Хотя Леонардо не видел бабушки, Лиза поняла, что он узнал ее по стуку палочки, с которой она всегда ходила, прогуливаясь по саду. Как только девушка увидела графиню, Леонардо сразу же нагнул голову, чтобы скрыть выражение Лизиных глаз, и в следующую секунду он прижался губами к ее губам, шепотом приказывая ей обнять его за шею.

Она подчинилась ему в замешательстве. Ее предательское тело стало уступать требованию его рук, горячему прикосновению губ. И в головокружительном состоянии от его поцелуя она понимала, что бабушка следит за ними. И только когда та постучала палочкой по полу беседки и что-то проворчала, он оторвался от губ Лизы.

Насильственный поцелуй, который со стороны казался бурным проявлением взаимной страсти под пурпурной сенью бугенвиллеи.

Голые руки Лизы соскользнули с его плеч, но он на мгновение задержал руки на ее стройной талии.

— Я не мог позволить графине увидеть, как мы ссоримся, — проговорил он сквозь зубы. — Это наверняка расстроило бы ее, а я не могу допустить, чтобы ее и без того слабое здоровье ухудшилось. А теперь она предположит то, что очевидно — что мы не можем жить друг без друга. Лиза, может быть, ты все-таки согласишься носить имя Маркос-Рейес? Неужели тебе так трудно научиться терпеть мою испанскую гордость и… страсть?

— Вы… вы с графиней по какому-то тайному сговору, похоже, не оставляете мне большого выбора. — Лиза никогда еще не чувствовала себя такой загнанной в угол, настолько потрясенной действиями и личностью другого человека. Если бы только его страсть была искренней… если бы с его стороны это было нечто большее, чем требования долга и чести. Если бы в его поцелуях была любовь, а не эта злая страсть… злость на обстоятельства, которые довели его до того, что он вынужден взять в жены незнакомку, лишь бы угодить бабушке… и страсть мужчины, которая легко разгорается вдали от объятий желанной женщины.

— Вы оба… вы заставляете Меня чувствовать, что я обязана отдать вам всю себя, — сказала она потрясенным голосом. — Если бы я уехала сейчас, мне бы казалось, что я наношу старой графине смертельный удар, а вам я обязана своей жизнью. Все это так… так неумолимо, словно я уже не могу влиять на собственное будущее.

— А будущее в Эль-Сефарине представляется вам столь уж невыносимым? — Он снова сказал это со знакомой ноткой иронии в голосе и, прежде чем убрать ладонь с ее талии, сильно сжал пальцами, что было почти похоже на ласку. Она вздрогнула, не в силах совладать с собой, и он быстро убрал руку, вероятно решив, что это ей неприятно, и сунул руки глубоко в карманы брюк, кипя затаенной злостью.

— Да, — жестко сказал он. — Теперь это и твоя проблема, не только моя. Мне пришлось поцеловать тебя, чтобы ты не расстроила чем-нибудь Мадреситу. Я хотел показать, что мы специально уединились в беседке, чтобы насладиться нежностью. Теперь, когда она застала нас в объятиях друг друга, она наконец поверит, что мы страстно влюблены. Если бы это была твоя родная бабушка, старая, больная, цепляющаяся за надежду увидеть внуков, свою плоть и кровь, разве ты могла бы лишить ее этой надежды?

— Я… ну специально конечно нет, — неуверенно начала Лиза.

— А зачем вообще это делать? — спросил он, глядя на нее прищуренными глазами, не сводя темного взора с ее побледневшего лица и с раскрасневшихся от его поцелуя губ. — У вас в Англии нет молодого человека, к которому вы хотели бы вернуться, иначе вы не поехали бы одна в Испанию. Вы свободны, так что выбирайте.

— Нет… вы не можете так поступить! — воскликнула она. — У вас-то есть к кому вернуться.

— Это к делу не относится…

— А я думаю, как раз наоборот. — Лиза вздернула подбородок и выпрямилась в струнку. — Я не хочу быть на втором месте для мужчины, за которого выйду замуж. Я пока еще верю в любовь и в священное таинство брака, и, боюсь, меня не устроит, если у моего мужа с самого начала будет любовница в Мадриде. Мне это не нравится, так же как и вам не понравилось бы, если бы я запятнала имя Маркос-Рейес связью с другим мужчиной.

— Понятно. — Он долго стоял, прислонившись к стене беседки. Было тихо, слышалось только громкое жужжание пчелы где-то в сердцевине цветка. Этот звук казался каким-то символическим, Лиза чувствовала, что в ее собственное сердце проникает любовь, которая ей не нужна и совсем некстати. Всем существом она ощущала себя заложницей одного взгляда Леонардо, словно он видел ее насквозь и знал, как взволнованно бьется ее сердце.

— Итак, Лиза, вы полагаете, что я буду вести себя со своей женой так же, как мой отец поступал с моей матерью?

— Мы все наследуем черты наших родителей, разве не так? — Ей стоило огромного мужества посмотреть ему при этом прямо в глаза; ей оставалось только надеяться, что ее взгляд не выдаст опустошения, которое он вызвал в ее чувствах. — Видимо, в испанском характере заложена страсть к мученичеству, но мне это не очень по душе.

— Мученичество? — Слово прозвучало как удар хлыста, щелкнувшего в воздухе. — Так вот как вам представляется совместная жизнь с графом Маркос-Рейесом?

— Да. — Это слово пронизало тишину, как треск шелка на огне, как разбитое камнем стекло. И в нем была доля истины. — Да, сеньор, боюсь, что так.

— Боитесь? — переспросил он и улыбнулся ей очень странно, за этой улыбкой скрывалась бушующая ярость, и от Лизы это не укрылось. Ей захотелось немедленно вырваться из беседки, подальше от его рук, потому что она знала, что сейчас он по-настоящему разозлился на нее, и в глубине души очень жалела, что так вышло. Насколько проще было бы подчиниться ему, но она не могла смириться с мыслью, что он намерен бездушно использовать ее.

— Прежде чем ты уйдешь отсюда, — прошипел он, — я хочу предупредить тебя, что бабушке нельзя рассказывать правду. Мы будем продолжать нашу игру — ты меня поняла? Если для тебя это не слишком трудно.

— Думаю, вам это все равно, — возразила она. — Я не собираюсь расстраивать графиню, но вы должны придумать способ вывести меня из игры. Я хочу жить своей жизнью. Я хочу поступать по-своему. Да, вы, конечно, спасли мне жизнь, я вам очень за это признательна, но это не значит, что я готова жертвовать собой…

— Довольно! — На этот раз она вздрогнула от его окрика. — Вы и так уже сказали больше чем достаточно. — Он отошел в сторону от входа и провел рукой по кусту бугенвиллеи. В этот момент из одного цветка с громким жужжанием вылетела большая пчела, потревоженная им. Рассерженная причиненным беспокойством, она направилась к ближайшему объекту у себя на пути, и Лиза сдавленно вскрикнула, когда пчела уселась на лицо графу и затем стремительно вылетела из беседки.

— Черт! — Лиза успела заметить, прежде чем его рука быстро взметнулась к лицу, что укус пришелся как раз возле левого глаза. — Господи, больно, просто как раскаленная игла!

— Вам нужно немедленно показаться доктору, сейчас же! — Лиза подбежала к нему, беспокойство вытеснило из ее ума все остальное. — Сеньор, глаз может воспалиться, вам нужен врач.

— Вы беспокоитесь — обо мне? — Он с сардоническим видом посмотрел на нее. — Насчет глаза вы, пожалуй, правы. Не будете ли вы так любезны пойти в дом и позвонить доктору? Номер там, в телефонной книге, и имя врача. Нет, подожди минуту! — окликнул он ее, когда она уже собиралась кинуться в дом. — Говори тихо, чтобы Мадресита тебя не услышала.

— Разумеется, сеньор. — Лиза быстро побежала к замку, чувствуя, как тревога нарастает у нее в груди. Укус пчелы может быть очень опасным, ей показалось, что задет левый уголок глаза, поэтому нельзя терять ни минуты.

Леонардо был очень похож на пирата — с черной повязкой на глазу, которую надел специально, чтобы избавить бабушку от зрелища затекшего, опухшего и покрасневшего глаза.

В субботу на той же неделе Чано нужно было возвращаться в Мадрид, и за завтраком в патио Леонардо объявил о своем решении поехать вместе с ним, чтобы, как он объяснил, разобрать накопившиеся дела, которые больше не могут ждать. Он собирался вернуться в замок во вторник на арендованной машине.