— Абсолютно ничем. У него есть специальные ампулы амилнитрита на случай, если он почувствует приближение приступа.

Затем Фрэнклин произнёс довольно странные слова:

— Он высоко ценит человеческую жизнь, да?

— Да.., думаю, что да.

Как часто я слышал от Пуаро: «Не одобряю убийства». Эта фраза, часто произносившаяся им с некоторым самолюбованием, всегда щекотала моё воображение.

Фрэнклин продолжал:

— А я вот нет! И в этом наше отличие друг от друга. Я с интересом посмотрел на него.

— Да, это так, — улыбнулся доктор. — Поскольку смерть всё равно наступит, какая разница, когда это произойдёт — рано или поздно? Это не имеет никакого значения.

— Что же тогда побудило вас стать врачом? — воскликнул я с некоторым раздражением.

— Врачевание, мой дорогой друг, это не способ увернуться от неизбежного конца. Это значительно больше — это поиски улучшения образа жизни. Если умирает здоровый человек, не стоит особенно огорчаться. Если же умирает глупец, кретин, это даже хорошо. Если же путём лечения его щитовидной железы, вы превратите этого кретина в нормального здорового человека — это, по-моему, ещё лучше.

Я взглянул на него с ещё большим интересом. Я понял, что даже если бы заболел простой простудой, ни за что на свете не позвал бы доктора Фрэнклина. Однако следует отдать должное его честности и горячности. Он сильно изменился после смерти жены — не выказывал никаких признаков печали, напротив, стал менее рассеянным, более живым, полным энергии и огня.

— Вы ведь не похожи с Джудит друг на друга, а? — резко прервал он мои размышления.

— Думаю, что да.

— Она похожа на свою мать?

— Пожалуй, нет, — сказал я после некоторого молчания. — Моя жена была весёлым, жизнерадостным человеком. Она ничего не воспринимала серьёзно, хотела, чтобы и я так же легко относился к жизни, но, боюсь, она этого не достигла.

Фрэнклин едва улыбнулся.

— У вас довольно тяжелый характер, не правда ли? По крайней мере, так утверждает Джудит. Да и она сама слишком серьёзна. Видимо, из-за работы. Это моя вина.

Он вновь погрузился в размышления.

— Вы, наверное, занимаетесь очень интересным делом? — задал я ему избитый вопрос.

— Что?

— Я говорю, ваша работа, должно быть, очень интересная.

— Она может заинтересовать только немногих, для большинства — она ужасно монотонна. Как бы то ни было, — Фрэнклин резко откинул голову назад, расправил плечи и вновь стал властным и сильным мужчиной, — у меня сейчас есть шанс! Слава богу, я могу говорить во весь голос! Мне сегодня сообщили из министерства, что место, которое мне предлагали, до сих пор ещё вакантно, и я могу занять его. Я отправлюсь в дорогу через десять дней.

— В Африку?

— Да, и это просто великолепно!

— Так скоро! — я был слегка шокирован. Фрэнклин уставился на меня.

— Что вы имеете в виду — скоро! А…, — лицо его прояснилось. — Вы хотите сказать, что после смерти Барбары… А почему бы и нет? Зачем притворяться — её смерть явилась для меня огромным облегчением.

Его, казалось, забавляло выражение моего лица.

— У меня, боюсь, нет времени для соблюдения обычных условностей. Я влюбился в Барбару, когда она была ещё девочкой, женился, но через год её разлюбил. Думаю, её любовь ко мне длилась не дольше. Барбара, конечно, во мне быстро разочаровалась. Она думала, что сможет повлиять на меня, но её надежды не оправдались. Я — жестокий, упрямый эгоист и всегда делаю то, что считаю нужным.

— Вы же, однако, отказались по её просьбе от работы в Африке? — напомнил я ему.

— Да, но только из чисто финансовых соображений.

Мне нужно было содержать Барбару. Если бы я уехал, она бы осталась без средств к существованию. Ну, а сейчас, — он улыбнулся совершенно открытой мальчишеской улыбкой, — всё обернулось для меня как нельзя лучше.

Я был изумлен. Всем хорошо известно, что многие мужчины после смерти своих жён отнюдь не унывают. Но так откровенно говорить об этом — просто кощунство.

По моему лицу он, видимо, понял, что происходит у меня в душе, но не смутился.

— Правда глаза колет, — сказал он, — но зато не надо говорить лишних слов.

— Вам совсем безразлично, что ваша жена покончила жизнь самоубийством? — резко спросил я.

— Откровенно говоря, — задумчиво произнёс он, — мне в это не верится. Маловероятно…

— Что же тогда, по вашему мнению, произошло?

Он схватил меня за руку.

— Я не знаю и не думаю, что хотел бы знать. Понимаете?

Я уставился на него. Глаза его были жёсткими и холодными.

— Не желаю знать, — вновь повторил Фрэнклин. — Меня это не интересует. Понятно?

Я ничего не понял. Это мне ужасно не понравилось.

Не знаю, что случилось, но однажды я заметил, что Стивен Нортон что-то задумал. После дознания он стал необычайно молчалив, ходил, устремив взгляд в землю, и о чём-то постоянно думал, морща при этом лоб. У него появилась привычка ерошить волосы. Делал он это неосознанно. Погруженный в себя, он рассеянно отвечал на вопросы. Наконец, меня осенило, что его, несомненно, что-то беспокоит. Я попытался его расспросить, поинтересовался, не получал ли он какие-нибудь плохие вести, но Нортон всё отрицал. Какое-то время вопросов я больше не задавал.

Вскоре мне стало ясно, что он пытается окольными путями узнать моё отношение к какому-то делу.

Как-то раз, немного заикаясь — явный признак его волнения, он выпалил мне явно надуманную историю по вопросам этики.

— Знаете, Гастингс, удивительно просто сказать, что правильно, а что нет, но когда доходит до дела, всё совсем иначе. Я хочу сказать, что каждый может столкнуться с чем-то или увидеть что-то, не предназначенное для его глаз. Просто случайность, которая не принесет ему никакой выгоды, а если он вдруг увидел что-то важное? Понимаете, что я имею в виду?

— Боюсь, что нет, — признался я.

Нортон вновь нахмурился, взъерошил волосы.

— Это так трудно объяснить. Ну, скажем, вы случайно что-то увидели в частном письме, открыли его по ошибке. Вы начали читать, полагая, что оно адресовано вам, дочитали его до конца и тут поняли, что оно предназначено другому. Может же такое случиться?

— Конечно, может.

— Вот мне и хотелось бы знать, что делать в этом случае.

— Ну, — задумался я, — можно пойти к этому человеку и сказать: «Извините, но я по ошибке вскрыл ваше письмо».

— Всё не так просто. Видите ли, Гастингс, вы могли прочитать что-то сугубо личное, что…

— Может вызвать его недовольство. Это вы имеете в виду? В этом случае вам придётся выкручиваться, говорить, что письмо вы не читали, так как сразу же обнаружили ошибку.

— Да…, — произнёс Нортон после некоторого молчания. Чувствовалось, что он так ещё и не пришёл к определённому решению.

— Хотелось бы знать, что же мне делать? — задумчиво продолжал он.

Я ответил, что даже не представляю, что ещё можно предпринять.

Нортон нахмурился и сказал:

— Видите ли, Гастингс, ситуация ещё сложнее… Предположим, то, что вы увидели в письме, имеет особо важное значение для кого-то ещё, понимаете?

Терпение моё лопнуло.

— Нортон, я совсем не понимаю, чего вы добиваетесь. Вы что, собираетесь всё время читать чужие письма?

— Нет, конечно, нет. Я не это имел в виду, да и дело в общем-то не в письме. Просто я хотел выяснить, что делать в подобной ситуации. Скажем, вы случайно что-то увидели, услышали или прочитали. Вы об этом молчите, до тех пор пока…

— Пока что?

— Пока это не является чем-то, — медленно проговорил он, — о чём вы должны заявить.

Я взглянул на него с внезапно проснувшимся интересом.

— Послушайте, — продолжал он, — предположим, что вы что-то увидели через... э... замочную скважину…

Одно это упоминание сразу же заставило меня подумать о Пуаро!

— Допустим, — заикаясь, продолжал Нортон, — у вас было вполне достаточно оснований посмотреть в замочную скважину — из лучших побуждений.., и вы совершенно не ожидали увидеть то, что увидели…