Несомненно, однако, что попав в верхнеевфратскую долину, мушки должны были осесть и на правобережье Евфрата, где они в X в. доходили, по-видимому, даже до Каркемиша [543]. Если Тиглатпаласар I об этом не упоминает, то, вероятно, потому, что в данном контексте заевфратская область его не интересовала. Столицей XIII сатрапии («Армении») при Ахеменидах, в VI—IV вв. до н.э, как мы увидим ниже, был Мелид (Малатья), а в начале V в. Геродот (I, 72, 180) относит к Армении не только истоки Евфрата, но и территорию до водораздела, где берет свое начало Галис. Наличие фрако-фригийцев в этом районе подтверждается, как мы уже упоминали, фригийскими памятниками материальной культуры в Малатье, а может быть и фригийским именем Гурди (Гордий), которое, возможно, носил вождь повстанцев в Тиль-Гаримму (Тогарме?) [544]. Впрочем, мы упоминали также, что вообще все династии на правобережье верхнего Евфрата, в том числе и в Мелиде, вплоть до VIII в. до н. э. были лувийскими [545].[228]

Таким образом, в качестве территории первичного расселения носителей протоармянского языка мы должны рассматривать область от Северного Тавра до отрогов Армянского Тавра у истоков р. Тигра (Сасунских гор), включая долину верхнего Евфрата по обе стороны реки, то есть то, что в хеттское время было «странами» Паххува, Цухма, Тегарама, Исува, Мальдия и Алзи — а также сам район Сасунских гор (Арме-Шубрия). Центральная из этих областей называлась Цупа (Софена, УКН № 39, 4, 10; 128 А2, 22), термин, в результате каких-то политических событий получивший гораздо более широкое значение чем ранее, при хеттах [546]. Из местных жителей носители протоармянского языка застали на правобережье в основном лувийцев (и палайцев?) и отчасти хурритов, на левобережье — в основном хурритов, хотя, как мы видели, лувийский элемент проникал и сюда, см. выше, стр. 86.[229]

До сих пор мы занимались вопросом о выявлении носителей протоармянского языка. Образование самого армянского народа составляет отдельную проблему.

Численность протоармян по сравнению с местным населением.Нет ни малейшего сомнения в том, что протоармяне фрако-фригийской языковой группы были не единственным и даже не главным компонентом в образовании армянского народа. Число мушков и урумейцев не могло быть значительным. Анналы Тиглатпаласара I говорят о вторжении в Кадмухи 20000 воинов-мушков (причем среди этих воинов, вероятно, могли быть и местные жители Алзи; не исключено, что эта цифра преувеличена) [547]и о 4000 воинах-касках и урумейцах. Если считать, что в те времена воином был каждый четвертый, то надо полагать, что общая численность вторгшихся племен была от ста до двухсот тысяч, даже считая тех, кто не участвовал в походе на Кадмухи. Между тем местное население было более многочисленным. Так, по данным анналов Сардури II, он отменил по Урартской державе 350 тыс. воинских повинностных единиц [548], из чего видно, что население Урарту значительно превышало миллион и могло составлять два-три миллиона. Надо полагать, что около четверти этого числа жило в богатой долине верхнего Евфрата и в долине Арацани; таким образом, местное население в три-четыре раза превышало по численности вторгшиеся племена.

Нет никаких данных о том, чтобы пришельцы вытеснили или истребили местное население, которое ассирийские источники, как мы видели, показывают нам активно поддерживающими мушков против общего врага. Эти области продолжают и после вторжения называться «шубарейскими», то [230] есть хурритскими, и здесь царствуют хурритские (а на правом берегу Евфрата — лувийские) династии [549].

Период двуязычия. Огромный пласт субстратной лексики в древнеармянском еще яснее показывает, что вытеснения местных жителей не было. Для сравнения отметим, что кельтский (бриттский) субстрат в англо-саксонском и современном английском языке составляет всего несколько слов; или, беря другой пример, отметим, что также и в грузинском количество субстратной лексики очень мало [550]. Помимо этого, выясняется, что фонетика армянского языка в значительной мере воспроизводит урартский, а не индоевропейский фонетический состав [551]. Эти явления с несомненностью говорят о длительном периоде двуязычия, когда местное население, переходя на древнеармянский язык, продолжало одновременно пользоваться и старым языком, говоря по-древнеармянски по нормам произношения прежнего родного языка [552]и перенося из него множество слов в древнеармянский.[231]

Как мы видели, к моменту появления мушков и урумейцев, местное население верхнеевфратской долины говорило по-хурритски и по-лувийски, то есть в значительной мере было уже смешанным. Урартское владычество, продолжавшееся около 200 лет, должно было принести еще и примесь урартоязычного населения. Именно этим смешанным по языку характером местного населения, пользовавшегося в быту не менее чем четырьмя языками (протоармянским, лувийским, хурритским и урартским), очевидно, и объясняется то, что оно в конце концов, в условиях наступившего политического и экономического единства, сначала стало пользоваться, наряду с родным, еще и вторым, общепонятным языком, а затем перешло на единый язык.

Можно было бы ожидать, что этим языком будет урартский. Однако древние державы никогда не навязывали своего языка подданным [553]; довольствуясь сбором дани и повинностным трудом, они не интересовались культурой покоренного населения; переселяя жителей из одного конца державы в другой, они даже были заинтересованы во многоязычии, не позволявшем покоренным сговориться между собой. Народ же, чувствуя потребность во взаимопонимании, вырабатывал общий для всех язык (сначала lingua franca, то есть общепонятный язык для отдельных случаев сношения с иноязычными соседями, а затем койнэ,то есть собственно общий язык при возможном сохранении местных языков и диалектов только в домашнем обиходе). Для этого народные массы принимали тот язык, который повсюду было легче выучивать, в силу ли его большей распространенности или в силу его простоты. Так, для Хеттской державы общенародным языком был, видимо, не хеттский-неситский, а лувийский, который и пережил ее падение.[232]

И в Ассирийской державе создался единый язык, но это был не ассирийский диалект аккадского, а арамейский язык сравнительно недавно пришедшего и частично еще кочевого, но именно потому широко распространенного повсюду населения. Для жителей западных областей Урартской державы урартский был языком официальной письменности, которой они не знали, и господствующей верхушки, которой они были чужды. Но даже те, кто говорил по-хурритски и по-лувийски, вскоре после прихода мушков и урумейцев, вероятно, стали представлять собой только тонкий местный господствующий слой, истребленный при ассирийских и урартских завоеваниях, подобно тому как была истреблена аккадская знать при завоевании Ассирии Мидией.

Распространению протоармянского языка чрезвычайно содействовали сами урарты своей политикой переселений захваченных жителей. Так, мы знаем, что когда урартский царь Аргишти I в 782 (или 776) г. до н.э. построил крепость Эребуни на месте современного Еревана, он заселил ее людьми, выведенными из Цупы (Цоп'к', Софена) и Хате (Мелитеа-Мелид) [554], то есть как раз из верхнеевфратской долины с ее смешанным протоармянско-лувийско-хурритским населением, которое в то время несомненно уже пользовалось протоармянским как вторым, а может быть — и как единственным языком. Они принесли сюда культ лувийского бога Иварша, официально признанный урартами [555], и, вероятно, протоармянский [233] язык. Таких случаев в истории Урарту было немало, и этническое смешение, как и в Ассирии, было очень большим [556].