Она потянулась через стол и взяла кусок яблока, который Адам отрезал для себя.

— Я рада, что ты здесь, — тихо сказала она.

— Ты в порядке?

— Все нормально. Я просто рада, что ты здесь, — сказала она, посмотрев на свой живот. — Мне кажется, я была беременной всю свою жизнь. Уже и не помню, когда не была.

— Скоро это закончится.

— Ты говоришь как настоящий акушер, — засмеялась Дана. — Я говорила тебе, Констанс рассказала мне пару дней назад, как она ужасно боялась, что я попрошу ее помочь мне при родах. Она не может зайти в родильную палату без того, чтобы не упасть в обморок.

— Можешь себе представить? Врачи подумали бы, что они играют Аиду, а не принимают ребенка. — Адам стал собирать тарелки, а Дана поднялась и, пошатываясь, подошла к кушетке, опустилась на нее, преувеличенно громко застонав.

— Господи, мне так нехорошо. Я надеюсь, что этот ребенок скоро родится.

— Может, не стоило есть крабов?

— Стоило, стоило. Я просто жалуюсь.

— Жалуйся. Сейчас я подмету на веранде и вернусь.

— Ты просто замечательный! — крикнула Дана ему вдогонку, — не знаю, что бы я без тебя делала.

— И никогда не узнаешь, — последовал ответ. Дана вздрогнула и уставилась в пустой дверной проем, осененная внезапной мыслью о том, что Адам Херрик, может быть, полюбил ее.

Она избегала говорить с Адамом о любви, не желала думать и о Маршалле, ведь эти две вещи были до сих пор неразрывно связаны для нее. Она боялась, что так будет продолжаться еще долго, может быть, всегда. Она устроилась поудобнее, прислушиваясь к журчанию воды — Адам мыл посуду — и спросила себя, была ли она всегда до конца честна с ним. Все время, свободное от борьбы за чистые воздух и воду, он проводил с ней.

Он никогда не говорил ей о чувствах, но она знала, что он к ней неравнодушен. Дана закрыла глаза и спросила себя, что она чувствует к нему. Да, он стал такой неотъемлемой частью ее жизни, невозможно даже представить жизни без него. Но может ли она полюбить его? От необходимости отвечать на такой трудный вопрос ее спас телефонный звонок, и она услышала, как Адам снял трубку и радостно поздоровался.

— Она в порядке, — услышала Дана. — Стала большая как дирижабль, но в порядке. Откуда ты, Джосс?

— Дай мне поговорить, — крикнула Дана, прошла в кухню и отобрала трубку, прервав его на середине фразы. — Джосс! — взволнованно проговорила она. — Где ты? Когда ты возвращаешься?

— Я из Парижа, детка. И ты никогда не угадаешь, кого я сегодня встретил. Она хочет поздороваться с тобой, но не раньше, чем я услышу от тебя, что с тобой все с порядке.

— Джосс! — засмеялась Дана в восторге оттого, что слышит голос отца. Он улетел в Лондон десять дней назад, чтобы посмотреть новую пьесу, пообещал вернуться к рождению внука, но продюсер уломал его остаться переговорить со сценаристом, и отдых растянулся на неделю. — Мы скучаем по тебе. Констанс говорит, что если ты не вернешься в ближайшее время, она прилетит за тобой и притащит тебя обратно.

— Она так говорит? — Голос Джосса звучал странно, и Дана подумала, что дело в качестве международной связи. — Не волнуйся. Я вернусь через пару дней, как только смогу выбраться. Береги себя, дорогая, обещаешь?

— Обещаю. Кто там с тобой? — Дана услышала смех и звуки пианино на другом конце провода. Она поняла, что в Париже сейчас должно быть около двух часов ночи.

— Я даю ей трубку. Люблю тебя, детка.

— Я тоже, — машинально ответила Дана, удивляясь, почему он так поздно на вечеринке, когда полагалось бы работать.

— Дана? Ты здесь? — радостно спросил чистый музыкальный голос.

— Санди? Ты ли это? — Дана заулыбалась, как будто ее бывшая соседка по комнате могла видеть ее через разделяющий их океан. Последний раз она видела подругу вскоре после своего медового месяца, когда Санди приехала навестить их в Гросс Пойнт по пути домой в Миннеаполис. Она с самого начала невзлюбила Маршалла, и тот после нескольких неудачных попыток завести с ней роман стал отвечать ей взаимностью. — Что ты делаешь в Париже? Я думала, ты в медицинской школе.

— Я и есть в школе, — поддразнила Санди, — но даже в университете Миннесоты бывают иногда каникулы. Мы с твоим отцом встретились в самолете, когда летели в Лондон, и он уговорил меня поехать с ним в Париж. — Она засмеялась. — Помнишь, Дэйнс? Я говорила тебе, что нахожу твоего отца чертовски привлекательным. Всем бы увидеть Париж в первый раз в сопровождении Джосса Армстронга. А сейчас у нас бал.

— Грант, — в отчаянии проговорила Дана. — Не хочешь ли ты сказать, что у вас с Джоссом…

—…Роман? — закончила Санди за свою подругу, как в старые добрые времена, и Дана рассмеялась. — Нет. Но это не значит, что я не пытаюсь его окрутить.

— Господи! Ты невыносима.

— Не обращай внимания. Когда ждешь ребенка? Я буду крестной матерью. Ты волнуешься? Господи, я не могу поверить, что кто-то из нас уже достаточно вырос, чтобы родить ребенка. Это звучит так… Я не знаю… Трагично… — Санди вздохнула, а Дана услышала смех Джосса, пробивающийся сквозь шум вечеринки. На короткий момент ей стало жаль, что она пропускает такое веселье, захотелось быть с ним там, в Париже, в коротком платье, и пить коньяк под звуки рояля.

— Скоро, — мягко ответила она, пожалев, что выбрала другую дорогу больше четырех лет назад, но, почувствовав шевеление ребенка, поняла, что не хочет вернуться назад. — Когда ты приедешь меня навестить?

— В июне, мадонна, когда сдам экзамены. Я продемонстрирую вам обоим исчерпывающие знания в области медицины в обмен на постель и бутылку хорошего вина. Договорились?

— Договорились, — ответила Дана. — Дай-ка мне опять Джосса, я хочу пожелать ему спокойной ночи.

— Детка? Передай от меня привет Констанс. Скажи, что я скоро ей позвоню. — Джосс казался радостным, и Дана представила себе его горящие глаза, когда он снова оказался в центре внимания. — Ну разве это не замечательно? Я имею в виду, вот так встретить Санди. Ты можешь себе представить? — на линии внезапно начались помехи, и стало плохо слышно. — Спокойной ночи, дорогая. Благослови тебя Господь.

— Я могу себе представить, — сказала Дана в молчащую трубку и повесила ее. — Я могу себе представить. Боже мой, — она посмотрела на Адама, облокотившегося о столик, скрестив руки на груди. Смешинки плясали в его глазах. — Что же я скажу Констанс? Джосс в Париже с моей бывшей соседкой по комнате, а вот у нее-то ноги точно в милю длиной.

— "Chacun à son Quôt" [1]

— Адам! Ты не лучше Джосса. — Она не удержалась от смеха, глядя на выражение оскорбленной невинности на его лице. Он погладил бороду и сладострастно посмотрел на нее, притворяясь обиженным, когда Дана, не в силах сдержаться, зевнула ему в лицо. Он коротко сжал ее в объятиях, прошел в маленький холл, надел плащ, вышел из дома и уже с улицы крикнул:

— Не говори ничего Констанс! Блаженство в неведении.

Дана проводила глазами исчезающие из вида огни его машины и слегка продрогла на холодном мокром ветру, налетевшем на сад с океана. Она зашла в дом, заперла дверь и выключила свет в холле. Ей стало неспокойно, и она потирала поясницу, пытаясь снять тупую боль.

Она, стоя у окна, вглядывалась в горизонт, туда, где темный океан сливался с небом. К берегу приближалась пара белых пятен, и, пристально всмотревшись в них, Дана подумала, что это серферы ожидают волну. Впервые ей стало страшно, что она осталась на ночь одна. Она пожалела, что не попросила Адама остаться. Он уже как-то спал на кушетке, когда внезапный шторм сделал слишком опасной поездку по извилистой крутой дороге. Она подумала, не позвонить ли Констанс и не провести ли ночь у нее в комнате для гостей, но вспомнила звонок Джосса и поняла, что не хочет извиняться за то, что ее отец медлит с возвращением из Парижа.

Боль в пояснице усилилась, и когда Дана опустилась на кушетку, то почувствовала внезапный прилив тошноты и острую боль в животе. Она только успела пожалеть, что съела крабов, как перехватило дыхание от новой волны боли внизу живота. Согнувшись, как могла, и подтянув колени повыше, она обхватила себя руками и ждала, закрыв глаза и стиснув зубы, пока боль медленно отступила. Ее лицо стало пепельного цвета, она подождала еще немного, но боль не возвращалась, и Дана вздохнула с облегчением. Было поздно, слишком тихо, но, несмотря на усталость, ей не хотелось идти в другую комнату и ложиться спать. Опершись руками о кушетку, она тяжело поднялась и медленно пошла к мольберту и включила прожектор, который Адам повесил для того, чтобы освещать полотно. Попыталась рисовать, но когда взяла палитру и начала смешивать краски, новая более сильная и резкая волна боли накатила на нее так, что она выронила палитру и опустилась на кушетку. На лбу у нее выступил пот, а дыхание стало прерывистым. "Схватки начались", — с ужасом подумала она. Адам еще не успел доехать до дома, а Констанс не умела водить машину. Боль отпустила и снова вернулась. Она подождала минуту, чтобы быть уверенной, а затем прошла на кухню и позвонила в приемную врача.