— Алисон! — позвал он, откладывая книгу и вставая. — Вы совершенно одеты. Собираетесь куда-то?

— Да. Я ищу Робин, чтобы она проводила меня. Вы ее не видели?

— Нет. А я могу быть чем-нибудь полезен?

— Ну, это довольно личное дело.

— Насколько личное?

— Мне нужно, чтобы кто-то проводил меня и проследил, как вращаются мои молекулы.

— Вот как… Это действительно личное. Мне кажется, что настолько я ни к кому не приближался. У вас или у меня?

— Ни там, ни там. Но я могу сообщить, что над кроватью есть зеркало, плюс стереосистема, камера, чтобы ограничить движение, и наблюдательный пункт, — ответила я, чувствуя, что уже превратилась в маньяка.

— Я весь ваш! Это гостиница "Любовное гнездышко"?

— Это лаборатория магнитно-резонансных исследований. Я назначена на два часа. Они хотят заглянуть в мою голову и выяснить, почему меня штормит на земле. Может быть, опухоль мозга… а может, какая-нибудь экзотическая нервная болезнь…

— Ну-ну, похоже, что доктор здорово напугал вас. Послушайте, я с удовольствием провожу вас.

— Спасибо, но я, наверное, позвоню сыну.

— Ну, если вы передумаете…

И тут я заметила, что читал Джефри. "Рубец времени", Слоан И. Даймонд. Я привыкла видеть свои книги на полках книжных магазинов, но смотреть, как кто-то читает их, наблюдать, как знакомый читает их, — вызывало несколько другое чувство: удовлетворения и тайного волнения.

— Нравится книжка, Джефри? — спросила я, пытаясь придать безразличие своему голосу.

— Это причудливая медицинская загадка. Вообще-то больше причуда, чем загадка, — улыбнулся он.

— Ну, в реальном мире действительно причуд больше, чем тайн, — сказала я, вдруг захваченная мыслями о тайне смерти Марджори Эплбаум.

— Это действительно тайна — и, возможно, странность — зависит от того, с какой стороны смотреть на жизнь, — ответил Джефри, смущенный и довольный одновременно. — И, отвечая на ваш вопрос, — да, мне нравится эта книжка.

— Ну, мне пора в камеру, — сказала я, польщенная похвалой.

— Между прочим, Алисон, один мой друг делал в прошлом году магнитно-резонансное исследование позвоночника. Он сказал, что ничего страшного, просто немного тесновато, — попытался успокоить меня Джефри.

"Немного тесновато… тесновато, давит, связывает, слепит…" — думала я в панике.

— Мне пора, Джефри.

И я помчалась по пляжу, пытаясь взять себя в руки…

Я выдавила одну из маленьких белых пилюль из пластикового пузырька, случайно расколов ее пополам, и проглотила обе половинки. Затем я позвонила Шелу на работу и спросила, сможет ли он отвезти меня в лабораторию. "Конечно", — сказал он. И я села на балконе в ожидании покоя. Примерно через полчаса, так и не дождавшись, я решила принять еще одну пилюлю. В конце концов, Айра дал мне две.

К моменту появления Шела я чувствовала… ну, я чувствовала очень мало. Как будто меня завернули в пластиковый пакет… мягкий, но крепкий… оградив от звуков и образов.

— Ты в порядке, мам? — спросил Шел, найдя меня на балконе неподвижно уставившейся вдаль.

— Прекрасно, дорогой. Думаю, нам пора ехать, — сказала я, не шевелясь.

Шел подождал с минуту, переминаясь с ноги на ногу, затем сказал:

— Так поедем!

Его сердитый тон скорее говорил о его тревоге, а не о нетерпении, так как у нас было еще много времени.

Хотя позже он рассказал, как его напугало полное отсутствие у меня каких-либо реакций, тогда я не видела, что он таращится в зеркала лифта, многократно отражающие мое молчаливое безучастие.

— Мы приедем рано, — сказал Шел, взглянув на часы, когда мы выходили из лифта.

Я не ответила.

— Господи, в каком виде твоя машина, мам! — сказал Шел, когда привратник подогнал ее к парадной двери. — Ты что, никогда ее не моешь?

В обычном состоянии я бы напомнила ему, что он мог бы и помочь мне, но сегодня у меня не было желания нападать на него.

— Все в порядке, просто немного запылилась, — ответила я.

— Мы действительно едем слишком рано, — сказал Шел, ведя машину к больнице.

— Все в порядке, — сказала я, определенно чувствуя в тот момент, что все в полном порядке.

— Знаешь что, мам, мы вымоем твою машину, — сказал Шел, поспешно сворачивая с дороги к автомойке.

Позже я осознала, что он пытался заставить меня как-то реагировать.

Я отреагировала:

— Шел, что ты делаешь?

— Ты должна лучше относиться к своей машине, мам.

— Но, Шел… Я не верю своим глазам! У нас сейчас более важные дела… Это лишняя трата денег… Я могла бы и сама это сделать. Вообще-то ты мог бы это сделать для меня! И зачем ты заказал полировку?! Мы не отдерем этот состав от стекол! — зудела я, пока машина медленно плыла в туннеле, мылась, чистилась и натиралась.

— Иногда можно и побаловать себя, мам, — сказал Шел.

В приемной я ничего не замечала. Затем высокая костлявая молодая женщина в белом отвела меня в лабораторию, где все тоже было белым — стены, пол, потолок… камера, окруженная белым, похожим на пончик, магнитом. Выполняя инструкции женщины, я легла на белую кушетку в белой комнате. С полным безразличием я смотрела на пухленького коротышку, тоже в белом, в стеклянной кабинке, пока женщина надевала на меня наушники и похожий на футбольный проволочный шлем. Затем кушетка покатила меня головой вперед.

Когда камера проглотила меня, паника проткнула мое искусственное самообладание. Но я крепко сжала веки и услышала в наушниках успокаивающий голос:

— Все в порядке?

— Да, — ответила я.

Затем заиграла музыка, расширяя мой замкнутый удушающий черный мир до бесконечной Вселенной освежающих сверкающих звуков. Через мгновение я уже перенеслась в первый ряд балкона филармонии и смотрела вниз на филадельфийский оркестр, исполняющий божественную первую часть Седьмой симфонии Бетховена…

На обратном пути я была спокойна — частично из-за транквилизатора, частично из-за Шела, который был болтлив, очевидно, от радости, что видит меня живой и здоровой, просидев в одиночестве в приемной почти час, или потому, что еще тревожился из-за моих вялых реакций.

Он сказал, что думает о том времени, когда много лет назад я осветлила волосы. Ему было одиннадцать. Все вокруг него менялось и вдруг единственное постоянное в жизни — никогда не меняющаяся мама — тоже изменилась. И он почувствовал одиночество, оторванность от меня, от мира. "Побочный эффект окраски", — подумала я.

Одурманенная транквилизатором, я не сразу поняла, что он снова чувствует себя оторванным от меня. На этот раз, однако, я разорвала связь, не он. Это оказалось приятным — я не привыкла к беззаботности. И не возражала. Но Шелу это не нравилось.

— Знаешь, ты немного пугаешь меня, — сказал он.

— Это просто лекарство, которое дал мне врач. Я стану сама собой через несколько часов, — сказала я, пытаясь успокоить его тревогу.

— Да нет, ничего, мам. Даже приятно для разнообразия. Может, мне воспользоваться случаем и рассказать тебе все, что ты хочешь знать обо мне и боишься спросить?

В обычном состоянии я бы попалась на удочку, ухватилась бы за приглашение заглянуть в жизнь своего сына, выудить из него то, что мне хотелось знать и он хотел рассказать. Но я сидела рядом с ним такая самодовольная, убаюканная транквилизатором почти до полного оцепенения, что просто улыбнулась и сказала:

— Ты знаешь, Шел, я всегда рядом, когда ты хочешь поговорить.

Как будто звякнул засов. Он замолчал.

— Где ты была вчера? — спросила Робин, появившись на пляже в пятницу утром, необыкновенно жарким утром.

— Мне крутили молекулы.

— Понятно. Значит, не моего ума дело. И все-таки, где ты была?

— Правда. Мне крутили молекулы, делали магнитно-резонансное исследование головы, чтобы выяснить, почему у меня головокружения.

— Звучит как чудесный аттракцион.