– Ничего он не брякал, – сообщила Лиза. – Он меня напоил и сам напился. Сказал, что будет рисовать меня голой. Так я до утра ждала, пока он проспится и уже сделает, что собирался.

– Пока нарисует? – уточнила Маргарита.

Лизавета многозначительно постучала пальцем по лбу и усмехнулась:

– Да прям – нарисует! Что я, совсем дура, не понимаю, зачем раздеваюсь? Так и заснула, не дождавшись. А утром он пива выпил, и того. Ну, это…

– Нарисовал, – радостно подсказала Лера.

– Типа того, – согласилась Лиза. – В общем, особой фантазии не проявил.

– А ты прояви, – посоветовала Рита. – Вот он хотел Данаю. Давай мы тебя в простыню замотаем и сделаем нечто похожее.

– Мысль! Давайте! – обрадовалась Горецкая и ринулась пеленать хохочущую Лизавету.

Бабаева отбивалась и орала, что так она будет похожа на мумию, а не на искомую музу. Тем более что Даная была даже без простыни. Кроме того, для завершения идеи требовались старуха и ангелочек.

– Я буду старухой, а Марго – ангелочком. Пойдет? – спросила запыхавшаяся Лера.

– Ага. Только вряд ли он захочет знакомиться сразу с тремя, – с сомнением протянула Лизавета. – Кроме того, лицо будет видно. Разматывайте меня. Я придумала. Не станем делать откровенные фотографии.

Через час мучений они наконец получили одну фотографию голой Лизы на фоне окна. Вернее, это был просто силуэт, по аналогии с фото, выложенным Славиком.

И еще одну, где Лиза кокетливо завернулась в занавеску и уткнулась носом в стену, игриво выставив некоторые части тела и чуть не свернув шею в попытке повернуться к камере затылком.

– Ты тут похожа на змею с эмблемы Минздрава, – произнесла Горецкая. – Это же надо так перекрутиться. Зато никакой фотошоп не понадобился.

– Надо было ей для полного сходства еще бокал в руки дать. Тогда идея была бы завершенной и вполне креативной, – заметила Рита. – Но и так сойдет. И вообще, я уже хочу домой, спать.

– Здрасьте, – заволновалась Лиза. – Сейчас самое главное начнется! Регистрируйся!

– Фу-ты, – Рита без сил упала обратно в кресло. – Мне твой Слава надоел. Я его уже ненавижу. Давай сама. А мне пароль потом сообщишь, и все.

– Нет, – уперлась Лиза. – Надо, чтобы слог был чужой.

– Ага, – сердито проворчала Маргарита. – И буквы незнакомые!

Регистрация шла трудно. Вино, бродившее в крови трех заговорщиц, мешало и выдавало нелепейшие идеи – одна чуднее другой. В результате титанических усилий, под воздействием алкогольных паров на адрес Славика улетело удивительное по своей креативности послание:

Вячеслав в дурном настроении мотался по квартире. Жена отсутствовала неизвестно где, ужин находился в зачаточном состоянии – а именно на стадии мороженого куска мяса в морозилке. Яркие образы, складывавшиеся в изумительные по своему совершенству мазки, стоило лишь прикрыть глаза, на холсте превращались в какую-то фантасмагорию, смахивавшую на бред шизофреника, тоскующего в застенках дурдома. Славе нынче не творилось. Муза молчала, зато голодный желудок противно подвывал, периодически переходя на пошлое бульканье. Он злобно швырнул кисть и сел к компьютеру.

О чудо! В этот черствый мир примитивных хищниц и бездуховных тел пробился хрустальный луч надежды! Ему написали. Слава с восторгом перечитывал светлые строки и слышал трепетный голос неземной феи, нашедшей его в этом мирском болоте.

В это самое время три феи, выключив компьютер, нестройными пьяными голосами пели последний хит Стаса Михайлова.

– Где ты? Где ты? – надрывалась Горецкая.

– Где ты? Где ты? – вторила ей Рита.

– За закатами рассветы! – речитативом выводила Лизавета, лишенная слуха и голоса.

Проживавшая под Лериной квартирой одинокая пенсионерка неодобрительно качнула головой в железных бигуди и воткнула в уши беруши.

– Кто это придумал? Что это такое? – возмущенно тыкала пальчиком в экран на следующий день Лиза.

Дома она влезть в компьютер не могла, пришлось бежать на работу. Впервые за долгое время Лизавета Бабаева принеслась на работу раньше других и нетерпеливо ерзала в ожидании подруг, поскольку не могла вспомнить пароль от анкеты, придуманный в состоянии подпития. Когда изумленные ее столь ранним прибытием подруги загрузили искомое и открыли отправленное Славику письмо, воцарилась тягостная тишина.

– Я говорю, кто это написал? – бесновалась Лиза.

– Точно не я, – заявила Маргарита. – Я вообще стихи писать не умею.

– А где тут стихи? – округлила глаза Лера. – Тут просто строчки короткие. Но это точно не я!

– И не я! – воскликнула Лизавета. – Тогда кто?

– Мы вчера никого не приглашали? – поинтересовалась Валерия. – Стриптизера какого-нибудь? Или студента-литературоведа?

Лиза с Ритой одновременно с подозрением уставились на подругу.

– А чего вы на меня смотрите? Я просто пытаюсь найти ответ! Я, если хотите знать, после вашего ухода сразу спать легла! А сочиняли мы вместе, я точно помню!

– Славик на подобную ересь не клюнет, – объявила Лиза. – И какая разница, кто сочинил. Главное, что теперь надо все начинать сначала. И делать другие фотографии. И вообще, в чью башку пришла мысль обозвать меня Данаей? Он же может догадаться! Давайте делать другую анкету!

– Нет, – простонала Маргарита. – Я так сопьюсь!

Едва проснувшись, Вячеслав бросился к компьютеру. Всю ночь ему снилась таинственная незнакомка. Он вел с ней высокоинтеллектуальные беседы и проникновенно смотрел в бездонные глаза. Лицо ее он никак не мог представить. Оно постоянно трансформировалось, меняясь и уплывая в туманную дымку. Да и не имело значения, каким был ее нос, рот или даже брови. Может, бровей и вовсе не было. Некоторым это шло. А отсутствие уха служило признаком гениальности. Неважно. Она – тайна. А что в женщине главное? Тайна. Если бы Славе предъявили предмет его вожделения со всеми допущениями и уступками, на которые он мысленно соглашался в погоне за необычным образом, он бы, вероятно, бросился прочь с тихим воем. Одноухая, безбровая Дульсинея с кривым носом и тонкогубым ртом – что может быть оригинальнее на стадии мечтаний и чудовищнее в реальной жизни?

Но непризнанный гений рассчитывал не меньше чем на прекрасную фею. С крылышками и неземными замашками. Ведь только такая могла почувствовать в нем родственную душу и услышать его зов в бескрайнем хоре виртуальных призывов.

Ночью Славик метался на смятых простынях, периодически пиная спящую глубоким сном Лизавету, и сочинял ответ. Тоже во сне. Утром он чувствовал себя совершенно измочаленным, но одухотворенным. С нервическим блеском в глазах и нетерпеливой дрожью в тонких пальцах Славик завис над клавиатурой.

Удивительно, но все ночные кружева фраз испарились, словно лужа в знойный июльский полдень. В голове маятником качалась совершеннейшая пустота, периодически глухим колоколом ударяя то в одно, то в другое ухо.

«Дорогая Даная!» – начал он и с раздражением стер ерунду, напоминавшую письмо товарища Сухова.

Надо бы тоже стихами, чтобы не разочаровать. Но стихи Слава писать не умел. После мучительных попыток связать угловатые слова, неровной кучей наваливавшиеся друг на друга и неуклюже распадающиеся в корявых предложениях, у него родилась неожиданная муть, неадекватная затраченным усилиям:

Отправлять столь прямолинейные и неинтеллигентные намеки он не отважился, решив не рисковать в столь непривычном амплуа влюбленного поэта и самовыразиться в картине.