Оливия широко раскрытыми глазами уставилась на собеседника.

— Задумайтесь, честно ли вы себя ведете по отношению к нему.

— Я вас не понимаю, — с запинкой произнесла Оливия.

— Честно ли обнадеживать влюбленного человека, если вы не испытываете по отношению к нему никаких ответных чувств?

— Вы ошибаетесь!

— Я видел, — настаивал Дуброски. — Я все понял. Поверьте мне, он будет страдать. Он уже сейчас страдает. Мы больше не будем об этом говорить, но вы должны подумать о своем будущем. Дитя мое, у вас великий талант! Этим нельзя пренебрегать. Я не позволю вам! Вы — восходящая звезда балета. Хорошенько обдумайте то, что я вам предлагаю, и помните: фортуна второй раз может не улыбнуться! И будьте честны перед собой и перед этим несчастным, который отнюдь не заслуживает вместо благодарности мук безответной любви!

— Уверена, что вы ошибаетесь, — снова с грустью в голосе проговорила Оливия. — И мне очень жаль, что вы считаете меня неблагодарной.

— Я не говорил о благодарности. Впрочем, сейчас мы должны думать только о премьере. Могу я надеяться, что вы покажете все, на что способны?

— Безусловно.

— В таком случае — до свидания. До завтра. Нет, провожать меня не надо. — С подчеркнутой доброжелательностью Дуброски легонько потрепал ее по плечу и быстро вышел из комнаты.

Оливия вряд ли обратила внимание на снисходительно предложенную оливковую ветвь. Потрясение, которое она испытала в разговоре с Дуброски, напрочь выбило ее из колеи. Она осталась сидеть в кресле, бессмысленно глядя перед собой. Только когда вошла Дэнверс и сообщила, что звонил мистер Хардинг и просил прощения, что задержится на полчаса, Оливия вспомнила о другом госте. И лишь в этот момент полностью осознала, о чем же говорил Дуброски.

«Будьте честны перед собой и перед этим несчастным, который отнюдь не заслуживает от вас в качестве благодарности мук безответной любви!»

Этого не может быть! Дуброски все это просто выдумал! Конечно же Гиффорд совсем не влюблен в нее, так же как и она…

Оливия, безотчетно меряющая шагами комнату, вдруг остановилась как вкопанная. От новой мысли, внезапно пришедшей в голову, заколотилось сердце и перехватило дыхание. Если то, что сказал балетмейстер, правда — вся ее жизнь может пойти совершенно по-другому! Но это неправда. Этого не может быть!

«Если бы это могло быть правдой! — вспыхнула и тут же погасла мысль. — Ох, почему же этот ужасный маленький человечек решил сообщить мне обо всем? — Рассудок, который она изо всех сил старалась не потерять, подсказал ответ. — Потому что он ревнует к моим дружеским отношениям с Гиффордом, потому что уверен: вся моя жизнь должна быть подчинена его собственным планам, а в этих планах нет места человеческим эмоциям. Как женщина я для него не существую. Для него существует только мое искусство. Он убедил себя, что нашел балерину своей мечты, которую искал многие годы, и намерен сохранить ее при себе».

«Позже, если захотите, заведете себе любовников, но сейчас в вашей жизни не должно быть места для подобных отвлечений».

Какой страшный цинизм! Какая ненависть! А ведь совсем недавно она и сама бы согласилась с этим утверждением; она сама была уверена, что ее жизнь, полностью подчиненная одной цели, напрочь исключает возможность влюбиться, как простая девчонка. Она всегда хотела только одного — танцевать. И это все, что ей сейчас нужно… Все ли?

«Не будь такой дурой», — одернула себя Оливия. Предположим, своим поведением она действительно заставляет Гиффорда страдать. Сумеет ли она найти благовидный предлог отказаться от встреч с ним, сумеет ли хотя бы постепенно забыть, какое значение он уже имеет в ее жизни?

«Иван просто сошел с ума. Этому должен быть положен конец, — решительно произнесла про себя девушка. — Я не верю Дуброски. Мне просто все это показалось, потому что я переутомилась и истрепала все нервы».

Никогда в жизни она не чувствовала себя столь разбитой, столь неуверенной в себе, столь одинокой. В следующий момент в ней словно что-то сломалось, и Оливия бросилась ничком на диван, заливаясь слезами. Дуброски она уже просто ненавидела. Ненавидела потому, что он вознамерился лишить ее единственной опоры в жизни и добился своего. И как теперь, после всего, что наговорил этот человек, — не важно, сочинил он это или нет, — ей общаться с Гиффордом? В обрывках подобных, не оформленных толком мыслей Оливия выплакивала свою душу — душу, в которую она сама старалась не заглядывать, ибо боялась обнаружить, что же таится там на самом деле.

Звука открывшейся двери она не услышала. Гиффорд, сказавший Дэнверс, что о нем можно не докладывать, возник на пороге комнаты и в первый момент подумал, что в ней никого нет. Сдавленные звуки, донесшиеся с дивана, заставили его повернуть голову и увидеть распростертую на нем фигуру.

В следующее мгновение он уже оказался рядом и, забыв обо всем, подхватил Оливию на руки:

— Милая, что случилось? Не плачь, солнышко мое, дорогая моя! Кто посмел тебя обидеть?

Она судорожно прильнула к его груди и сквозь слезы взглянула ему в глаза. Словно ослепительная вспышка позволила ей увидеть то, что следовало увидеть давным-давно. Оливия поняла: пока она в его объятиях — ничто в этом внезапно изменившемся мире не имеет никакого значения.

Солоноватый привкус слез был в их первом долгом поцелуе; но как же естественно и жадно встретились их губы!

— Но я до сих пор не верю! Неужели правда, неужели это действительно правда, что ты меня любишь?

Теперь они сидели рядом на диване. Пять минут назад Оливия едва успела подбежать к окну и встать спиной к Дэнверс, которая принесла чай.

Чай остывал, нетронутый; Оливия с Гиффордом так к нему и не прикоснулись.

— Солнышко мое ненаглядное, я полюбил тебя в тот момент, как только увидел, — ответил Гиффорд.

— Но почему же ты никогда… никак не дал мне понять это? Ох, Гифф, ты действительно страдал, да? Неужели ты не понимал, что я готова на все, чтобы не причинить тебе боль?!

Последний вопрос вернул Гиффорда с небес, куда он столь неожиданно и прекрасно вознесся благодаря Оливии, на грешную землю. Резко поднявшись, доктор сделал несколько шагов по комнате.

— Именно поэтому я и старался сделать так, чтобы ты ни о чем не догадывалась; и даже сейчас мне кажется, что я не должен был тебе этого говорить. Имею ли я право? — Он обернулся и пристально посмотрел ей в глаза. — Я боялся именно того, что ты не захочешь «причинить мне боль». Я опасался, что ты способна увлечься мной просто из-за преувеличенного чувства благодарности, а если почувствуешь, что это прошло, — будешь переживать, уже зная о моих чувствах к тебе. Ты действительно уверена, что этого хочешь?

— Конечно уверена, — удивленно вскинула голову Оливия. — Я была слепа и глупа, не понимая, что все это время любила тебя. Потому что я была счастлива только рядом с тобой!

Оливия подошла к Гиффорду и положила руки ему на плечи.

— Посмотри мне в глаза. Я люблю тебя! Я так хочу быть с тобой, что готова сделать ради этого все, что ты пожелаешь!

— Видит Бог, я совсем не хочу, чтобы ты что-то делала ради меня! — возразил Гиффорд.

Это была его обычная манера, и Оливия подумала: «Мне досталось восьмое чудо света — бескорыстный мужчина!» При всей своей неопытности Оливия за последние четверть часа приобрела мудрость, которую дает женщине любовь. Она понимала, что еще не пришло время рассуждать о будущем. Но настоящее принадлежало им безраздельно, потому что они наконец нашли друг друга.

Они решили до премьеры никому, кроме миссис Морнингтон, не сообщать о помолвке.

В течение нескольких последующих дней они старались проводить вдвоем каждую свободную минуту. Единственное, чего опасалась Оливия, — возможной реакции Дуброски, поэтому они избегали появляться в таких местах, где можно попасться на глаза любопытному журналисту или знакомым, способным обратить внимание на то, что слишком часто видят их вместе.