Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Вот, поди, боярыня Морозова взъярилась бы!

— Не любишь ты ее, Софьюшка.

— Не люблю. Грамоты толком не знает, а туда же, богословием заниматься задумала. Все от спеси боярской!

— А коли привыкла попросту?

— Так что ж, ради привычки на дыбе висеть? Нет, царевна-сестрица, за привычки люди на плаху не идут, за спесь да норов свой боярский — другое дело.

— Подумай только, Софьюшка, какие Федосья Прокопьевна мучения терпит. Каждодневно ведь пытают, мученицу.

— Пусть пытают. Она государевой власти супротивница не хуже Стеньки.

— Да полно тебе, полно, не поминай всуе проклятого. Его да с боярыней равнять!

— Не знаю, Марфа Алексеевна, а по мне, как ни бунтуй против власти государевой, все равно врагом будешь и пощады тебе быть не должно. Много ли от боярыни государь-батюшка хотел: лоб по-человечески перекрестить. Велика трудность! Ан в мученицы записаться решила. Ее дело! Ты гляди, в Новодевичьем и то держать ее не стали — народ валом валит на новоявленную преподобную посмотреть, мученице поклониться. До чего дошло: с утра до вечера, что в праздник, что в будни по Чертопольской улице чисто крестный ход. Старый, малый, здоровый да увечный — все в обитель ползут. Теперь на Ямском дворе, чай, толковища не устроят: стрельцы враз разгонят. Прав преосвященный — чуть не каждый раз государя-батюшку молит-просит из Москвы баламутную забрать. Правда, нет ли, а по теремам слух пошел, государь-батюшка в Боровск ее сослать приказывает. Заточить там вместе с княгиней Урусовой…

— Ну да Бог с ней, с Морозовой. Нам с тобой, Софьюшка, не сегодня-завтра у гроба стоять: царевна-тетушка Анна Михайловна последние часы доживает. Арина Михайловна да Татьяна Михайловна в монастыре при ней неисходно. Сказывала крестная, как свечка тает. Пить есть давно перестала, еле дышит. Иной раз глаза-то откроет и опять закроет, будто смотреть на белый свет устала.

— А как хоронить-то царевну-тетушку будут — под своим ли именем, под монашеским ли?

— Какая разница.

— Очень даже большая. Сестру Анфису кто знает. Мы перемрем, никто о царской дочери и не вспомнит. Нет уж, коли мне судьба выпадет под клобуком дни свои кончать, изловчусь, чтоб на надгробном памятнике имя мое стояло: царевна Софья Алексеевна. Нет, лучше — государыня-царевна.

— Господи, о чем ты только толкуешь, Софьюшка!

— Да я так — на всякий случай. А вот что Ульяну Ивановну батюшка-государь к новорожденному царевичу в мамки взял, хорошо. Она за братцем нашим не углядела, да и тут…

— Помолчи, Софья Алексеевна. Слово — серебро, а молчанье — золото. Гляди, до молодой царицы дойдет — государь-батюшка не помилует. Хотя и вправду сказать, не пойму, чего это вера Ульяне такая, да и молодая царица не воспротивилась.

— Может, не знала.

— Это в наших теремах-то?

— Тогда государя-батюшку решила лишний раз не огорчать. Хватит ей, что с нами воевать собирается.

— Думаешь, собирается?

— Как иначе. Все исподлобья глядит, косится. Выкинула бы всех нас из дворца, коли б ее воля.

— Может, и твоя правда.

— Моя, моя, не сомневайся, царевна-сестрица. Приглядывать бы за ней надо. Ведь без масла к государю-батюшке в душу лезет.

21 сентября (1672), на Отдание праздника Воздвижения Креста Господня, в селе Преображенском был сыгран первый спектакль труппы пастора Грегори [79] «Комедия из книги Есфирь».

— По сию пору в себя прийти не могу, Марфушка. Экое представление — чисто сказка! А пастор будто бы сказал, что еще лучше может быть: и комедии новые писать будут, и переводы на русский язык делать. Поди, молодая царица ничегошеньки не уразумела, хоть государь-батюшка ей и подсказывал. Мне отец Симеон в секретности поведал, она и про Есфирь-то не знает. Государь-батюшка заставил все перед спектаклем Наталье Кирилловне объяснить, да она с перепугу все перезабыла да перепутала. Слыхала, Комедийную хоромину в Преображенском с великим поспешением строить будут — залу преогромную. На одно строение неба пятьсот аршин материи пойдет.

— Истинно празднество для души и зрения, даром что пастор настоящих актеров сыскать не мог.

— Как это? А кто же комедию представлял?

— Федор Михайлович Ртищев у царевны-тетушки Арины Михайловны пояснял, что собрал пастор шестьдесят человек из служилых да торговых иноземцев, что в Немецкой слободе живут. Артаксеркса прапорщик Фридрих Гассен изображал, Амана — имя-то такое, чисто язык сломаешь: Гермас Клифмас. Да ты другому подивись: Есфирь-то прапорщик Иван Берлов представлял!

— Прапорщик? Да быть того не может! Красивый такой, повадливый, чисто царица. И голос мягкий такой, певучий.

— Сказывают, пастор столько народу перепробовал, покуда Берлова сыскал. Да еще еле уговорил. А знаешь, Фекла от истопников слыхала, будто потому и согласился господин прапорщик, что больно любопытен был царевен да царицу поглядеть. Да, поди, не он один. Иначе им всем во дворец ходу-то нету.

— Господи! Интересно-то как! Будто после зимы в сад весенний вышел. И свет по-иному светит, и воздыхание легкое. Все смеяться хочется. Да ты, может, еще что про театр разузнала, так расскажи. Неужто теперь он всегда у нас будет?

— Сама знаешь, если молодой царице понравится.

— Полно тебе, Марфушка! Да что ей понравиться может, коли она грамоте и то еле-еле разумеет. Батюшке государю бы по сердцу пришлось, а она, все едино, рот разиня, около него сидеть будет — не шелохнется. Что ж, это пастор все сам и изготовил?

— Что ты, что ты, Софьюшка. Задники-то с видами разными Петр-англичанин рисовал. Инглисом его зовут. Оркестром Семен Гутовский заправлял и с ним еще один музыкант, чтоб не соврать, Гасенкрух. Да два немца актеров обучали лицедействовать. Вот сколько!

— Вот только язык — хоть бы ляцкий был, а то по-немецкому не все разумеешь. Больно быстро говорят-то.

— Да государю-батюшке с Украины Лазарь Баранович [80]книжицу свою дедуковал. Гляди, от государя мне прислана: «Издах языком ляцким: известен бо есмь, яко царевич Федор Алексеевич не точию нашим природным, но и ляцким языком чтет книги. Благоверному же царевичу Иоанну Алексеевичу книгу „Духовные струны“ приписах, издах же языком ляцким, вем бо, яко и вашего пресветлого величества сигклит сего языка не гнушается, но чтут книги и истории ляцкие в сладость».

— А сигклит-то это никак князь Кропоткин да стольник Богданов?

— Главного, Софьюшка, ты забыла — окольничего Артамона Сергеевича Матвеева.

— Как окольничего? [81]Не ошиблась ли ты, сестрица, али я чего недослышала?

— То-то и оно, что недослышала. По случаю рождения царевича Петра Алексеевича подьяческому сыну повышение вышло. Обождать малость, так и боярином окажется.

— Оно государю-батюшке виднее. Его воля. А все досадно. Господи, как досадно-то!

— Не на то досадуешь, Софьюшка. Иная у нас беда — то ли грянет, то ли обождет.

— Беда, царевна-сестрица? Какая беда?

— Верный человек Фекле сказал, что Симеону Гутовскому потаенно лохань огромную из липовых досок от дворца заказали: государя-батюшку лечить. В воде лежать ему надобно.

— А мыльня-то на что ж?

— Где ж ты в мыльне в воде полежишь. А тут со снадобьями всякими да с травами. Дохтуры промеж себя совещались, придумали.

— Господи! А хворь какая — не говорили? Может, обойдется?

— О том Бога молить и приходится. В животе и смерти один Господь и волен. Только б обошлось, Софьюшка, только б обошлось, иначе… Да еще не сказала, в тот же час велел государь Гутовскому обетную раку деревянную Савве Звенигородскому строить. Все иные заказы отложить.

— По молодой царице не видать.

— Почем знать, может, государь-батюшка от нее в тайне держит. Аль она несведома, что случиться может. Ульяна Ивановна сказывала, цельными днями с царевичем сидит, только кормилице да мамкам мешает. А то начнет хлопотать государю-батюшке стол накрывать, блюдами распоряжаться. Привыкнуть не может, что государь батюшка три дни в неделю вовсе кушать не изволит. Сама заедками да пряниками пробавляется — отойти не может. Государя нету, так и за прикрошкой тельной пошлет, за присолом стерляжьим свежим. Оладьи да сырники велит себе блюдами подавать. Комнатные боярыни надивиться не могут.

вернуться

79

При Алексее Михайловиче на придворной сцене играла труппа, набранная из детей служивых и торговых иностранцев. Руководил труппой пастор лютерантской церкви в Немецкой слободе Иоганн Готфрид Грегори, которому царь в 1672 г. на радостях от рождения сына Петра указал «учинить комедию». Для этого в подмосковном селе Преображенском был построен театр, где царь смотрел поставленную пастором комедию об Эсфири, так ему понравившуюся, что Грегори был щедро вознагражден.

вернуться

80

Лазарь Баранович(1620–1693) — украинский церковно-политический деятель, писатель, автор популярных в свое время сборников церковных проповедей.

вернуться

81

Окольничий— придворный чин, предшествует боярину, дает право на участие в Думе.

46
{"b":"156288","o":1}