Его объятия оставались сильными, но не с болью, причиняемой ими, пыталась Жанна бороться, а с наслаждением. Со страстным желанием сдаться на милость испанца, и пусть, пусть наказывает поцелуями… даже если то будут поцелуи гнева, а не любви.

— Следовало бы переломить вас пополам, — его голос рокотал у самого уха Жанны, жаркое дыхание согрело мочку. — Как вы посмели обсуждать мои чувства с madrecita? Что можете о них знать вы, несмышленая девчонка, не ведающая приступов страсти, от которой корчится тело и переворачивается душа? Знаешь ли ты, как трудно подавлять такую страсть, потому что время признаний еще не пришло? Что ты знаешь обо мне вообще, кроме того, что видят эти невинные голубые глаза? Испанец с необузданным темпераментом, отмеченный печатью пустыни? Человек, привыкший много требовать и получать и при том вынужденный большую часть себя отдавать благу сотен тысяч людей? Мужчина, при виде которого у тебя дрожат коленки, да?

Рауль приподнял ее и прижал к себе с такой неистовой силой, что колени у Жанны в самом деле подогнулись, и, окажись девушка сейчас на земле, она непременно упала бы. Склонив черноволосую голову, он тянулся к ее лицу губами, кривившимися в насмешливой улыбке.

— Можешь звать на помощь сколько угодно. Этот дворик в старой части дома, и нас никто не увидит, ни единая душа, только совы, что летают здесь еще со времен моего детства.

— Ты сошел с ума, — бормотала она, задыхаясь, отворачивая лицо от жадных, ищущих губ, и вдруг вскрикнула, ощутив их проникновенный жар в ямочке на шее. Тут же приподняв голову, испанец поймал ее вскрик губами и заставил замолчать таким поцелуем, что силы совершенно оставили Жанну, глаза застлал жаркий туман, и тело запылало.

И все поплыло, как во сне, под градом обжигающих, ненасытных поцелуев. Потом девушка поняла, что ее несут в темноту арки. Там обширно разрослась жимолость, роняя на землю лепестки, образовавшие золотисто-розовый, одуряюще пахнущий ковер. Его она и почувствовала под собой, придавленная сверху гибким, сильным телом Рауля. Распластанная на плаще и лепестках жимолости, она молотила кулачками по лицу, плечам, улыбающемуся рту испанца.

— Ты глупышка, Жанна. Мне ни капельки не больно от твоих ударов, а вцепиться в глаза — у тебя злости не хватит.

— Я тебя ненавижу… ненавижу…

— Это мы уже слышали, — съязвил он и, сдвинув вырез платья, впился губами в обнажившееся нежное плечо. — Вот этого ты боялась все время, а? Маленькую англичанку принудили покориться объятиям дикого жителя пустыни. Заставили покорно подставлять губы его поцелуям. Бедная Жанна! Знай я, что ты придешь в такой ужас от перспективы выйти за меня замуж, непременно оставил бы тебя на заботливое попечение мадам Нойес. Уж она-то наверняка приняла бы свою взбунтовавшуюся машинистку обратно — в качестве прислуги за все… Еще бы, ведь не каждая девушка по собственной воле предпочтет остаться старой девой.

— Лу-лучше остаться старой девой, чем быть просто вещью.

— Ну, девочка моя, тогда уж ты, скорее украшение, чем просто вещь.

— Т-ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

— Nina, я сейчас не расположен разгадывать загадки, — его губы медленно, томительно прошлись по шее Жанны от плеча до мочки, и от этого прикосновения она пришла в полное отчаяние.

— Ты забавляешься, играя со мной, потому что я бедна, скромна и некому меня защитить. Бессовестно испытывать на мне свое обаяние, пользуясь тем, что ты богат, знатен и д-дьявольски к-красив!

— И законченный негодяй, верно?

— В данный момент ты ведешь себя именно так!

— Тебе не нравятся мои поцелуи?

— Они мне ненавистны. — И это была правда, поцелуи без любви были для Жанны невыносимы. Они заставляли девушку стыдиться самой себя, ибо вызывали безумное желание откликнуться и растаять в них. От этих поцелуев щемило сердце — и неожиданно Жанна разрыдалась. Бурные слезы потоком текли по щекам, она чувствовала себя обиженной и измученной. Измученной Раулем, луной, томительным запахом жимолости и недоуменно-тревожным уханьем совы, прежде обитавшей здесь в спокойном одиночестве и потревоженной их вторжением.

Закрыв лицо руками, она плакала, как в далеком детстве. Жанна чувствовала себя такой одинокой, словно ее снова закрыли одну в дортуаре в наказание за то, что она прыгнула в ледяной поток, услышав, как Марджи зовет на помощь. Ее отругали и даже ударили за этот опрометчивый поступок — прыгать в воду, не умея плавать.

А сегодня на нее разозлился Рауль. Она осмелилась расстроить его обожаемую бабушку. Хотя Жанна и была уверена, что теперь стала для него обузой, она все же не понимала, отчего он так жесток к ней. Ведь это же просто по-зверски — целовать, не любя, и угрожать еще большим, прижимая ее, беспомощную и плачущую, к раздавленным лепесткам.

— Жанна, какое ты все-таки еще дитя, — он отвел ладони от мокрого лица и принялся утирать ей слезы большим носовым платком. — Я и забыл, что ты совсем не похожа на девушек Эль Амары. Воспитание в приюте сделало тебя слишком чувствительной и неуверенной.

— Полагаю, сеньор, вы хотели сказать «наивной». Не забывайте, однако, что у меня есть гордость.

— Конечно, chica, у тебя есть гордость. Ну, как, слезы высохли?

— Да, благодарю вас.

— Тогда пойдем. — Рауль помог ей подняться, отряхнул лепестки с плаща и укутал ее потеплее. Растрепанные волосы бледным золотистым сиянием окружали припухшее от слез, измученное лицо девушки.

— У тебя на лице, Жанна, написано такое отчаяние, словно я и в самом деле сотворил что-то ужасное. Ты заставляешь меня думать, что я причинил тебе боль. Неужели наставил синяков?

— Нет, — Жанна не стала говорить, какая боль пронизывает ее раненое сердце. Тело охватил леденящий холод. И снова она почувствовала себя как в далеком детстве, когда рассерженная учительница, вытащив ее из воды и дав хорошего тычка, подтолкнула в сторону унылого серого здания, единственного дома Жанны.

Две крупные слезы покатились по щекам, и она торопливо отвернулась, чтобы Рауль их не заметил.

— Пойдем в дом, — голос испанца прозвучал неожиданно сухо. — Скоро ужин.

— Можно мне не ходить?

— Боишься, как бы остальные не заметили, что ты плакала?

— Да, и не хочу смущаться.

— Но ведь Лейла иногда плачет, когда Касим бывает с ней жесток. Мужчины, chica, далеко не ангелы.

— Лейла любит своего мужа, а потому понимает и прощает.

— Любовь и должна быть такой, не правда ли?

— Наверное, да.

— А я, значит, останусь непрощенным?

— На сегодня, — рассеянно согласилась Жанна, вконец расстроенная. Ее разрывали противоречивые чувства, и она мечтала только о том, чтобы поскорее остаться одной.

— Вы не возражаете, если я побуду у себя? Не хочется ни ужинать, ни притворяться веселой, когда такое настроение.

— Жанна!..

— Пожалуйста, проявите хоть немножко доброты ко мне… если, конечно, это не будет стоить вам слишком больших усилий, — страдание требовало выхода, и Жанна, сорвав с плеч плащ и швырнув на землю, опрометью бросилась в дом. Потеряв по дороге один из бабушей, она продолжала бежать, ощущая босой ногой прохладу плиток. Как слепая, влетела она в коридор, ведущий в ее покои, и вскрикнула, наткнувшись на бесшумно ступавшего слугу. Спиной чувствуя удивленный взгляд, девушка побежала дальше и, ворвавшись к себе, захлопнула дверь и прислонилась к стене. Какое облегчение остаться наконец одной! Мысли сумбурным вихрем кружились в голове. Жанна в изнеможении упала на диван.

Сжав подушку онемевшими руками, она опять ощутила на пальце тяжесть подаренного Раулем изумруда. Вспоминать его поцелуи не было нужды — они и так огненными печатями горели на ее губах, шее, глазах.

Надо уезжать! Сил нет видеть его снова… а ведь утром они еще встретятся.

Встревоженно вздохнув, Жанна поднялась и прошла в ванную комнату с маленьким мраморным бассейном. Вода смоет всю боль, а потом — спать!

Она разделась и оставила платье на изразцовом полу.