Он и волосы подстриг. Стали не до плеч, а чуть пониже ушей. Такой Юга нравился Сушкину ещё больше.
— Это Сусанна тебя так… пре-об-ра-зо-вала?
— Вовсе нет, я сам! Отец больше не сомневается, что я настоящий сын, потому зачем все время напоминать своим видом, что наследник! Так легче дышится…
Он потанцевал на парковой дорожке новыми полукедами фирмы «Australia». Его не привыкшие к солнцу ноги теперь порозовели от свежего загара и слегка шелушились.
— А вот этого зверя я особенно люблю, — признался Юга и погладил пальцем золотого муравья на водолазке.
— Пойдём, я тебе что-то расскажу…
Они пошли через щекочущую траву, сели под единственным в парке бананом (оба хихикнули, вспомнив песню). Сушкин рассказал историю про золотой муравейник.
— Понимаешь, дядя Поль иногда любит присочинить, но здесь, по-моему, не врёт…
— По-моему, не случайное совпадение… — умудрённо сказал Юга.
— Их много таких, не случайных… — сказал Сушкин.
— А какие ещё?
— Ну, например… в конце мая, перед тем, как выиграть пироскаф, увидел во сне, будто я и длинноволосый мальчик… вроде тебя, Юга… едем вдвоём на одном велосипеде. И его волосы мне щекочут лицо. А кругом туман, и месяц еле светит сквозь него… Я тогда этот сон сразу же забыл, а недавно вдруг вспомнил… Непонятно, почему… то есть понятно…
— Том, а какое здесь совпадение?
— Про туман. Иногда снится, что идёшь, а впереди тебя женщина. Вернее, тень её. И хочет позвать…
— А ты не можешь догнать, да?
— Значит, и у тебя так бывает?
— И месяц, еле видный над лесом… Я иногда думаю…
— Юга, что?
— Есть одна книжка, «Легенды Дикой пустоши». Не читал?
— Нет…
— Про старину. Там люди воевали, а потом заключили мир. И построили храм. Называется «Церковь Матери Всех Живущих»… Говорят, если кто-то не помнит свою… маму… он может побывать там и увидит её.
Помолчали.
— Сказка, да? — сказал Сушкин.
— Не знаю… Наверно, это выдуманная страна…
— Бывает, что сперва кажется, будто выдуманная, а потом — раз… Вот как ваше герцогство…
Юга посмеялся:
— Да у нас-то какая сказка! Отец опять судится с местным горпромхозом…
— А все-таки… Юга, вдруг та, которая во сне — это о н а?
Юга промолчал. Если что-то скажешь, может разрушиться надежда…
Сушкин спросил:
— А твой велик, с моторчиком, он всё ещё у Маркушки?
— Всё ещё… Ты хотел покататься?
— Просто вспомнил Маркушку. Как он горевал, когда проиграли…
— Теперь уж не горюет… — Юга поцарапал новым башмаком траву и вдруг сказал, как тогда, в комнате с рисунками:
— Том, а зачем тебе уезжать?
Мысли сразу завертелись, как шестерёнки в часах с лопнувшей пружиной. Что сказать, как объяснить?.. А правда — зачем?
И совсем не вовремя застрекотал в кармашке у пояса телефон.
— Сушкин, это ты?!
— Это… я. А ты кто?
Голос был ребячий, незнакомый. Может, кто-то из детдомовских ребят вспомнил о нем?
— Я Катя Елькина! Помнишь, мы с тобой вместе пели в Калачах?
Зелёный мир закувыркался и засверкал.
— Ка-тя-а! Ты где?!
Юга смотрел чуть ревниво, но понимающе. Он мигом все сообразил.
— Я здесь, в Герцограде, у бабушки. Я буду здесь жить всегда…
— Катя, беги во дворец!.. Юга, можно?.. Катя, беги!
— Том, я стесняюсь! Там же дворец!
— Ну и что!
— Лучше ты приходи ко мне! Улица Новых Сапожников, два. Дом с кирпичным крылечком…
Звук был громкий, Юга слышал весь разговор. Он сказал:
— Том, беги…
Вечером они дали концерт на открытой эстраде в парке Герцограда…
Все было, как в Калачах, только лучше — звонче, веселее, многолюднее. Юга и Сусанна сидели и аплодировали в первом ряду. Разбухший месяц чуть не свалился сквозь ветки, стараясь разглядеть певцов на эстраде…
Песня «Кораблик» была в программе последней. Сушкин замер, а потом, как первый раз, рванулся на сцену, к девочке. И песня опять рванулась из него…
Если ошибся в пути — то не плачь:
Есть пять минут, чтоб скрутить новый галс…
Слышишь — играет далёкий трубач?
Голос Дороги ещё не угас…
Надо смотреть на маячный огонь,
Пусть он не гаснет за гребнем волны.
Надо вцепиться ладонью в ладонь,
Чтоб на Дороге найти остальных.
Да, трубач играл. Далеко, за краем пространства. А голос Дороги звучал внутри, вместе с песней. Казалось бы, чтотеперь? Друзья рядом, девочка вот она, однако, в песне было по-другому, и потому не исчезало беспокойство. Ну и пусть! Даже в беспокойстве была радость. Потому что, если пути не окончены, это ведь хорошо!..
Зрители топали и просили спеть ещё раз. Но Катя и Сушкин отказались Это не такая песня, которую исполняют на бис. Не «Девушка с острова Пасхи» и не «Венсеремос». Зрителей утешил Донби — своими африканскими танцами. А Сушкин и Катя сбежали гулять по Герцограду. Они и днем немало гуляли, но теперь захотели ещё. Юга немного проводил их, а потом сказал:
— Мне пора домой. У меня же теперь стр-рогая гувернантка. И р-режим.
Они сделали вид, что поверили деликатному Юге. И взялись за руки — как на сцене.
Синели сумерки, горели фонарики, выводили трели ночные кузнечики. Гладила ноги мягкая трава «махалка» с пахучей пыльцой. Перекликались в кустах ребята — играли в «рыжики-ёжики». Здесь не было ни злодеев, ни жуликов, ни всяких вредных типов. Гуляй без боязни хоть всю ночь. Разве что дома поворчат: «Вот бродяги…»
Сушкин говорил про плавание, пересказывал истории капитана. Катя смеялась и охала. А иногда говорила про себя. Про то, что теперь всегда будет у бабушки, потому что мама все время ездит, работа у неё такая, а папа… ну, ты же знаешь, Том, какие нынче папы. Том знал — из рассказов детдомовских пацанов… — Том, я… можно, я потрогаю твоё колечко? Днем я стеснялась, а теперь не боюсь…
— Потрогай, конечно… А что в нем такого?
— Не знаю. Просто оно твоё…
В ответ он легонько подёргал её кудряшки. От них пахло «махалкой». Сушкин понял, что теперь окончательно не хочет уезжать. В памяти у него всплыло тёплое слово: «Сестрёнка». Никогда в жизни Сушкин ни про кого так не думал (да и про кого бы он мог?). А сейчас это слово как бы отпечаталось внутри грудной клетки…
Это был целый час полного счастья. Потом счастье кончилось. Почти сразу.
Катя сказала:
— Наша песня сегодня получилась лучше чем в тот раз, да?
— Не знаю… Наверно… Может, потому, что нынче я все уже знал и не боялся…
— А в первый раз боялся?! — удивилась она.
— Нет, но это было… словно пружина сорвалась. Меня будто рвануло. Я до той минуты и песню не помнил и не знал, что прыгну к тебе…
— Том! Разве это было не по сценарию?
— По какому сценарию?
— Ну… по этому… про старое дерево…
— Какое дерево?
Можно было удивиться, но пугаться-то отчего? Но Сушкин испугался. Почуял что-то. Даже колечко по-зимнему захолодело в ухе. Он сказал снова:
— Какое дерево?
— Том, ты… разве не знаешь?
— Про что… Кать?
— Что тебя снимают в кино? — Сказала и, кажется, спохватилась. — Ой…
В траве торчала каменная скамейка. Сушкин сел, как подрубленный. Пористый камень был очень тёплый. Сушкин взял Катю за руку.
— Ну-ка, сядь. Расскажи…
Вот что он узнал.
С самого начала рейс «Деда Мазая» был запланирован какой-то киностудией. Она должна была снимать фильм-сказку, а для главной роли подобрали мальчика. Его, Сушкина. И скрытыми камерами снимали его и других актёров каждый день, каждый час. Чтобы потом выбрать самые удачные куски и склеить из них связное кино. Катя сказала «в соответствии с сюжетом».
Сушкин спросил:
— А как это «скрытыми камерами»? Из засады, что ли?
