— Да, не ест он ничего, — злобно ответил старший лейтенант, — Да и не было дураков, к нему заходить. Хорошо хоть привязать смогли. А как привязали — глюкозу колоть начали.

— Ага, — ухмыльнулся Аббат, — вперемешку с галоперидолом. Вы на его зрачки смотрели?

Чем вы его накачивали.

— Что было — тем и накачивали, — похоже, старлей начинал наглеть и Аббату это не нравилось.

— А ты, парень, что так со мной разговариваешь? — он старался говорить, как можно любезнее, но получалось наоборот, — Тебя не учили, что ты — видишь ровно столько, сколько хочешь видеть? И если перед тобой стоит батюшка, то это вовсе не значит, что он тебя поломать не сможет.

— Послушай, БАТЮШКА, — как можно надменнее ответил помдеж, — Забирай своего БОМЖару и вали отсюда!

— Вот как? — приподняв от изумления бровь, продолжал разговор Аббат, незаметно разминая запястья, — Интересно, что же можно было написать на его могиле? Судя по тому, что я слышу, это звучало бы примерно так: „Здесь лежит бывший офицер Военной Разведки, герой Чеченской компании, Кавалер ордена мужества, Кирилл Тяжин, заморенный голодом в пункте для бездомных“. Так должно быть написано?

Старлей даже не заметил, как Александр подошёл к нему на расстояние броска. Он понял это, когда батюшка взял его за плечо. Да так крепко, что старлею стало больно, и он попытался вывернуться. Не тут-то было. Большой палец Аббата сместился в район ключицы и нажал на неё. Очень действенный „болевой“.

Старлей взвыл, схватился за руку Аббата и, вдруг, сделал сальто вперёд и шмякнулся на бетонные плиты плаца, брюхом и мордой. Батюшка владел приёмами борьбы, доселе старлею неизвестной.

А Аббат, ухмыльнулся старлею, отряхнул с рясы пыль, которую тот поднял при приземлении и изрёк фразу, ставшую впоследствии, крылатой:

— Да… Мозг может забыть. Тело — никогда… — подумал ещё секунду и добавил, — Открывай ворота, парень…

Такую редкостную гадость Китяж пил впервые в жизни. Нет, парень он был привычный, а в последнее время ему доводилось пить такое, от упоминания чего многих просто стошнит. Но сейчас… Во-первых, его организм отвык от горячего. А это был не просто горячий, это был обжигающий напиток. Во-вторых, в этом напитке были смеси самых различных трав, кореньев, шишек и прочей растительности.

— Фу… — выдохнул он.

— Не „фу“, Кирилл. Это то, в каком состоянии я тебя нашел — „фу“. А этот отвар тебя за две недели на ноги поставит. Печень в порядок приведёт… — Аббат снова поднёс пиалу к губам Кирилла, — Ты, пей, пей… Глотай, помаленьку… Печень у тебя — никуда. Ты бы себя в зеркало видел. У тебя морда — как у индейца… Глаза раскосые… Ты сколько пил?

— А какое сегодня число? — еле слышно спросил его Китяж.

— Ты лучше спроси, какой год и месяц, — усмехнулся Аббат, — Короче, полежишь пока у меня. Через пару недель, будем думать, что с тобой делать. И в баньку бы тебе сгонять, а то от тебя так воняет… Я пока истоплю, ты — отдыхай, дружище.

Саня ещё раз дал ему глотнуть из пиалы, поставил её рядом с деревянным топчаном, застеленным шкурой огромного медведя, на котором лежал Китяж, и, перекрестившись, вышел во двор.

Китяж проводил его взглядом, хотел было перевернуться на бок, но сил у него не было. Так он и заснул…

Сам он идти не мог, поэтому Аббат взял его на руки и перенёс в баню. В предбаннике стояли весы, на которые он встал. Затем он занёс Кирилла в парилку, раздел, а сам снова встал на весы, покачал головой, разделся и зашёл следом.

— Так какой месяц? — тихим, сиплым голосом спросил Китяж

— Август, Саныч. Седьмого года.

— Нет… — выдохнул Китяж, — не может…

— Может, Кир… Может. Как и то, что ты весишь пятьдесят два кило. А если тебя отмыть, то и все пятьдесят… — Аббат достал из берёзовой кадушки веник и положил Тяжину под нос, — Подыши-ка пока. А я твои вещи в топку брошу.

— Не надо, — Китяж сопротивлялся из последних сил.

— Надо, Федя. Надо. — процитировал известного киногероя Саша, — Ты — меньше говори, а больше слушай, — он сгрёб в охапку кучу безбожно воняющего тряпья и вышел из парилки. А Китяж остался лежать, уткнувшись носом в веник.

Он лежал и считал. Считал и вспоминал. „Октябрь, Ноябрь, Декабрь, Январь, Февраль… Сбился… Короче, без малого — год. Год я пил… Когда вышел, решил поехать за машиной… Не доехал. Взял пузырь…“ — от мысли о пузыре, к горлу подкатился тошнотный ком, но он себя сдержал, — „Пил, на скамейке в „Автово“. Потом, пришли какие-то синяки. Взяли ещё… Потом ещё… ещё… ещё… Как? Что произошло? Ведь я не алкоголик… Нормальный, адекватный человек.“

„Ну, да, — усмехнулся какой-то далёкий голос в голове, — Не алкоголик. Почти год пил и вдруг, не алкоголик.“

— Допился, — расстроено выдохнул Китяж и уткнулся в веник.

— Не спать, разведка! — довольно произнёс Аббат, заходя в парилку, — Давай-ка я парку поддам. Тебе сейчас откисать нужно. А то с тебя грязи кусок отвалится — пол мне проломит.

— Я…

— Ты, молчи и слушай, — бывший прапорщик капнул в кадушку с водой какого-то масла, почерпнул алюминиевым ковшиком студёной, колодезной воды и кинул её на раскалённые камни. Ледяная вода, со свистом, мгновенно испарилась, обдав ломящим жаром плечи и спину Китяжу, — Держись, разведка. Будет жарко, — он надел на голову войлочную шапку, такие же войлочные рукавицы, взял из кадушки ещё один веник и перекрестил им Китяжа, — Кир, а ты вообще, крещёный?

— Да, вроде, — неуверенно прошептал Кирилл.

— А в церкви давно был?

Тяжин ничего не ответил. Только кивнул.

— Плохо, Кирилл Александрович, — Аббат, на секунду задумался, — Вообще-то, перекрестить человека заново нельзя… Но я тебя перекрещу… — голос Аббата стал вдруг каким-то не таким, как раньше. Сила в нём появилась, лютая, — Водой и жаром неистовым. Выдержишь — ни одна зараза тебя не возьмёт. Ни одна пуля не пробьёт. А если и пробьёт, то такая защита за тобой встанет, что друзья удивятся, а враги испугаются. Не выдержишь?! Рухнешь от первой простуды. От первого насморка сляжешь. Готов???

— А почему второй раз не крестят? — от голоса Аббата в жилах Китяжа начала стыть кровь.

— А потому, что Крещение есть Таинство, в котором верующий, при троекратном погружении тела в воду, с призыванием Бога Отца, и Сына, и Святого Духа, умирает для жизни плотской, греховной, и возрождается от Духа Святого в жизнь духовную, святую. Так как Крещение есть духовное рождение, а родится человек однажды, то это Таинство не повторяется. Так что, считай — ты заново родишься. А рождается человек в муках. Вот и помучаться придётся. Последний раз спрашиваю, ГОТОВ???

У Китяжа от таких слов пробежала перед глазами вся жизнь. Все грехи свои он вспомнил, всё то, что не сделал или сделал не по совести. Таких вещей было не много, но они были.

Те поступки, которые нам иногда мешают заснуть, есть у каждого. Есть совесть — есть и поступки. А если нет у человека совести, то ему все его поступки хорошими кажутся. Совесть у Китяжа имелась.

— Да, — шепнул Кирилл и зажмурился, как маленький, — Готов.

Аббат сунул веник в кадушку с ледяной водой, перекрестил её, затем перекрестился сам, достал веник, стряхнул с него лишнюю воду на камни, от чего те снова зашипели, а по парилке разбежался аромат берёзы вперемешку с эвкалиптом.

— Во имя Отца, — Саша брызгал веником Китяжа крест-накрест, — и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Кирилл сжал зубы, а Аббат зачерпнул полный ковш воды и вылил его на камни. Термический удар был настолько сильным, что Тяжин грохнул лбом об полок.

— Держись, разведка. Это только начало… Ты полежи, я приду сейчас.

От этих слов, Тяжин ещё сильнее стиснул зубы. Он, почему-то верил Аббату…

Александр зашёл в парилку в, почти прозрачной, белой рубахе до пят, с огромным, серебряным крестом и книгой в руках. Их он положил на лавку рядом с выходом. Затем перекрестился и громогласно заявил: