Подъехав поближе, лорд Куэнби увидел кареты у дома. Он пришпорил коня и, как Гизела заметила, нахмурился.
– Чей это экипаж? – резко спросил лорд Куэнби.
Кучер на козлах ответил:
– Мадам уезжает, милорд.
Лорд Куэнби поравнялся с каретой, и теперь Гизела, наклонившись к окну, могла взглянуть ему в лицо.
– Мы должны ехать, – произнесла она немного неуверенно.
– Даже не попрощавшись?
– Вас не было. А нам срочно нужно попасть в Истон Нестон.
Объяснение прозвучало довольно неубедительно, и она вдруг почувствовала себя как ребенок, застигнутый за шалостью.
– Не окажете ли вы мне любезность подарить несколько минут вашего времени, чтобы я мог проститься с вами подобающим образом? – спросил он.
Он смотрел прямо ей в глаза, и она согласилась не раздумывая.
– Нет, нет, – тихо возразила графиня. – Мы должны ехать немедленно.
Но Гизела уже не слушала.
– Я пройду в дом, чтобы попрощаться, – сказала она лорду Куэнби. – Это займет не более минуты.
Гизела не обратила внимания на испуганные протесты графини. Дверца кареты распахнулась, ступеньки были спущены, и она вышла без чьей-либо помощи, даже не дотронувшись до протянутой руки лакея. Лорд Куэнби к этому времени спешился и ждал ее на нижней ступеньке лестницы. Они вместе вошли в дом. Дворецкий поспешил распахнуть перед ними дверь в библиотеку. В камине пылал огонь. Аромат оранжерейных цветов смешивался с запахом сигар. В комнате было тепло и уютно, но Гизела не сводила глаз с человека, шагавшего рядом. Он не проронил ни слова с того момента, как она покинула экипаж, и теперь, глядя на него, Гизела заметила на его лице не гнев, а боль. Его темные глаза смотрели тоже по-новому.
– Почему вы уезжаете? – отрывисто спросил он.
– Я получила известие из Вены, – почти машинально ответила Гизела. – Мне нужно срочно вернуться в Истон Нестон.
– Вы покидаете Англию?
– Не знаю. Я не могу принять решения, пока не посоветуюсь со своими друзьями.
С минуту стояло молчание, а потом он произнес почти с яростью:
– И вы думаете, я поверю в эту чепуху?
– Это правда, – сказала Гизела.
– Не лгите, – продолжал лорд. – Вы прекрасно знаете – не хуже меня, что причина отъезда вовсе не в этом. Вы уезжаете из-за того, что произошло вчера вечером. Я признаю, что был не в себе; я признаю, что потерял рассудок. Но вы любому вскружите голову. Неужели вы не можете понять? И разве вы не женщина, чтобы простить?
– Дело совсем не в том, – уверила Гизела. – Пожалуйста, не нужно думать, что я разозлилась или оскорблена. Это не так. На рассвете приехал грум с письмом. Спросите любого, если хотите. Причина моего отъезда в письме, которое он привез. Я должна ехать.
– Позвольте мне взглянуть на письмо.
– Я… я не могу этого сделать, – пробормотала Гизела. – Оно сожжено.
Лорд Куэнби усмехнулся, но ему явно не было смешно.
– Итак, оно сожжено, – повторил он. – Но почему? Потому, что в нем ничего не говорилось о необходимости срочного отъезда.
– Нет, говорилось, – запротестовала Гизела.
– Я не верю, – коротко бросил лорд Куэнби и прошелся по комнате. – Вы оказываете на меня какое-то воздействие. Мне казалось, я невосприимчив к женским чарам. Я думал, ни одна из женщин не в состоянии взволновать или околдовать меня. Я даже отказался от мысли о женитьбе, потому что рано или поздно любая женщина становилась мне неинтересной, теряла для меня привлекательность. Я всегда мысленно сравнивал ее с моим идеалом. Неизменно не в ее пользу. Вы знаете, кто был мой идеал?
Гизела промолчала, и он ответил сам:
– Им были вы. Тот портрет, который я видел в Вене. То, что рассказывал о вас Имре в своих письмах ко мне много лет тому назад. Вы можете не верить мне. Я и не жду, что поверите, но это так. Имре сочинял свои письма как поэт, и как поэт он нарисовал в моем воображении картину, которую я бережно храню. Ни одна женщина не может сравниться с богиней, которая царит в моем сердце. А потом, когда я увидел вас, я понял, что со мной происходило, хотя тогда я об этом не подозревал. Я полюбил, и чувство это жило во мне больше десяти лет. Разве этим нельзя объяснить, почему от прикосновения к вам я потерял рассудок?
– Наверное, можно, – сказала Гизела. – Но я все равно обязана ехать.
– Нет, не обязаны, – возразил он. – Ваш отъезд был запланирован на завтра. У нас есть еще один день. У нас есть еще один вечер. Я позволил вам убежать от меня прошлой ночью потому, что слишком люблю вас и не могу принудить вас к чему-то, не могу навязывать вам свое общество. Но когда вы покинули меня, я понял, как глупо поступил. Каждая секунда, каждое мгновение, что мы могли быть вместе, бесценны. Каждая минута нашей разлуки доставляет адские муки. Я говорю о себе, конечно. Отмените отъезд. Сегодняшний день принадлежит нам, а завтра, кто знает, может, вообще не настанет.
Его мольбы дошли до самого сердца Гизелы. Она ощутила свою слабость и беспомощность. Ей хотелось поступить так, как он просит, ей хотелось отдаться его объятиям и сказать, что все неважно, ничто не имеет значения, кроме его просьбы остаться, кроме его желания быть рядом с ней. Но в то же время какая-то часть ее самой осталась верна обещанию, данному императрице. Чувство преданности не пересиливало ее любви, но была задета ее честь, и Гизела понимала, что не может не принести жертву, которая от нее требовалась.
– Я вынуждена уехать, – снова повторила она с несчастным видом.
– Но почему? Почему? – настаивал он. – Вы все еще меня боитесь? А если я пообещаю, что не дотронусь до вас? Это будет трудно, почти невозможно, но даю слово. Я не дотронусь до вас, буду только говорить с вами. Даже могу не говорить, если вы мне велите. Буду счастлив уже только тем, что смогу смотреть на вас. Я сделаю все, что угодно, только останьтесь.
– Не могу, не могу. Пожалуйста, не просите меня об этом, – взмолилась Гизела, закрыв глаза, чтобы не видеть его лица.
– А что, если я вас не отпущу? – спросил он.
Это был вызов, вопрос человека, который всегда поступает по-своему, который привык сам все решать в своей жизни.
Гизела вздохнула. Ей хотелось сказать, что в таком случае ей останется лишь молча подчиниться. Но не успела она ответить, как оказалась в его объятиях. Его руки все крепче и крепче сжимали ее, губы настойчиво искали поцелуя, а она чувствовала, как слабеет и дрожит от его прикосновения. Но тут же, с невероятным усилием, она вытянула руки и отстранилась.
– Нет! – произнесла она. – Это бесполезно. Я должна уехать немедленно.
Она смотрела ему в лицо и видела, как меняется его выражение. Исчезли нежность и любовь, погас огонь в глазах, появилась отчужденность. Неожиданно перед ней возникло лицо того незнакомца, которого она впервые встретила в шорной лавке Тайлера, – холодного, гордого, высокомерного. Человека, готового смести со своего пути любого, кто бы ему ни попался.
– Итак, вы приняли окончательное решение, – сказал он, и голос его был холодным, натянутым, совершенно лишенным тех теплых нот, которые звучали, когда он молил ее остаться.
– Пожалуйста, поймите меня.
Гизела не могла унять дрожь. Ей показалось, будто ворота в рай захлопнулись перед самым ее носом, а снаружи было холодно и страшно.
– Я прекрасно вас понимаю, – сказал он. – Точно так вы увлекли Имре и, возможно, других бедняг, поддавшихся вашему влиянию. Для вас ничего не значит, что у ваших ног лежит чье-то разбитое, измученное сердце. Вы – не женщина, вы – императрица и королева. Разве имеет какое-то значение, что другие люди страдают?
– Это неправда! Неправда! – жалобно сказала Гизела. – Мне не все равно, это имеет для меня значение, просто я не могу вам всего объяснить.
– Нет причин что-то объяснять, ваше величество, – надменно произнес лорд Куэнби. – Вы должны вернуться на свой трон.
Он небрежно дотронулся губами до ее руки, отвесил поклон, как ей показалось, полный иронии и цинизма, и, так как она все еще стояла на месте в нерешительности, резко добавил:
