— Я от Колесникова. Слыхал?
— Может, и слыхал, что с того?
— Да ты бы слез, — предложил Дегтярев. — А то голову задирать… Не велика шишка.
— Можно и слезти, — согласился Конотопцев, спрыгивая с лошади и бросая поводья подскочившему к ним Дибцову, оправляя ремень, на котором болталась деревянная кобура с маузером.
Подал руку Шматко:
— Приветствую тебя, Ворон. Конотопцев я. Начальник разведки у Ивана Сергеевича.
— Здоров, коли не шутишь, — ответил на приветствие Шматко. — И чего ж ты до нас разведывать явился? Все у нас тут на виду, ни от кого не прячемся.
— Хм… — Конотопцев замялся. — Разговор есть.
— Так давайте в хату, чего тут стоять? Это мои заместители, — представил Шматко, — Дегтярев и Тележный.
Пригнувшись в притолоке, Конотопцев вошел в дом, быстро оглядев довольно убогое его убранство. Обратил внимание на то, что печь явно перекладывали и что Ворон живет так себе. Лавки вдоль стены, под окном — грубо сколоченный стол, топчаны…
— Садись, — предложил Шматко.
— Ты это… В случай чего — эскадрон рядом, видел, наверно.
— Видел, видел, — с улыбкой махнул рукой Шматко, и сам, садясь к столу, внимательно глядел в настороженные и бегающие глаза Конотопцева — человека, которого он хорошо уже знал заочно, еще в Воронеже: Любушкин дал ему подробную характеристику, сказав, что за его плечами — служба в разведке старой армии, а затем, в гражданскую войну, — у белогвардейцев. Так что вояка это опытный, враг убежденный, хотя и не очень грамотный.
— Начальник политотдела приехал, хочет с тобою побалакать, — стал говорить Конотопцев, малость, видно, успокоившись, свободнее усаживаясь на лавке.
— А что ж тебя послал? Мы тут не кусаемся, — Шматко глянул на Дегтярева с Тележным, и те закивали согласно: само собой, Ворон! Чего там!..
Конотопцев свел белесые жидкие брови, положил руку на стол, как бы придавая вес своим словам, все расставляя по местам.
— Положено так. Все ж таки он голова политотдела, а не рядовой боец… Ты вот что, Ворон. Тронешь если меня — ни одного живого хлопцы не оставят, учти. Знаем, сколько вас.
— Ну-ну, запугал… Ха-ха… Видали? — обратился Шматко к Дегтяреву и Тележному, и они подхватили смех батька.
— Вы вот что, хлопцы, — стал нажимать Конотопцев. — Покладите-ка пушки свои на стол… Безручко не любит балакать с этими цацками.
— А ты ему вот это передай, — Шматко неторопливо, свернул кукиш. — Бачишь? Оружие мы в бою добыли, кровью своей. А тут является какой-то Безручко-Безножко, и клади наганы на стол! Ха! Убирайся-ка ты, Конотопцев, подобру-поздорову, а то, в самом деле, не пришлось бы и нам из пулемета ваших полосовать.
— Ну ты потише, потише, — пошел на попятную Конотопцев. — Давай с оружием переговоры вести, раз так. Но еще раз предупреждаю: мыша́ отсюда не убежит…
…Минут двадцать спустя Безручко, Конотопцев, Шматко, Дегтярев и Тележный сидели за столом, а вокруг дома, вперемежку, с оружием наготове стояли повстанцы и люди батьки Ворона. Тем и другим был отдан приказ: стрелять при первом же сигнале опасности, и потому охрана не спускала глаз друг с друга. Зимний день уже кончался, багровое солнце садилось за дальними буграми, тревожный розовый свет тлел в подслеповатых оконцах слободы. Журавка притихла, затаилась, даже собаки попрятались. Слышалось только фырканье разгоряченных походом коней да гоготали у колодца сбившиеся в кучу бойцы эскадрона.
— Ну чого ж ты, Ворон, до нашего штаба глаз не кажешь, а? — спрашивал Безручко, раскуривая трубку. — Территория наша, обязан подчиняться законам военного времени.
— У меня свои законы, — спокойно отвечал Шматко. — Ты меня не тронь, а я тебя не трону.
— Мы прослышали, шо ты тут чекистов пощипав. Так?
— Было дело.
— Значит, с большевизмом не в ладах?
— Выходит, так.
— А чого бы нам общими, значит, силами на коммуниста не навалиться, а? Так сподручней. Шо скажешь?
— Может, и сподручней. Только войной идти против красных мои хлопцы не желают.
— Что так?
— А надоело.
— Ах, мать твою за ногу!.. — Безручко грохнул кулаком по столу. — Мы, выходит, кровь должны лить, а тебе надоело?! За нашей спиной в рай желаешь въехать?
— Да уж какой там рай! С голоду бы не подохнуть.
— И подохнем. И ты, и я, и Конотопцев, и хлопцы твои — все! Бо коммунисты нам судьбину такую уготовили. Знаешь же, шо продотряды все подчистую метут.
— Знаю. А кровь лить мне тоже надоело! — трахнул кулаком и Шматко. — Ты знаешь, сколько у меня на Украине было хлопцев! А сейчас где они? Там! — Он пальцем ткнул в направлении земляного пола. — И мы там будем, если…
— Да мы твоих хлопцев просто мобилизуем, Ворон! Приказом. А тебя — к стенке! За неподчинение.
Шматко побагровел.
— А плевал я на вашу мобилизацию! Силой ничего не сделаешь. Если помощь моя нужна — говори. А так перестреляем друг друга — и все. Ты меня не знаешь, Безручко. Злой я теперь стал, ох какой злой!
Безручко озадаченно поскреб лысеющую макушку. Большие его, навыкате, глаза искали поддержки у начальника разведки, спрашивали мнение.
Конотопцев, у которого от напряжения дергалось веко, старался придать своему осевшему голосу приказной тон:
— Ты это, Ворон, не мути воду. Порядок завсегда был и должен быть. Это тебе не шутка — мобилизация. Примыкай к нам по-хорошему.
— Я свое слово сказал, — упрямо повторил Шматко. — Какая помощь нужна — скажи, подмогнем. А так — мы птицы вольные. Сегодня здесь, завтра снимусь, на Дон пойду или снова на Украину…
— А если хитришь? — глаза Безручко внимательно щупали Ворона. — Если чего затаил против нас?
— Интересный ты человек, Митрофан! Я ж никого сюда не звал, к вам не лезу… Живу со своими хлопцами как хочу.
— Живешь ты на нашей земле, Ворон. Потому и выбирай: или с нами, или…
— Батько же сказал: что от нас требуется?! — не выдержал Дегтярев. — Чего воду в ступе толочь! Нужна если помощь…
— Нужна, — кивнул Безручко. — В Талах вон исполком бы надо разгромить. Там Писаревка рядом, Богучар…
— На Богучар не пойду, — покачал головой Шматко. — Там сильный ревком, чека, чоновцы… Мокрое место от Ворона останется. В волчью яму суете. Не пойду.
Безручко с Конотопцевым повыхватывали наганы.
— Руки! Руки подымайте! — приказал голова политотдела. — Ну! И ты! Ты! — орал он на Дегтярева и побледневшего Тележного. — Ах вы, чекистские шкуры! Ягнятами тут попритворялись. Та у мэнэ на чекистов нюх, як у собаки. Ще тильки в хату зайшов, так у носи засвербило. Тут же чека, думаю!..
— Убери, — спокойно сказал Шматко, глазами показывая на наган. — Такие концерты и я умею разыгрывать.
— Ворон! Руки! — визгливо кричал Конотопцев. — Стрелять будем!
— Не будешь, — усмехнулся Шматко. — Не за тем приехали. В дивизию вашу все одно не пойду, а помогать буду. Нам с большевиками не по пути. Так, Дегтярев?
— Та-ак. — Прокофий перевел дух, снял руку с расстегнутой уже кобуры.
Безручко бросил наган на стол, захохотал.
— Ну шо, Ворон? Перелякався? Штаны-то сухи? А то сымай…
Тоненько, по-бабьи, хихикал и Конотопцев, но глаза его по-прежнему были настороженными, злыми.
— Ладно, Ворон, пошутковалы, и будет, — сказал Безручко. — С хлопцами нашими Талы погромишь. А там побачимо. Неволить, може, и не станем. Гуляй пока.
Все поднялись из-за стола, заговорили разом. Напряжение на лицах гостей и хозяев спало, вместе и посмеялись над происшедшим.
— А хозяин ты хреновый, Ворон, — гудел Безручко. — Гости до тэбэ по холоду скакали-скакали, а ты и горилки не припас.
— Отчего ж не припас? — смеялся Шматко. — Дибцов! Ну-ка, в сенях там, глянь…
Дибцов, а вместе с ним и Тележный с Дегтяревым засуетились; появилась четверть, вареная картошка, капуста, крупно нарезанный лук…
— Оцэ другэ дило! — Безручко потирал руки. — Сидай, Конотопцев. Малость подкрепимся на дорогу. А то и правда — в животе бурчить…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
По скользкой и грязной дороге, соединяющей Старую и Новую Калитву, поддерживая старое свое и не очень послушное уже тело добротной суковатой палкой, медленно шла Мария Андреевна Колесникова. Из дому тронулась она утром, сказав девкам и Оксане, что сходит на Малую Мельницу, к Ивану, — там сейчас его штаб. Оксана стала было напрашиваться с ней, убеждая, что вдвоем идти легче, дорога эта и для молодых ног не ближняя, туда да обратно наберется, поди, километров двенадцать, не меньше; кроме того, и ей, как жене, надо поговорить с Иваном: прошел слух, что на Новой Мельнице у него краля, беловолосая какая-то Лидка. Но Мария Андреевна Оксану с собой не взяла: насчет крали она и сама разузнает, а поговорить ей со старшим сыном надо о другом. Калитва хоть и восстала, и власть тут Иван с дружками захватил, все одно — дело это бандитское, против законной Советской власти совершенное.
