– Что-то пропало.

– Действительно, на них только одиннадцать цифр. Одной не хватает, – сказал учитель.

– Нет, нет! – воскликнули ученики.

– Перечисли их, Ёршик, – приказал учитель.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать.

– Совершенно верно, – сказал учитель, – вы видите, что их двенадцать. Нет, не двенадцать… да, двенадцать… нет… да… что здесь происходит?! – и он оглядел всех в классе, а потом снова опустил голову на стол и застонал.

Тем временем ворон тихонько прокрался вдоль стропил и оказался над письменным столом учителя. Остановившись, Мистер Галка достал очень тяжелую цифру семь и бросил ее прямо на учительскую голову. Отскочив от лысины на макушке Учителя, цифра упала на стол перед ним. Как только учитель увидел ее, он тут же понял, чего ему все это время недоставало. Он быстро накрыл семерку промокашкой, а потом обратился к Ёршику:

– Ёршик, ты сказал, что в часах чего-то не хватает. Ты по-прежнему в этом уверен?

– Да, конечно, – ответил тот.

– Очень хорошо. А помнишь, как вчера ты сказал, что хотел бы, чтобы одна цифра умерла в сумасшедшем доме?

– Да, помню, и я все еще хочу этого.

– Что ж, именно эту цифру ночью кто-то украл.

– Ура! – крикнул Ёршик и подбросил свой учебник к потолку. Он попала в бедного Мистера Галку, который держал в клюве наготове еще одну семерку, готовый сбросить ее. Книга выбила семерку из клюва, и та упала прямиком в кепку Острика, которую он держал в руке. Мальчик достал ее оттуда, наклонился и погладил.

– Бедная Семерка, – сказал он.

– Дай мне эту цифру! – потребовал Ёршик.

– Не дам. Она моя.

– Тогда я отберу ее силой, – сказал Ёршик и схватил Острика, не стесняясь учителя.

– Отпусти меня. Я не отдам тебе бедную Семерку! – с плачем закричал мальчик.

– Ёршик, выйди вперед, – приказал учитель.

Ёршик повиновался.

– Сколько будет семью семь?

Ёршик не ответил. Да и как он мог ответить, раз у него не было семерки.

– А я знаю, – вызвался Острик.

– Конечно, он знает, – презрительно усмехнулся Ёршик. – У него же есть цифра.

– Семью семь будет сорок девять, – продолжал Острик.

– Правильно, – подтвердил учитель. – Налицо явный прогресс.

С тех пор Острик перешел в число лучших учеников класса, а Ёршик оказался среди худших.

– Ну, а если сорок девять умножить еще на семь? – спросил учитель, но все молчали. – Ну же, отвечайте, – не отставал от детей наставник, и тогда Острик предложил:

– А вы сами скажите, сколько это будет, сэр?

– Что ж, мой мальчик, мне очень жаль, но я тоже не могу ответить. Господи, до чего же странно и нелепо! – с этими словами учитель снова опустил голову на письменный стол и застонал громче прежнего.

В это мгновение Мистер Галка взял следующую семерку и уронил ее на пол перед Остриком.

– Триста сорок три, – быстро произнес мальчик; теперь он мог сосчитать, ведь у него была еще одна цифра.

Учитель посмотрел на него и громко рассмеялся, а потом воскликнул:

– Ура-ура!

Когда же сверху упала третья семерка, ворон, сидевший на стропилах, вдруг начал раздуваться. Он уже стал всемеро крупнее, чем был, и начал приподнимать листы шифера на крыше школы. Все ученики посмотрели вверх, а Ёршик даже рот раскрыл от удивленья. И именно в этот рот Мистер Галка, стремящийся поскорее избавиться от семерок, уронил еще одну цифру.

– Две тысячи триста один! – выплюнул Ёршик.

Мистер Галка бросил ему в рот еще одну семерку, и Ёршик, еще сильнее брызгая слюной, произнес:

– Шестнадцать тысяч восемьсот семь!

Тогда ворон принялся швырять в него семерки так быстро, как только мог; и каждый раз, когда он бросал цифру, Мистер Галка становился все меньше и меньше, пока не достиг своих естественных размеров. А Ёршик продолжал из последних сил выкрикивать числа, брызжа слюной и задыхаясь, пока лицо его не почернело, и он не упал в обморок, добравшись до «семьдесят девять тысяч семьсот девяносто два миллиарда двести шестьдесят шесть тысяч двести девяносто семь миллионов шестьсот двенадцать тысяч один».

И лишь тогда Острик открыл глаза и обнаружил, что все это время он спал, свесив голову с края парты.

Кларибель мирно и счастливо жила с матерью и отцом с того времени, когда была совсем крошкой, до того, когда в десять лет пошла в школу.

Ее родители были хорошие, добрые люди, которые любили правду и всегда старались выбирать верные пути. Они учили Кларибель всему хорошему, а ее мать, Фридолина, каждый день ходила навещать и утешать больных и брала дочку с собой.

Когда Кларибель пошла в школу, она стала еще счастливее, потому что у нее теперь не только был свой дом, как и раньше, но и появилось много новых друзей, ее ровесников, с которыми она познакомилась и которых полюбила. Наставница, которая учила детей, была очень хорошей, очень милой и очень старой, с красивыми седыми волосами и добрым лицом, выражение на котором никогда не было строгим и суровым, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь из учеников говорил неправду. Тогда улыбка исчезала с ее лица, и это было похоже на перемену в небе, когда солнце уже село; тогда старушка становилась мрачной и молча плакала. Если ребенок, который поступил плохо, приходил, сознавался в своем проступке и обещал никогда-никогда больше не лгать, улыбка возвращалась на лицо наставницы, подобно солнечному свету. Но если ребенок упорствовал во лжи, ее лицо становилось суровым и оставалось в памяти лжеца, даже когда старушки не было рядом.

Каждый день наставница рассказывала детям о красоте правды и о том, что ложь – черная, ужасная вещь. Она также рассказывала им истории из Великой Книги, и была среди них одна, которую старушка особенно любила и все ее ученики тоже. Это была история о прекрасном Городе, где после смерти будут жить хорошие люди.

Детям никогда не надоедало слушать об этом Городе, похожем на яшму, прозрачную, как кристалл, с двенадцатью воротами, на которых написаны их названия; обычно они расспрашивали наставницу об Ангеле, который измерял Город золотой тростинкой. В конце рассказа голос наставницы всегда становился очень серьезным, а дети затихали и теснее прижимались друг к другу в страхе, ведь старушка говорила, что за пределами этого прекрасного Города навсегда приговорены стоять те, «кто любит и говорит неправду». А добрая наставница рассказывала о том, как ужасно было бы стоять там, снаружи, и лишиться всей той красоты и вечного великолепия, которые находятся внутри. И все это из-за проступка, которого ни одно человеческое существо не должно допускать, – из-за лжи. Люди не слишком сердятся, даже если человек виноват, но сразу же сознался в этом; но если вину усугубляет ложь, тогда всех охватывает справедливый гнев. И если мужчины и женщины – даже отцы и матери, нежно любящие своих детей, – гневаются, то насколько же сильнее будет гнев Бога, против которого совершает грех солгавший?

Кларибель любила эту историю и часто плакала, когда думала о бедных людях, которым придется навечно остаться вне стен прекрасного Города, но она и помыслить не могла, что сама способна солгать. А меж тем, когда люди считают себя очень хорошими, им грозит опасность согрешить, ведь если мы не будем всегда остерегаться зла, то наверняка сделаем что-нибудь не так. Вот почему никогда не лгавшая Кларибель не опасалась зла, и вот почему ее легко было ввести в искушение. А случилось это так.

Все ученики решали задачи. Некоторые, хорошо знавшие арифметику, справились с заданием и получили верный ответ, другие решили задачу, но ответ не сходился с учебником, а третьи застряли и не сумели получить совсем никакого ответа. Парочка особенно избалованных детей даже не попытались получить ответы, а просто нарисовали картинки на своих грифельных досках и подписались. Кларибель попыталась решить свою задачу, но не смогла вспомнить, сколько будет девятью семь. Вместо того чтобы начать с «дважды один – два» и двигаться дальше, она разленилась, бросила задачу и начала рисовать, но и это занятие вскоре ей наскучило. Девочка посмотрела в окно, придумывая, что бы нарисовать, и увидела внизу на окне красочные цветы, которые изобразили там, чтобы дети во время уроков не отвлекались на прохожих. Кларибель остановила взгляд на одном из этих цветов, лилии, и стала ее рисовать.