Когда Шейн стянул с себя трусы, Дженни, увидев всю меру его желания, едва смогла сдержать изумленный возглас. («Нет, определенно он слишком много времени проводит с лошадьми!» — подумала она и сама ужаснулась своей мысли.)

Но потом Шейн опустился и прижался своей плотью к ее животу, и весь ее юмор улетучился, уступив место неуемному желанию. Но даже сейчас, на пике страсти, какой-то тоненький голосок внутри ее пищал: не надо, не надо, не надо… Она не хотела впускать этого мужчину в свою жизнь. Не хотела скучать по нему, когда уедет отсюда. Как будто две злые собаки сцепились насмерть внутри ее. Одна говорила: назад! — а другая не менее настойчиво требовала: давай, вперед! доверься ему! отдайся! он тебя не обидит!

Шейн раздвинул ее ноги своими коленями. Все! Если она пустит его внутрь, понятно, какая собака победит, но… Шейн подсунул ладони под ее ягодицы, и она сама приподнялась навстречу. Не переставая целовать, он медленно вошел в нее, и сомнения Дженни уступили место плотским восторгам. Она чувствовала, как он наполняет ее; слезы потекли по вискам. Такого еще не было, такого она не испытывала. Они двигались вместе, как одно существо, какие-то резкие звуки исходили из его нутра, и толчки становились все глубже и глубже. Дженни ощущала себя на качающихся волнах; волны колебались, поднимали со дна ее души чувства, о которых она и не подозревала. Она хотела закричать, открыла рот, но ни единого звука не вышло.

Наконец она затихла, просто лежала под ним, не имея более сил встречать его движения, но тут почувствовала в нем новую силу и новую твердость.

Он прижался к ней теснее. Оба тяжело дышали, оба были мокрые от пота — от огня камина и огня желания. Дженни обняла его руками и крепко держала, желая продлить мгновение…

Шейн разглядывал спящую Дженни. Раньше, до их близости, у нее между бровями всегда была тонкая морщинка, теперь она разгладилась. Что бы ее ни волновало, сейчас все отброшено, хотя бы временно. Он провел указательным пальцем по носу и губам, и Дженни, еще не открывая глаз, потянулась. Он шепнул ей на ухо:

— Я принесу одеяло. Сейчас вернусь.

Взглянув на узкий матрас Джоша, Шейн подумал, не утащить ли его в парадную столовую, но не стал беспокоить Дженни, взял только простыню и подушку и поспешил лечь с ней рядом.

Осторожно подсунул ей подушку под голову, заглядывая в лицо и стараясь понять, спит ли она. Казалось, спит… Но вот она повернула голову в его сторону, улыбнулась и погладила его по щеке.

Шейн открыл было рот, но не нашел слов, чтобы выразить свои чувства. Что произошло между ними? Это, конечно же, не было простым соитием. В своем воображении он уже видел ее садящейся на самолет, уже ощущал острую, почти физическую боль расставания… Дженни вдруг села и обвила руками его шею, как будто думая о том же.

Долго они сидели так, обнявшись, упершись лбами, раскачиваясь из стороны в сторону. Только завывания ветра нарушали тишину, заставляя их теснее прижиматься друг к другу. Потом губы их вновь соединились, и руки Шейна опять пошли обходом по знакомой территории, с восторгом узнавая равнины, холмы и впадины ее гибкого молодого тела. Невероятно, как сильно он хотел эту женщину!

Как и от первого раза, у него закружилась голова. Им было хорошо и удобно вдвоем, как будто они провели в объятиях друг друга всю жизнь. Они не испытывали ни стеснения, ни застенчивости, их тела общались открыто и свободно.

И третий раз был таким же ярким.

Наконец Шейн перекатился на бок и громко вздохнул. Он взглянул на едва мерцающие угольки в камине и подумал, что эти почти полностью сгоревшие поленья чувствуют себя сейчас так же, как и он. Собрав последние силы, он переборол разлившуюся по телу лень, на четвереньках дополз до поленьев, вернулся, уже передвигаясь на одних коленях (руки были заняты дровами), и разложил несколько штук на тлеющих углях. Шумно, но бессистемно подул несколько раз и, когда пламя ожило, лег рядом с Дженни.

Они тотчас заснули, не выпуская друг друга из объятий, и проспали так до тех пор, пока от поленьев вновь не остались одни угольки. Шейн почувствовал, как Дженни пошевелилась во сне.

— Тебе не холодно? — спросил он, натягивая на нее одеяло.

— А ты хочешь что-то предложить? — вопросом на вопрос ответила она.

— Хочу. Например, я сейчас встану и разведу большой огонь. Ночь будет долгая и холодная. — Он встретился с ней глазами. — Так ты, может быть, и есть хочешь?

— Умираю с голоду.

— Я тоже.

Дженни надела свитер, джинсы и босиком прошлепала на кухню.

Когда она вернулась с подносом, в очаге весело трещали поленья, было уютно и тепло. Шейн уже оделся. Они сели на подушки у огня и принялись есть с таким аппетитом, будто голодали несколько дней. В какой-то момент Шейн отважился искоса посмотреть на Дженни. Она выглядела довольной, улыбалась, и тревожная морщинка между бровями разгладилась.

— Что? — спросила она.

— Вот так ты очень красивая, — тихо сказал он.

— Вот так?

— Да. Без маски. — Когда слова эти были произнесены, он понял свою ошибку, и выражение его лица изменилось.

— Без какой маски? — Она вытерла губы и пальцы бумажной салфеткой и бросила ее в огонь.

— Без той самой, которую ты только что надела.

Морщинка между бровями снова появилась, и он пожалел, что стал этому причиной. Слишком рано решил, что игра закончена, что они могут быть откровенны друг с другом.

Несколько минут они молча сидели рядом, глядя на огонь. Наконец Дженни нарушила молчание. Постепенно, по мере того как она осознавала важность своих слов, уверенность пришла к ней.

— Мой отец… — она сделала паузу, как бы раздумывая, что сказать дальше, — ну, ты, наверное, знаешь, что он был из племени сиу.

Шейн сидел не двигаясь и почти не дыша.

— Мама встретила его здесь, в Монтане. Они поженились и сразу же уехали в Детройт. Она была уже беременна, когда он объявил, что ему надо съездить навестить больного отца, при смерти… И исчез. Никогда потом не звонил маме, не приезжал.

Шейн погладил ее по спине. Ему хотелось задать несколько вопросов, но он промолчал, решив дать ей высказаться.

— Мама говорила, — продолжала Дженни, — что его родители не одобряли этот брак… потому что она была белая и дети не будут знать его прошлого, да и вряд ли оно им понравится.

Шейн обратил внимание, что Дженни употребляет слово «его», а не «их», и ему не понравилось это. Он любил Бака, как своего собственного отца, и ему хотелось, чтобы Дженни узнала сиу так же близко, как он их знал. Хотя Шейн и понимал, что невозможно сразу вылечить рану от многолетней глубокой обиды.

Видя, что он молчит, Дженни сказала:

— Как бы нам не поссориться из-за этого.

Шейн притянул ее к себе.

— Да нет… — В ее глазах он видел боль и горечь.

— Я знаю, как много Бак для тебя значит, но… — она пристально посмотрела на огонь, — у меня от него почему-то… мурашки по коже.

— Ты что, боишься его? — почти шепотом спросил он, поглаживая ее руку.

— Не то чтобы боюсь… ну, как бы… он такой необычный… не как все.

— Ты имеешь в виду… не как все белые люди? — Он проговорил это совершенно нейтральным голосом, чтобы дать ей возможность разобраться.

Дженни шумно вздохнула.

— Я не знаю. — Помолчав немного, она неожиданно вскочила, собрала тарелки. — Ты еще будешь что-нибудь? — И, не дожидаясь его ответа и избегая смотреть ему в глаза, быстро прошла на кухню.

Шейн лихорадочно думал, что бы такое сказать, чтобы поддержать разговор, не дать ему угаснуть, но уже понимал, что Дженни хочет помолчать. Ну что ж… В любом случае это начало, и они не поссорились. Возможно, со временем…

Она так же быстро вернулась, опустилась рядом с ним на колени, озорно улыбнулась:

— В снежки поиграем?

— Ты шутишь?

— Пойдем! Не кисни! Когда в последний раз ты лепил снежных ангелочков?

Он засмеялся, ее детский задор захватил и его.