Когда он выписался, то каждый день караулил меня у больницы, у дома, комнату в котором я снимала. Мне стало страшно. Казалось, что это мое проклятье. И я убежала из города. И вот я здесь.

Брендон внимательно слушал рассказ Габриель. Теперь в его глазах было понимание. Он взглянул на нее совсем другими глазами.

— Мы с тобой похожи, — устало сказал он.

Габриель это поняла еще тогда, когда увидела Брендона в первый раз. Может, именно по этой причине в ее сердце сразу вспыхнула любовь?

— Ты не должен унывать. Просто отпусти прошлое. Пусть оно останется, иссохнет от жажды воспоминаний и испарится. Скоро наступит Рождество. Придет новая жизнь. Она будет лучше прежней. Поверь мне.

— Я тебе верю, Габриель. Я тебе верю. — Брендон ласково улыбнулся ей.

От его улыбки сердце Габриель сжалось от счастья. Казалось, что это она сама улыбается и верит, что с прошлым можно расстаться.

Габриель ответила на улыбку Брендона, и их глаза встретились. Конечно, это было и раньше. Но сейчас они смотрели друг на друга по-другому. Как близкие люди, которые понимают все с полуслова. Этот взгляд продлился чуть больше полминуты, но им обоим показалось, что они смотрят друг на друга куда больше времени.

Брендон даже мысленно поразился: почему он не хотел открыться этой милой, немного застенчивой девушке? Она так ласкова и добра с ним, что ему стало стыдно за свою грубость и неприветливость.

— Прости, — снова извинился он и положил ладонь на руку Габриель, в которой она держала сочное красное яблоко.

Габриель замерла. Казалось, она не дышала. В ее ушах стоял только стук собственного сердца.

— Я прощаю. Прощаю тебя за все. Потому что...

Брендон не дал ей договорить — наклонившись, он поцеловал ее в губы.

Их поцелуй был коротким, но таким долгожданным для Габриель. Она аккуратно положила нож на тарелку и взяла ладонями его лицо. Ее руки пахли апельсинами. Брендону показалось, что кожа у нее от природы имеет запах апельсинов.

Закрыв глаза и прижав губы к ее губам, Брендон увидел солнечную Испанию. Эту красавицу-медсестру в длинном белом платье из тонкого льна, ее волосы, которые теребит горячий ветер. Золотой песок под ногами... Жаркая, веселая, добрая Испания. Как она похожа на Габриель.

— Мне нравится, как пахнут твои руки, — прошептал Брендон и поцеловал ее ладони. — Они пахнут твоей родиной? Испанией?

— Ты угадал. Я жила в Испании до пятнадцати лет. Потом с сестрой переехала в Америку. Я так скучаю по Испании...

— Ты моя Испания... Ты дитя солнца... Золотого песка... Ты должна быть там, а не здесь. Тут холодно. Но ты солнце, ты растопишь любой лед.

Габриель благодарно улыбнулась. Теперь перед ней был настоящий, живой, счастливый Брендон, которого она смогла разглядеть через то нежелание жить, которое как кокон укутывало его уже несколько недель.

— Ты хочешь со мной в Испанию? — спросила Габриель. — Я покажу тебе свой дом на берегу моря. Там живут мои родители. Отец — рыбак, мать — учительница в школе при церкви. У нас небольшой поселок. Но там так хорошо...

— Тогда почему ты уехала?

— Потому что я знала, что когда-нибудь встречу тебя.

Брендон посмотрел на Габриель. Его поразили ее слова. Никто и никогда раньше не говорил ему таких теплых слов. Брендону захотелось отблагодарить ее за эту доброту, и он снова поцеловал ее.

— Мне никогда не было так спокойно. Наверное, сначала я не хотел это осознавать, но, как только ты появлялась в моей палате, мне становилось тепло и легко на душе. Прости меня, что я не сразу это понял.

— На сегодня хватит извинений! — засмеялась Габриель. — Брендон, я же сказала, что все прощаю тебе. Не извиняйся. Не извиняйся больше никогда! Обещай только одно.

— Все что угодно!

— Что ты снова поверишь в прекрасную жизнь и отпустишь свое прошлое.

— Я уже отпустил. Его больше нет. Я это чувствую. Ты меня излечила. Я клянусь, что в моих словах нет и грамма лжи. Сейчас я полноценный человек. Я здоров. Со мной все хорошо. Душе моей стало легче. А тело заживет. Как будто раньше такого ни с кем не случалось?!

Габриель встала со стула и поставила тарелку на тумбочку. Она расправила руками халат и ласково улыбнулась ему.

— Ты куда? — Он нежно взял ее за руку. — Останься со мной. Умоляю тебя. Давай встретим Рождество вдвоем? — Он потянул ее за руку, и она снова присела на край его кровати.

— Ты же не любишь Рождество!

— Мне кажется, ты научишь меня любить этот праздник. Я прав?

Пока Томас стоял в очереди за коньками, Оливия не сводила с него взгляда. Она спрашивала себя, правильно ли она поступает, что разрешает своим чувствам взять верх над разумом.

Разум говорил, что им нельзя быть вместе. Что скажут газеты? Что скажет литературное общество? Арнольд Каас в пух и прах раскритиковал Дика Шина, но они вместе! Это был рекламный трюк? Или... Что еще они могут сказать? — думала Оливия.

А не все ли равно? — спрашивало ее сердце. Пусть они говорят что захотят! Это их жизнь. Они этим питаются! Без сплетен не живет ни одна газета! Все равно! Главное, собственное счастье. Главное, чтобы в сердце жила любовь, иначе человек начинает просто существовать!

Без любви, дорогая Оливия, тебе ничего не остается, как просто быть в этом мире. Не жить, а быть. Как растение на подоконнике. Ждать, когда выглянет солнце, и лениво подставить свои листы или же поежиться, когда кто-то сверху польет прохладной водой с удобрениями.

Нравится тебе такая жизнь, Оливия? Думаю, что нет!

Оливия развязала шарф и сняла перчатки. В помещении было тепло, но уют в нем еще не успели навести.

В углу зала стояли стройматериалы в пыльных коробках, кое-где еще не горели лампочки.

Скорее всего, организаторы поспешили с открытием. Но тем, кто пришел на каток, было все равно. Им не терпелось выйти на лед и покружиться под мелодичную музыку.

Сегодня волшебный вечер и обращать внимание на такие мелочи, как стройматериалы в пыльных коробках, ни у кого не было ни времени, ни желания.

Томас взял коньки и подозвал Оливию жестом.

Она быстро вскочила с неудобного пластикового кресла и поспешила к Томасу.

— Давай я тебе помогу. — Томас посадил Оливию на скамейку и сам присел на корточки. — Ты умеешь кататься?

— Думаю, скоро ты сам узнаешь ответ на этот вопрос. Вернее, увидишь! — звонко засмеялась Оливия. — Полагаю, ты не будешь доволен.

— Ну перестань! — шутливо отозвался он. — Я и сам толком кататься не умею. А вот моя сестра Мэган просто ас!

Он расшнуровал коньки и помог Оливии надеть их. Потом туго завязал шнурки, чтобы она смогла почувствовать, что коньки стали продолжением ее ног, после чего и сам быстро переобулся.

Оливия попыталась встать, но тут же закачалась и успела схватить Томаса за руку.

— Вот видишь! Я еще на лед не вышла, а уже веду себя, как девица, отгулявшая всю ночь на вечеринке!

— Ничего страшного! Идем!

— Хорошо, мистер Джус! На сегодняшний вечер, вернее ночь, я дарю вам свое равновесие! Оно в ваших руках!

Томас изумленно улыбнулся, взял Оливию покрепче и повел к выходу на каток.

Как только они покинули теплое помещение, ветер сразу перед их глазами закружил сотни крупных снежинок.

— Поистине сказочная ночь! — восхитилась Оливия. — Какая красота! Знаешь, раньше я ничего подобного не замечала! Не хотела замечать, может быть...

— Только у влюбленных открываются глаза на такое чудо! — радостно воскликнул Томас и, отпустив Оливию, побежал на лед.

— Эй, ты куда?! — Оливия игриво всплеснула руками. — А ну-ка вернись! А то я... — шутливо пригрозила она.

— А то — что? — крикнул ей Томас, наворачивая круги на льду.

Мягко говоря, он катался потрясающе.

Оливия наигранно обиделась и робкими, неуклюжими шагами направилась ко льду. Только она решила себя похвалить за то, что ни разу не покачнулась за последнюю минуту, как вдруг коньки перестали ее слушаться и заездили, закружились в разные стороны, как будто они жили собственной жизнью.