Лорд Куэнби помолчал, а потом продолжил:

– Когда мне рассказали всю эту историю, я почему-то подумал, что вы проплакали всю ночь, что вам было одиноко и горько без него, что вы поняли в тот час – никто не сможет занять его место в вашей жизни. А потом я услышал, что вы возвратились в Вену, а спустя некоторое время отправились вместе с императором в Мексику, и вся Европа полагала, что королевская чета переживает второй медовый месяц. Неужели муж так легко смог заставить вас забыть о вашем возлюбленном?

– Я прошу вас, милорд, позволить мне удалиться, – тихо сказала Гизела. – Вам отлично известно, что вы не должны были меня обвинять. Мне нечего вам сказать, и, по правде говоря, что бы я ни пыталась объяснить, вы все равно не измените своего мнения обо мне.

Наступило молчание. Лорд Куэнби отвернулся от Гизелы и смотрел на огонь. Внезапно он снова взглянул на свою гостью и, пройдя по ковру перед камином, опустился на диван рядом с ней.

– Простите меня, – сказал он. – Сейчас я подумал, что, какие бы чувства я ни испытывал, что бы ни говорил, Имре любил вас. Должно же быть в вас что-то хорошее, милое, что вызвало в нем такую любовь. Все суетное, нестоящее, вульгарное высвечивалось в истинном свете, если Имре был рядом. Он не выносил ничего низкопробного, серого. Я так долго вас ненавидел, что совсем сбросил со счетов самого Имре и его мнение. Он любил вас, и поэтому я должен попытаться увидеть и принять то, что он считал достойным любви.

– Почему вы так сильно его любили? – с любопытством спросила Гизела.

Она сама не знала почему, но вопрос показался ей важным. Лорд Куэнби снова отвернулся от нее и стал смотреть на огонь.

– Возможно, потому, что всю мою жизнь мне не хватало брата, – ответил он. – Я был единственным ребенком в семье. Моя мать умерла, когда я появился на свет. Я никогда ее не знал. У отца не было терпения заниматься своим сыном. Он скучал со мной и полностью предоставил заботам слуг. Я получил строгое, можно даже сказать, суровое воспитание. Мои гувернеры были неоправданно жестокими со мной, по крайней мере, мне так казалось. Мне без конца внушали, что я в доме абсолютно никто, и каждый старался непременно напомнить мне об этом при любом удобном случае.

Пребывание в Итоне не принесло мне особой радости, главным образом из-за того, что я не привык к общению со сверстниками. Мне редко доводилось встречать мальчиков своего возраста до тех пор, пока я не пошел в школу в тринадцать лет. В Оксфорде я впервые узнал, что такое радость, и принес ее мне Имре.

Наши комнаты были рядом. Он зашел ко мне в первый же день и поздравил с поступлением в колледж. Мне кажется, в тот момент, когда я пожал ему руку, я уже знал, что он сыграет в моей жизни удивительную роль. Говорят, одно из самых важных событий в жизни человека – первая любовь. Для меня таким событием была первая дружба.

Нам нравилось одно и то же; мы оба увлекались верховой ездой, рыбной ловлей и охотой. Я считался неплохим стрелком, но мне было далеко до Имре. Наверное, в нашей дружбе было много от обожания кумира. Он очень многое делал лучше меня.

А потом мы проводили вместе чудесные каникулы и здесь, и в Венгрии. Однажды даже скопили денег, чтобы съездить в Париж. И чем больше я его узнавал, тем с большим и большим уважением к нему относился.

Лорд Куэнби замолчал и взглянул на Гизелу.

– Вы помните, как он часто читал стихи, а потом вдруг оборачивал все в шутку и тут же сочинял на них пародию, запрокидывал назад голову и принимался так заразительно хохотать, что невольно хотелось присоединиться к его смеху? Вы помните?

– Д-да… помню, – заикаясь, проговорила Гизела.

– Он был умным, начитанным и очень веселым человеком. А ведь так много среди образованных людей нудных типов. С Имре скучать не приходилось. Кроме лошадей больше всего на свете он любил книги. Вот это и пугает меня. Если он провел в тюрьме все эти годы, то был лишен самого для него дорогого, в особенности возможности читать.

– Он, должно быть, мертв, – не сдержалась Гизела. – Давайте надеяться, что он мертв.

Она заговорила вопреки своей воле, забыв на секунду, кто она такая, думая только о том, что ей рассказывали о тюрьмах – мрачных, душных подземельях, о пытках и ужасах, которые даже страшно себе представить.

– Итак, вы ничего о нем не знаете! – быстро проговорил лорд Куэнби.

– Нет, не знаю, – ответила она, и это было правдой.

– А вы можете узнать?

Гизела покачала головой:

– Нет.

– Я верю вам, – сказал он. – Сам не пойму почему. С самого начала я намеревался не верить ни одному вашему слову, но вы не попытались оправдываться, не пытались заявить о своей невиновности. Мне нравится эта черта в вас. По крайней мере, вы прямодушны и смелы.

– Спасибо, – поблагодарила Гизела.

Только сейчас она почувствовала дрожь, охватившую ее в тот момент, когда она, к своему величайшему облегчению, поняла, что его гнев утих. Только сейчас она ощутила сильное сердцебиение и сухость во рту. Ее напугали его ярость и злость. Она не предполагала, что ее можно так сильно напугать только одними словами. Они помолчали немного, затем снова заговорил лорд Куэнби:

– Мне кажется, я начинаю понимать, какие чувства испытывал к вам Имре. Когда сегодня вечером вы вошли в гостиную, мне на секунду показалось, что вас в действительности нет, что вы плод моего воображения. Никогда не думал, что женщины бывают так прекрасны. А потом я вспомнил, что вы послали моего Имре на смерть и вас это нисколько не тронуло.

– Королям и королевам непозволительно поддаваться эмоциям на публике, – сказала Гизела.

– Да. И это было так давно. – Лорд Куэнби как будто говорил сам с собой. – И все же из-за моего чувства к Имре я не верю, что кто-то может его позабыть.

– Возможно, он продолжает жить в сердцах тех, кто помнит о нем, – сказала Гизела.

– Это правда? – спросил лорд Куэнби. – Он до сих пор живет в вашем сердце? Вы все еще думаете о нем, вспоминаете, как сильно он вас любил?

Хозяин замка встал, прошелся по комнате и остановился у огня, облокотившись на каминную полку.

– Наверное, я сейчас покажусь вам нелепым, – произнес лорд Куэнби. – Я так долго мечтал высказать вам все, а теперь, когда моя мечта осуществилась, слова оказались необъяснимо бездейственны. Я хотел наказать вас, заставить расплакаться, убедиться, что вы так же горевали об Имре, как и я. А теперь почему-то мой гнев испарился. Что вы со мной сделали? Может быть, вы ведьма, которая умеет влиять на человека и менять его намерения просто тем, что сидит и смотрит на него своими синими глазами?

– Мне жаль, что вы несчастны, – сказала Гизела.

– Вам жаль меня! – воскликнул лорд. – Думаете, мне нужна ваша жалость?

Он задал вопрос очень резко, но потом вроде бы опять смягчился.

– Это не так, – сказал он. – Я хочу убедиться, что вы помните прошлое, что как бы там ни было, но для вас Имре жив.

Он замолчал и посмотрел на Гизелу, которая наконец обрела голос.

– Вы говорите, что были с Имре большими друзьями, – произнесла она. – И все же я думаю, что вы не так хорошо его понимали, как вам казалось. Если любят по-настоящему, то стремятся защитить любимого человека, оградить его от всех возможных страданий, спасти от несчастий. Имре так относился бы ко всем, кого любил; и если бы ему не ответили тем же, то он понял бы и простил, потому что знал, что такое любовь. Нельзя силой заставить людей чувствовать то, что, по вашему мнению, они должны чувствовать.

– Да, истинно так, – согласился лорд Куэнби. – Но кто сказал вам об этом? Кто научил вас так думать? Имре или, быть может, кто-то другой?

В его голосе зазвучала презрительная насмешка, и Гизела вся напряглась. Она встала с кресла и произнесла:

– Я выслушала вас, милорд. А теперь я пойду спать. Если вы предпочтете не встречаться со мной утром, я покину ваш дом, как только графиня сможет отправиться в путь. Если, однако, мне предстоит провести здесь несколько дней, о чем говорилось в вашем приглашении, то я предлагаю больше не возвращаться к этой теме. Я понимаю и сочувствую вашему горю; но уверяю вас, что в данный момент я не в состоянии что-либо сказать или сделать, что хоть как-то могло бы изменить случившееся. Верьте мне. Я говорю правду.