Это относится и к вам лично?

Рукеме молчит.

— Я вас спрашиваю, вы ненавидите господина Ошевире?

— Нет, сэр.

— Прекрасно. Допустим, что вы отличались от всех остальных горожан. Они его ненавидели, а вы против него ничего не имели. Это так?

Рукеме опять мрачно молчит. Ну сказал бы хоть что-нибудь! Конечно, меня он не осчастливит, если заявит, что обожает меня, — ибо как он может ко мне хорошо относиться, когда старается поставить меня к стенке?

— Хорошо, скажите, когда в Урукпе возненавидели господина Ошевире: до симбийской оккупации, во время оккупации или после того, как федеральные войска освободили город?

— После того, как федеральные войска освободили город.

— Как вы полагаете, почему люди возненавидели его именно тогда?

— Гм… он… его жена — мятежница.

— Мятежница?

— Да, сэр.

— Ясно. Я понимаю вас так, что его жена родом из племени симба. Кажется, он женился на ней до того, как войска мятежников оккупировали Урукпе, — это так?

Хороший вопрос. Хороший вопрос. Он снова в смятении!

— Это так? — кричит член комиссии.

— Я думаю, так, сэр.

— Вы думаете или вы знаете?

— Я знаю.

— Тогда очевидно, что, если бы люди ненавидели его за то, что его жена из племени симба, они бы возненавидели его до симбийской оккупации, то есть задолго до того, как федеральные войска вступили в Урукпе. Это верно?

— Да, сэр.

— А из этого следует, что ваше первое утверждение не соответствует действительности, по второе совершенно правдиво.

— Сэр?

— Все, что вы нам сообщили, сводится к тому, что население Урукпе ненавидит господина Ошевире потому, что он женился на женщине из племени симба. Это верно?

После молчания:

— Да, сэр.

— Прекрасно. Но, господин Рукеме, вы сами верите своему утверждению? Хотите ли вы сказать, что каждого горожанина, чья жена из племени симба, по этой причине и равным образом ненавидит все остальное население?

Рукеме молчит.

— Послушайте, — говорит член комиссии, — насколько я понимаю, через Урукпе проходит граница племен игабо и симба, а большинство жителей города принадлежит к игабо. Это так?

— Да, сэр.

— Хорошо. Вполне понятно поэтому, что в результате совместного проживания между людьми обоих племен установились прочные связи. Это верно?

— Да, сэр.

— Не логично ли поэтому предположить, что в городе заключалось немало смешанных браков: мужчины игабо женились на женщинах симба, а мужчины симба женились на женщинах игабо?

Рукеме колеблется:

— Да…

— Вы женаты?

— Да, сэр.

— Какого происхождения ваша жена?

— Она из моего родного города.

— Из Урукпе?

— Да, сэр.

— Она игабо или симба?

— Игабо.

— У вас есть какой-нибудь родственник — брат, двоюродный брат, дядя, который женат на женщине симба?

Рукеме не отвечает. Он избегает взгляда допрашивающего и глядит в пол.

— Я вам задал вопрос, господин Рукеме. У вас есть родственник, женатый на женщине симба?

— Мой старший брат женат на женщине симба.

— Понятно. — Член комиссии с облегчением откидывается на спинку кресла. — А где она находится в настоящее время?

— Она… она убежала, когда федеральные войска вошли в город.

— Хорошо — сейчас это несущественно. Скажите мне вот что: ненавидит ли весь город вашего брата за то, что он женат на женщине симба?

— Нет, сэр. — Кажется, Рукеме хочет произвести впечатление уверенностью ответа.

— А можете ли вы сказать то же самое об остальных? Ненавидит ли весь город всякого, кто женат на женщине симба?

— Нет, сэр, — Он колеблется. Кажется, он боится провала.

— Тогда что особенное выделяет господина Ошевире? Почему именно его возненавидели за то, что он женат на женщине симба?

Никто не может подчинить себе правду. Как ни старайся, она всплывает, точно тамтам из тыквы, который сунули в воду.

— Отвечайте на вопрос, господин Рукеме. Почему одного господина Ошевире возненавидели за то, что он женат на женщине симба? Или, быть может, по той же причине в городе ненавидели и других?

— Я не знаю.

— Хорошо. Почему по этой причине ненавидели его?

— Он помогал мятежникам.

— И поэтому его ненавидели?