– Я все для вас сделаю, – порывисто отозвалась Гизела.
Императрица улыбнулась и мягко дотронулась до ее руки. Как раз в этот момент в комнату вошли мужчины. Императрица поднялась и отвела в сторону сквайра Мазгрейва. Они прошли в дальний конец гостиной и сели на диван, где никто их не мог услышать.
Гизела сразу забеспокоилась. О чем могла говорить императрица с ее отцом? И о каком одолжении она хочет попросить? Гизела не кривила душой, когда сказала, что все сделает для этой прелестной женщины, которая ворвалась в ее жизнь, словно падающая звезда. В то же самое время она опасалась, что, несмотря на обещание сквайра, императрица узнает от него то, что может заставить ее отвернуться от Гизелы с отвращением.
Джентльмены, пришедшие в гостиную, заняли Гизелу разговорами, но она слушала только вполуха, а сама все время следила за императрицей и сквайром, ломая себе голову, о чем они могут говорить, и чуть-чуть успокаивалась, слыша, как они то и дело тихо смеются. Наконец, когда она почувствовала, что больше не в состоянии терпеть неизвестность, их беседа закончилась, и они присоединились к остальной компании.
– У нас сегодня должна быть музыка, – заявила императрица. – Рудольф, вы споете нам?
– Только если все будут подпевать, – ответил принц.
– Ну конечно! – согласилась императрица. – Выберите что-нибудь, чтобы мы хором подпевали.
Графиня Фестетич уселась за фортепиано, и вскоре все весело распевали студенческие разухабистые застольные песенки, такие привязчивые, что можно было подтягивать мелодию, даже не зная слов. Потом они обратились к старым английским балладам и современным песням – забавным, сентиментальным и таким зажигательным, что граф Ганс Лариш не устоял на месте и экспромтом протанцевал танец под одну из них.
В конце каждой песни все хлопали в ладоши, но больше всех просила продолжать сама императрица. Было так весело и так не похоже на все, что до сих пор знала Гизела, что она с трудом поверила своим глазам, увидев стрелку часов на цифре «одиннадцать».
Императрица поднялась.
– Мне кажется, нам пора отправляться на покой, если мы хотим завтра пораньше встать. Место сборов охотников в нескольких милях отсюда, поэтому нам нельзя запоздать с выездом.
– Мне еще не доводилось видеть, чтобы вы опоздали на охоту, мадам, – заметил принц Рудольф.
– Это потому, что я просыпаюсь в радостном волнении, словно жду свой первый бал, – сказала императрица. – Только летом на меня нападает лень, когда нет причин рано вставать.
– «Коня, коня! Венец мой за коня!» [4]– процитировал принц.
– Как там у вас говорится о Джоне Пиле? – спросила императрица, обернувшись к сквайру. – «Звук рога поднимал его с постели». Вот и со мной так каждый день, когда я на охоте.
– Разрешите пожелать вам удачной погони завтра, мадам, – произнес сквайр, склонившись над ее рукой.
– Благодарю, – ответила императрица. – А сейчас, прежде чем вы покинете нас, я хочу предложить вам выпить еще вина, пока я отведу вашу дочь наверх за накидкой. Мне нужно сказать ей пару слов.
Сквайр удивился, а императрица тем временем увлекла Гизелу из комнаты и поднялась с ней по широкой лестнице. Оказавшись наверху, она повела гостью в другую комнату, такую же большую, как та, в которой Гизела оставила свою накидку, когда приехала, но еще красивей. Это, по всей видимости, была спальня императрицы. У подножия кровати с балдахином раскинулся ковер из горностая и соболя, огромные вазы с гвоздиками и лилиями стояли на туалетном столике рядом с целой армией хрустальных флакончиков с золотыми и бриллиантовыми пробками. Гизела с любопытством взглянула на них и удивилась про себя, каково может быть их содержимое.
Перед камином был расстелен белый ковер из овечьих шкур, и, когда императрица опустилась в низкое кресло, Гизела примостилась у ее ног.
– Послушай меня, дитя, – произнесла императрица. – Я уже говорила тебе сегодня вечером, что хочу попросить об одолжении. Речь идет об одной моей идее – совершенно сумасшедшей и невероятной, и тем не менее если ты согласишься, то может получиться довольно забавно.
– Я все сделаю для вас, мадам, что бы вы ни попросили, – заверила ее Гизела.
– Погоди! Погоди, пока не узнаешь, о чем я прошу, – ответила императрица. – Во-первых, хочу сказать, что я поговорила о тебе со сквайром. Он сказал мне, что ты знаешь о том, что он не твой отец.
Гизела окаменела. Итак, сквайр все-таки выдал ее тайну. А она умоляла его ничего не говорить, что могло бы оскорбить память о матери.
– Нет, нет! – поспешила ее успокоить императрица. – Не смотри так. Он не виноват. Я сама рассказала ему правду. Видишь ли, в первый раз, как я увидела тебя, я сразу поняла, кто твой отец.
– Так вы знаете! – воскликнула Гизела. – Но откуда? Я хочу сказать… отец… сквайр… говорит, что не знает…
– Теперь он знает, – улыбнулась императрица.
– Тогда пожалуйста… прошу, скажите мне, кто был мой отец, – взмолилась Гизела и тут же добавила: – Вы не шокированы, мадам? Вас не оскорбило, что я… всего-навсего… дитя любви?
– Оскорбило! – рассмеялась императрица. – Как я могла оскорбиться, когда узнала сегодня вечером то, что заподозрила, едва тебя увидев, – ты ведь в действительности моя сводная сестра!
С минуту Гизела смотрела на нее, лишившись дара речи. А потом, пока она пыталась вымолвить хоть что-нибудь, но слова никак не шли с языка, императрица продолжила:
– Я уже говорила тебе, что помню твою мать. Она была очень красива, и я помню, что отец то и дело отправлялся через озеро в дом твоего дедушки навестить ее. Но ты не должна думать, что это волновало или шокировало меня даже в те дни. Видишь ли, Гизела, – позволь мне называть тебя по имени, – я выросла в очень странном доме. Мой отец, герцог де Виттельбах, был, и все еще остается, очень привлекательным мужчиной. Кроме того, он был по тем временам очень вольным человеком, не терпящим условностей. Он обожал деревню и смертельно скучал от всевозможных пышных церемоний. Он водил дружбу с художниками и артистами. Разъезжая по Баварским Альпам, он болтал и смеялся со всеми, кто попадался ему на пути, и, нужно признать, часто влюблялся.
Они поженились с моей матерью потому, что у ее отца, короля Баварии Максимилиана Иосифа Первого, было шесть дочерей и он хотел для всех них найти мужей. В народе их прозвали «шесть несчастных сестер», потому что ни одна из них не была счастлива в замужестве. Моя мать не любила отца точно так же, как и он ее, и к алтарю она пошла, плача горькими слезами. Неудивительно поэтому, что каждый из них жил собственной жизнью, насколько это было возможно в их положении.
У меня было семь братьев и сестер. Ко всем из них, кроме меня, отец проявлял полное равнодушие. Я была его любимым ребенком, а остальную свою любовь он щедро дарил своим незаконным детям, всем без исключения, и, несмотря на протесты матери, они всегда были желанными гостями в нашем замке. Моими самыми большими друзьями были Буби и Мади, двое детей моего отца примерно одного со мной возраста. Мы всегда затевали совместные игры и, как я сейчас вспоминаю, организовали шайку разбойников, не оставлявших в покое моих братьев и сестер за то, что они были, по нашему мнению, высокомерными и заносчивыми.
Императрица, помолчав, вздохнула.
– Ребенком я просто обожала отца. Он часто мне говорил: «Господи, как ты дорога мне!» Я и сейчас его обожаю. Ему теперь почти семьдесят. Такой же веселый, такой же красивый, всеобщий любимец. Проведя рядом с этим человеком многие годы, я научилась, если можно так выразиться, узнавать при встрече членов его семьи.
Их довольно много, и, так или иначе, они все унаследовали какие-то типичные черточки отца. Мне часто говорили, что я очень на него похожа; у меня не только отцовские цвет волос и овал лица, но и характерные для всех Виттельбахов черты: осанка, манера поворачивать голову, мимика – во всем этом безошибочно угадывается мой отец. В тебе есть те же самые черты. Мы с тобой очень, очень похожи, что неудивительно, если вспомнить, что у нас один отец.
