— Так и было. Вроде того. Айра дал мне транквилизатор, так что я проспала весь сеанс, и мне снился невероятно эротический сон, — ляпнула я не подумав.

— О? — встрепенулась Робин. — У тебя был эротический сон? Сгораю от нетерпения!

Я взглянула на Робин и представила ее так, как видела во сне, и подумала, что люди совершенно не могут вообразить сексуальное поведение других людей.

— Что случилось? — спросила Робин. — Почему ты так странно на меня смотришь?

— Я просто думаю о своем сне. Он связан с автомойкой и Бетховеном.

— Автомойка. Бетховен. Я не удивлена.

— Что-то не так с Бетховеном?

— Лично я в своих снах предпочитаю Стинга… в автосалоне…

— Каждому свое. Между прочим, где ты была вчера? Я все утро искала тебя на пляже, хотела, чтобы ты проводила меня в лабораторию, но тебя нигде не было… даже в твоей квартире.

— О, я заглянула к Марти Стейнеру и вышла на пляж около двух, — сказала Робин, вскакивая и вприпрыжку направляясь к воде.

Я последовала за ней, подпрыгивая на обжигающем песке, огибая тела, распростертые на одеялах. Прохладная вода охладила мои ступни, но обожгла тело.

— Так кто же отвез тебя? — спросила Робин, возобновляя разговор.

— Шел.

— Как он поживает?

— Прекрасно. Однако вопрос остается: как я поживаю?

— Хорошо. Как ты поживаешь?

— Знаешь, легче не становится, — вздохнула я.

— Что не становится легче?

— Дети. Или лучше сказать, иметь детей. Когда Шел был маленьким, я думала: вот он вырастет, станет легче, я перестану все время волноваться о нем… пытаться защитить его. Но теперь он вырос, а я беспокоюсь о нем больше, а не меньше.

Робин молча и снисходительно слушала мои нервные излияния, возможное последствие вчерашней размягченности. Безумие — побочный эффект господства здравого смысла.

— Когда он пошел в школу, я боялась, что его украдут с детской площадки… что автобус попадет в катастрофу, — продолжала я. — Я ненавидела ходить в торговый центр. Он никогда не хотел держать меня за руку… а там было столько народу, столько странных людей… готовых схватить его…

— Моя золовка не успокаивается даже когда мой племянник спит, — сказала Робин. — Она заходит в его комнату несколько раз за ночь, чтобы проверить… чтобы убедиться, что он еще дышит.

— О да. Я тоже это делала. Все матери делают это некоторое время.

— Моему племяннику десять лет!

— Думаю, что она зашла слишком далеко. Однако я могу понять ее. Я заглядывала в комнату Шела в два часа в воскресенье и прислушивалась к признакам жизни, следила, поднимается ли и опускается одеяло.

— В два часа? Дня?

— И потом еще секс, — продолжала я. — Когда я была подростком, наверное, и мои родители волновались из-за секса. Хотя им и не следовало: я была ужасная недотрога…

— Я не удивляюсь…

— Знаешь, именно это ты сказала в моем сне.

— Я была в твоем эротическом сне?

— Не волнуйся. Мы просто разговаривали.

— Ну да! — засмеялась Робин.

— Так на чем я остановилась? Ах, да. Секс. Когда средства массовой информации предупреждали о герпесе и бородавках на половых органах, я была счастлива, что Шел еще мал… что хоть об этом мне не надо беспокоиться. И что же? Он вырос, и теперь я должна волноваться из-за спида. Смерть — побочный эффект секса. Как я сказала, становится труднее, а не легче. И чем старше они, тем труднее. Ты не поверишь, что он говорил мне в последнее время!

— Но есть и компенсации, Алисон! В отличие от мужей дети ценят то, что для них делают, — сказала Робин.

— Если и ценят, то очень старательно это скрывают!

— Но ты же чувствуешь его любовь.

— Иногда я думаю о том, что Шел не говорил, что любит меня, с трех лет. Поэтому я иногда беспокоюсь, что не даю ему всего, в чем он нуждается, что он недоволен, что когда-нибудь ему понадобится психиатр… и он скажет своему психиатру, что винит меня за все плохое, что случилось в его жизни… что он ненавидит меня.

— Может, мне и повезло, что у меня нет детей — ни болезненных родов, ни волнений, — неуверенно сказала Робин.

— Родовые схватки… Роды — самое легкое! Послеродовые боли — самое страшное. Врач говорит, что они длятся несколько дней. Ха-ха! Они длятся всю жизнь, — я снова вздохнула. — Но, несмотря на тревоги и все остальное, Шел — самое главное в моей жизни. Я не могу представить, что бы делала без него.

— Ну, Алисон, ты скоро это выяснишь. Вот увидишь: как только он устроится в Чикаго, ты не будешь столько волноваться, — сказала Робин, пытаясь закрыть эту тему, а на самом деле подбрасывая поленья в костер моих тревог.

— Ты шутишь! Я сойду с ума. Я уже схожу с ума. Чем дальше он уезжает, тем больше я волнуюсь. Чем больше я не знаю, тем больше я волнуюсь! Правда в том, дорогая подружка, что волнение — побочный эффект материнства, — закончила я в полном изнеможении.

— Ммм, — пауза. — Что новенького насчет Айры? — спросила Робин, закрывая детскую тему.

— Ничего особенного. А что ты делала в квартире Марти Стейнера?

— Ничего особенного.

Зеленая

Я потела у кромки воды, рассказывая Робин о злоключениях воспитания ребенка, когда Марти появился из пены морской и приземлился у наших ног.

— Сегодня самый жаркий день за все лето, — обратился он к нам, вставая и поправляя маленькие откровенные черные плавки, стирая соль с глаз, взъерошивая кудрявые волосы.

— Привет, Марти, — промурлыкала Робин тоном, который показался мне неуместным. — Вы знакомы с Алисон Даймонд?

— Конечно, наши тропы часто пересекались, но, кажется, в первый раз нас официально представляют друг другу. И позвольте добавить: мне очень жаль, что это не случилось раньше, — сказал Марти с любезностью, превышающей требования пляжного знакомства. — Моя жена восхищается вами, Алисон. Она говорит, что отдала бы все на свете, чтобы носить купальник как "та очаровательная молодая женщина", — распинался Марти. — Я не хочу сказать, что с Мэгги что-то не в порядке!

Прищурившись от яркого солнечного света, я смотрела на невысокого стройного мужчину с очень холодными голубыми глазами и очень белыми зубами, явно лелеявшего свои спортивные и мужские достоинства. Я не помнила Марти в молодости. Когда я стала замечать его, он был уже на пенсии. Его прическа стала длиннее, дважды в неделю он посещал гимнастический зал и носил итальянские мягкие кожаные туфли. Он выглядел моложе своей жены Мэгги, хотя был на три года старше.

— Когда возвращается Мэгги? — спросила Робин.

— Вечером. Впервые она отсутствует так долго, уже больше недели. Она должна была вернуться в прошлую пятницу, но утром было так облачно, что я позвонил и велел ей остаться еще на денек, — объяснил он мне. — А потом Сьюзен и внучка заболели, и Мэгги осталась помочь зятю.

— Очень жаль это слышать, — сказала я. — Надеюсь, они поправляются.

— Как новенькие. Ничто не лечит так, как материнская любовь.

— Именно об этом мы сейчас говорили, Марти, — сказала Робин.

— Кто-нибудь хочет прогуляться?

— Нет, спасибо, — дуэтом ответили мы с Робин.

— Может быть, немного позже, — добавила Робин.

— Дружелюбный парень, — заметила я, когда Марти отбежал и не мог нас слышать.

— Очень, — согласилась Робин.

— И довольно привлекательный.

— Я тоже так думаю.

— У меня было ясное ощущение, что он приходил поговорить с тобой, Робин.

— Ты шутишь.

— Разве ты не говорила мне, что, по слухам, он погуливает… что у него любовница в Башне?

— Тиш Гордон… если верить Элен Кац, — сказала Робин.

— И разве не ты упоминала недавно возможную связь Марти с Марджори Эплбаум?

— Я только сказала, что он слишком потрясен ее смертью, — неохотно ответила Робин.

— И что: Марти старый сексуальный козел?

— У тебя неожиданно разгорелась страсть к сплетням, Алисон?

— И совершенно неожиданно все сплетни иссякли?